Денис Воронцов, навигатор, 25 лет

      По совету Жизда он сначала сопроводил в уборную и душевую Мышку. В коридоре столкнулись с Хряпой, который был заметно разочарован, что девушка не одна. Денис обменялся с боевиком взглядами, и тот убрался в свою каюту, но навигатор все равно заметил и расстегнутую, едва прикрытую длинной полой рубашки ширинку и масляные глаза. Похоже, главный озабоченец «Черной Звезды» рассчитывал, как минимум, «показать и подрочить». О «милой слабости» Хряпы Денис давно слышал. На родной планете первый срок боевик получил за эксгибиционизм перед несовершеннолетними.       После горячего душа Дениса окончательно сморило, и он едва доплелся до койки.       Ночью пришел отчим.       Это был не первый мужчина, что после гибели отца ночевал у его матери, но он был первым, который потребовал не запирать малыша в туалете. «Пусть смотрит, раз хочет». Все прочие смущались мальчишки, который смотрел на мать из своего угла в маленькой комнатке. А потом за то, что он «своим зырканьем» помешал матери «обслужить мужика как следует», отчим впервые избил и его, и мать. До этого его с причитаниями «всей жизни моей несчастье» била только мать. И Денис думал, что это больно. Отчим с первого удара доказал, что это не так. Отчим умел бить по-настоящему больно, так, чтобы все внутри точно взрывалось, а после долго не гас едкий огонь, бить, не оставляя следов, но больше всего он любил бить протезом руки по голове или пинать лежащего в живот протезом ноги, с крюка которого снимал имитацию стопы и обуви. Отчим говорил, что так он тоже чувствует боль, чувствует жизнь.       А позже маленький Дениска заслонял собой большой материн живот, в котором жил «очередной ублюдок». Отчим кричал, мать всхлипывала, затем - сама отшвырнула Дениску и на четвереньках поползла за отчимом. Отчим внезапно превратился в капитана. Дениска плакал и хватал мать за платье. Уговаривал не ходить за Уайтером, обещал совсем перестать есть, пойти работать. Но мать лягнула его. Денис упал, сжимая оторванную от платья оборку. Это было на улице. И мать легла своим большим животом в лужу, обняв отчима за протез, умоляя не бросать ее. Тогда Дениска поднялся с тротуарной плитки и побежал куда-то в темные переулки.       Он бежал, пока не заболело в груди. Спрятался в переплетении каких-то теплых труб. Но его заметила какая-то тетя, выволокла за отросшие после гибели отца — мать его никогда не стригла — волосы, вызвала полицию. В полиции первым делом раздели догола и налысо побрили, вымыли слишком горячей и очень вонючей водой, хотелось пить, но от воды зажгло язык и горло.       Было много людей: Дениска узнал Сундука, Хряпу, Азога, Гулю — и холодно, он стоял перед ними маленький, съеженный, голый, а люди разговаривали, перешучивались. Потом были уколы - от которых появились огромные синяки, и он начал хромать точь-в-точь как отчим - и детприемник.       В приемнике Дениску сразу окружили большие светловолосые дети, почему-то все очень похожие на юнгу. Они хватали за одежду, за руки, за лицо и уши. Дениска отбивался отчаянно и обреченно. Он знал, что они его сильней, завалят, задавят и сделают, что захотят.       «Черная звезда» сливалась с Мирком и затягивала Дениса в бесконечный липкий кошмар. Жизд превращался в полицейского. Капитан — в отчима и наоборот. Дениска был их маленькой слабой и беспомощной игрушкой. Он умел только терпеть, держать удар и смотреть в упор немигающими злыми глазами.       Внезапно раздался крик. Кричала девушка. Денис вспомнил — Даф звала на помощь, и он должен был успеть. Он рванулся, распихивая толпу одинаковых детей, отпихнул отчима-капитана, мать, которая почему-то походила на Рэтта, и чувствовал, что не успевает: он был на Мирке, а Даф звала на помощь во Фрайтоне. Тогда Денис сам стал звездолетом и, рванувшись с Мирка, вогнал себя в первую червоточину.       Вселенная, превратившись в трехмерную схему, расцветилась пунктирами трасс. Он стал искрой, летящей по ее нервам.       — Помогите!!! Кто-нибудь! Пожалуйста!!! На помощь! — женский плачущий, отчаянный голос раздался совсем рядом. Денис мучительным, отчаянным усилием выдернул себя из кошмара.       Кричала Мышка. Она стояла на его койке на коленях. В темноте каюты он ее скорее ощущал, чем видел. Тело, все еще спутанное сном и слабостью после станнера, сопротивлялось, но Денис резким усилием поднял себя, сел и взял девушку за плечи.       Та с рыданиями упала на него, покрывая лицо слезами и поцелуями.       — Милый мой! Любимый, ласковый мой, нежный мой! Не оставляй! Милый мой! Любимый! — Мышка липла к нему, ее руки шарили по лицу и по телу, как у слепой. Денис протянул руку и провел по сенсору, включая свет в каюте. Встрепанная Мышка, без платка, в одной сорочке на голое тело, зареванная и перепуганная, льнула к нему.       — Что случилось? — хрипло спросил Денис, немного отстранив девушку.       Удерживаемая на вытянутых руках, та как будто немного пришла в себя.       — Я испугалась. Тебе что-то плохое снилось. Ты стонал и метался. Я тебя бужу-бужу, а ты… — Гюзель всхлипнула, подалась вперед, вновь утыкаясь Денису в плечо и шею, и разревелась, — будто совсем не чувствуешь. Мне так страшно стало…       — Я тебя разбудил? Прости.       — Я не спала. Ты совсем больной был, я боялась. Я тебя люблю. Очень сильно люблю.       — Не надо, Гюзель.       — Я не буду. Я все поняла. Но можно я буду просто тебя любить? Всегда-всегда! Ты только не умирай! Хорошо?       — Не собираюсь, — Денис против воли усмехнулся. Потянулся к кружке с водой, принесенной заранее. Опять же по совету Жизда. Пить хотелось. А еще познабливало. Гюзель с готовностью вскинулась, вскочила, подала. Вернула кружку на столик.       Денис улегся, завернулся в одеяло. А Мышка-Гюзель пристроилась рядом.       — Можно я рядом немножко полежу? Я не буду мешать.       Денис промолчал. От девушки шло тепло, Денис чувствовал это даже сквозь одеяло, поверх которого обняла его Мышка.       Стало уютно.       Точно косматое белое агрессивное солнце по имени «Звездец», решившее сменить гнев на милость ближе к закату, устало трогало его теплыми ладонями. Или это Маруся размазывала по его телу защитный крем…       Родители Маруси забрали выздоравливающего после аварии курсанта из реабилитационного центра к себе, в курортный поселок. И Дафна с Руськой взялись за реабилитацию побитого злобными, коварными ящиками друга по-своему.       Вот как сейчас. На берегу озерца. Повернув голову и приоткрыв глаза, Дениска сквозь ресницы видел тоненькую миниатюрную Даф с большим станнером, что обрабатывала электричеством воду, чтобы распугать местную фауну, прежде чем окунуться. Внезапно отбросила станнер, радостно закричала:       — Алокрыл! Алокрыл приплыл! Можно купаться! Руська! Дэська! Айда! — и, разбежавшись, с визгом бросилась в воду.       Маруся осторожно переложила голову Дениса со своего бедра на надувную подушку. Алокрыл — это, конечно, хорошо. Но ни один местный на Празднике не позволит другу расслабляться наедине с местной природой, не страхуя его с оружием и готовностью немедленно ликвидировать опасность, либо эвакуировать от нее пострадавшего. Да и Денис немного напрягся. Хотя, по местным поверьям и опыту, водоем, в котором виден алокрыл, считался безопасным для человека именно там, где видно это ихтиосущество: взвесей опасных примесей алокрыл избегал, а опасные хищные рачки, «кожегрызы», прозрачные «ледяные пиявки» и «стеклянные змеи», которых обычно и разгоняли станнером, от алокрыла удирали сами.       Даф выбралась на берег, наплескавшись, взяла у Маруси бластер, а та с хохотом поволокла в холодную воду слабо упирающегося Дениса, пока алокрыл медленно барражировал у берега, разгоняя опасных тварей. Вода обожгла холодом, но лишь в первое мгновенье. Когда же Денис храбро нырнул, «на удачу» проплывая под щекочущими вуалями красных плавников, вода обняла его ласковой приятной прохладой.       А позже они лежали на плоских камнях у самой воды и смотрели на яркое большеглазое животное, медленно и степенно плывущее в темной сине-зеленой прозрачной толще. Вода озерца просматривалась на несколько метров и немного приближала предметы, точно линза. Алокрыл напоминал земную рыбку с длинными сетками плавников и хвоста. Денис видел сетку остей плавников и большие глаза, обрамленные костистыми наростами, будто острыми ресницами. Алокрыл выглядел, как детский рисунок «волшебной рыбки» со школьного конкурса.       Почему совершенно, целиком красную рыбу без крыльев назвали «алокрыл», Денис не знал. Спросил подруг. Про «красные крылья», означающие «не воюю, но помогаю», он услышал гораздо позже. А тогда Даф сказала Денису, что большие трапециевидные плавники алокрыла похожи на паруса древних кораблей, а паруса — те же крылья, еще все знают, что алокрыл приносит удачу, и потому назван в честь корабля с алыми парусами. Про корабль «Секрет», паруса из алого шелка и девушку по имени Ассоль подруги рассказывали уже вместе. Позже Денис прочел эту сказку в сборнике, который подкинула ему Ксо. А тогда ему почему-то больше всего запомнился отец, который поверил в мечту дочери, даже когда все соседи над ней смеялись.       Колыхались алые паруса-крылья-сети в прозрачной сине-зеленой линзе, медленно плыл-летел-танцевал приносящий удачу и безопасную воду алокрыл, заходящий Звездец гладил их теплыми, уже почти не опасными лучами, но Маруся все равно заново мазала белокожего инопланетчика Дениса защитным кремом, неспешно, осторожно и тщательно, в тоже время приглядывая за окрестностями. Медленно отдавали знойное, накопленное за длинный полдень тепло, согревая грудь, живот, ноги, плоские серые камни. Даф пристроила свою голову на его плечо и рассказывала про Лонгрена, делающего игрушки, а короткий, почти высохший ежик ее стрижки щекотал щеку.       — …Но любить я буду только тебя, — едва слышный голос оказался чужим, и Денис вздрогнул, удивляясь неправильному безозоновому запаху воздуха, рука машинально зашарила в поисках маски. Через мгновенье сознание с тоской отметило, что Праздник ему просто приснился. Рядом приподнялась на локте, разглядывая его лицо, Гюзель. Из мечтательной быстро став испуганной и виноватой, она тихо покаянно прошептала:       — Я тебя разбудила? Прости. Ты такой красивый! Только у тебя шрамы и еще пятнышки, как будто брызги…       — Брызги? — суровый, опасный, безжалостный и ставший таким родным Праздник не спешил отпускать своего приемыша и уходить в глубины памяти. И играли на свету брызги водопада, тоже около Марусиного поселка. Гюзель послюнявила палец и потерла у Дениса рядом с носом, точно пытаясь что-то счистить с лица.       «А это у тебя веснушки!» — Даф, дурачась, пытается оттереть его лицо жестким углом полотенца от крапинок пигмента. Перед этим они нечаянно расплескали ковшик с горячим шоколадом на кухне у Марусиных родителей. Пришлось убираться, они пачкали друг другу лица и слизывали шоколад друг у друга со щек, носа и грязных пальцев.       — Это веснушки, — повторил Денис. Сознание колебалось между сном, памятью и явью. Совсем возвращаться в реальность не хотелось.       — Веснушки, — Гюзель покатала слово во рту, как лакомство. — А они не заразные?       — Нет, — Денис вытянулся на спине, осторожно, чтобы не ударить и не скинуть с узкой койки девушку, завел руки под затылок. Белый косматый Звездец и повышенное тяготение Праздника все не отпускали, Денису казалось, он лежит на узком бетонном парапете в шатком равновесии, осталось только выбрать в какую сторону скатиться.       — Жаль, — искренне расстроилась Гюзель, вздохнула, — я бы хотела…       Ее ладони медленно и очень осторожно гладили Дениса по майке на груди. И это не было неприятно. Потом ее палец тронул старый, давно уже заметный только на ощупь шрам около горла, оставленный отчимом, когда он поймал пасынка за воровством еды со стола. Потом Денис привык, что если голод становится нестерпимым, то лучше есть жесткие царапучие катыши корма у Василия из миски, чем взять что-то купленное отчимом себе. Навалилось мерзкое, шершавое и склизкое одновременно воспоминание о вечном голоде, поиске чего-нибудь съедобного.       — Тебе больно? Было очень больно? — с тревогой и сочувствием спросила Гюзель, заглядывая Денису в глаза, потом наклонилась и коснулась шрама жаркими мягкими губами.       «Но сейчас ведь уже не болит?» — точно так же, с тревожным щемящим сочувствием спрашивает Дафна и так же коротко целует шрам. Тогда Денис вздрогнул и закостенел, его даже резко затошнило от воспоминания, вызванного случайным прикосновением и вопросом подруги: «Откуда у тебя это?» «Сам виноват», — ответил он, а она спросила серьезно, с настоящей тревогой: «Но сейчас ведь уже не болит?» — как будто давно зажившая рана могла болеть. Потом Даф и Маруся вдвоем гладили, теребили, мяли и ласкали Дениса, пока он не растекся мягкой лужицей сплошного удовольствия и не заснул у них в комнате на самодельном диване.       Вспомнилось счастливое ощущение сонной сытости, приходившее, когда он вылизывал до блеска у Дяди Коли миску от полужидкой похлебки из крупы, макарон и консервов, которую только и умел варить неприспособленный к хозяйству мужчина.       — Ты спи, спи, отец говорил, что хорошо засыпать от ласки, — пальцы Гюзель скользнули по его лицу, очертили губы, — тебе ведь хорошо? Приятно?       — Отец? Расскажи, — прикосновения и голос девушки напоминали о приятном. А Гюзели, кажется, хотелось поговорить.       — Он умер. Он уже совсем старый был, ему почти сто десять лет было. Мама его очень любила, она решила не жить без него. Он ведь маму взял, когда ей уже целых девятнадцать лет было, и никто такую позднюю замуж не брал, а у нее жадная семья была, трех овец просили, вот так долго и не брал никто. А отец взял. Он добрый был. А когда он умер, мы остались с братьями и сестрами. Старшие братья от других матерей быстро хозяйство и отцово стадо поделили. Своих матерей к себе жить забрали. А мы с сестрой и младшими братьями, одни остались. Братья решили перебираться на Внутренние Миры. Нужны были деньги. Тогда сестра решила, что меня надо на другую планету отдавать. Так дороже получится. Когда за мной большой жук пришел, я ужасно испугалась. Но он сказал, что он берет меня не для себя, и что моим мужем человек будет. Я сначала думала, тот человек, что потом нас встретил, но это оказалось не так. А потом вы на нас напали. Знаешь, я сначала боялась. Ведь, если девушку испортят, ее никто потом замуж не возьмет. Она нечистая станет. И тебя боялась. Такая глупая… Так жалко, что не ты моим мужем будешь… С тобой хорошо. Очень. Я люблю тебя. Я буду тебя сердцем любить. Тогда все равно, что дальше с телом будет. Хотя, конечно, лучше бы замуж, по закону. И детей. От хорошего мужа. А ты у меня в сердце будешь. Всегда-всегда. Ты спи, спи. Хочешь, не буду больше болтать?       Пальцы девушки перебирали волосы. Голос убаюкивал. Денис отрицательно мотнул головой, он уже давно почти спал, и жаркий шепот Мышки ему не мешал. Только любовное признание заставило его приоткрыть глаза. Вспомнилось Училище. Девчонки любили разговаривать. Им даже не всегда было нужно, чтобы их слова слушали. Кажется, Гюзели сейчас тоже нужно было поговорить. К счастью, она переключилась с признаний на воспоминания.       — У нас прекрасный мир. Много травы для коз и овец. Наша община всегда жила по заветам предков и по священным сурам Корана. У нас рассказывали, что наши предки много работали, чтобы покинуть мир греха и порока. И тогда Великий Аллах подарил нам новый мир. Когда расцветают радонцы, все поля становятся золотым и сияющими…       Вокруг гравихода колыхалось бескрайнее море травы, и низко висящее над горизонтом светило серебрило гребни травяных волн.