Не ведьма, не колдунья Ко мне явилась в дом, Не в пору полнолунья, А летним, ясным днем... "Обычно на рассвете Я прихожу, во сне, Но все не так на этот раз..." - Она сказала мне Ария – «Там высоко»
Иногда граница меж сном и бодрствованием расплывается необычайно, искажается и растворяется до полнейшего непонимания, где заканчивается ночной дурман и начинается объективная реальность. Кому-то сны снятся редко, кто-то видит их каждую ночь, но немногие способны осознавать себя во сне, чётко понимать, что то, что с ними происходит – не настоящее приключение и не воплощенный кошмар, а именно, что сновидение варьируемой насыщенности и эмоциональной наполненности. По пальцам можно пересчитать тех, кто могут в бессознательном состоянии контролировать образы, являемые подсознанием и устраивать себе нечто вроде ежевечернего киносеанса в собственной голове с собой любимым в главной роли. К последним Гарри Сато не относился однозначно. В этом вопросе он себе не льстил: контролировать сны у него не получалось, вот хоть убей! Хотя в свое время через его руки прошел не один десяток томов на тему осознанных сновидений, по духу от почти эзотерических до вполне себе научных, ничего дельного ни из одного из них подчерпнуть не удалось. Как будто без того было нечем заняться. Нет, он, правда, старался: неделями длились попытки уйти в сон, сохраняя самосознание или войти в транс, искусственно вызвать фазу быстрого сна, проснуться посреди ночи и заснуть опять, чтобы снова проснуться по будильнику и так до утра. Если бы получаемый в итоге чудовищный недосып не мешал жить в материальном мире, возможно, рано или поздно, затея увенчалась успехом, но не случилось. К тому же делалось это всё исключительно из чистого любопытства, посему особого стимула, кроме собственного желания, никогда не было. Так что контролировать свои сны Гарри не умел. Зато осознавал иллюзорность происходящего вне зависимости от реалистичности окружения. Это и радовало, и печалило одновременно. Для душевного равновесия подобный дефект подсознания, развившийся после длительного периода полуночных бдений, засчитывался за своеобразный положительный и весьма полезный результат тщетных усилий юности. Одним словом, пусть вызвать из недр бессознательного гарем похотливых девственниц одним щелчком пальцев не представлялось возможным, но понять, что двухметровый аллигатор, бегающий со скоростью средней борзой и брызжущий дурно пахнущей слюной, - всего лишь плод воображения, вполне получалось. Правда, также получалось понять, что многие куда более приятные вещи вроде многолюдных мегаполисов, как в старых фильмах, тоже слабо с реальностью совместимы. Для самоустранения от постылой и насквозь провонявшей мертвечиной серости последней частенько приходилось заигрывать с морфием и алкоголем. Вот и сейчас Гарри Сато отчетливо осознавал, что спал, но отчаянно пытался отрешиться от этого понимания. В конце концов, не каждый день снилось нечто настолько приятное. Во сне Гарри снова был молод и бессовестно хорош собой. Раньше на него много девок вешалось, хоть те, что постарше да поумнее, непредвзято судили – бедовый и обходили по очень широкой дуге, несмотря на все старания Сато-старшего подыскать сыну подходящую партию. Гарри, собственно, было всё равно: отцовская забота в то время ему казалась глупой и излишней, а внимания женского и ласки хватало с головой. Его этим, пожалуй, судьба избаловала сверх меры, поэтому, когда молодость пошла на убыль, а Сато, так и остался не в состоянии предложить прекрасной половине человечества хоть что-нибудь, кроме своей уже изрядно потрепанной, пусть и наполовину европеоидной, тушки и харизмы, началась беспросветная тоска по прежней непринужденной близости общения с противоположенным полом. Почивший к тому времени батя оказался прав: надо было выбрать себе кого посмышленее да покраше, когда ещё можно было, и успокоится на этом. Оставшиеся в распоряжении бесперспективного холостяка старые девы не привлекали ну ни разу, а беготня от законных мужей прежних любовниц – занятие не на каждый день. Особенно, когда за этот день уже успеешь набегаться от толп мертвяков, побраниться со скупщиками и заказчиками и, в завершении, нагрубить очередному докторишке. В тот трудный и, несомненно, безрадостный период жизни на помощь Сато пришло одно замечательное заведеньице, ныне несуществующее молитвами большей части населения Икебукуро, излишне отягощенной моральными принципами. Ну, и усилиями поголовно вспомнивших и начавших трубить во все концы о венерических заболеваниях работников медицины, чтоб им всем там хорошо жилось. Бордель. Самый настоящий до тех пор, пока Мадам Изэнэми не скончалась от приступа эпилепсии, а её преемница не удосужилась порвать отношения со всеми покровителями этакого щекотливого бизнеса. Тогда, собственно, бордель и разогнали, а после обустроили под сапожную мастерскую. Девочек сослали свиней разводить на фермы, чтоб неповадно было, а преемницу Мадам отправили в качестве исправительных работ драить полы в здании главного управления. Та, правда, там, вроде бы, даже прижилась – до сих пор как техничка держится, одна из самых въедливых и дотошных, хоть старше самого Сато лет на пятнадцать. Но на долю Гарри в своё время выпал не один шанс посетить сие славное заведение, и воспоминания до сих пор не теряли своей свежести, хоть всё это было очень и очень давно. Нет, правда, даже слишком давно. А сейчас Гарри, явно слишком молодой телом, снова был в этом обиталище порока. Его держали под руки, увлекая за собой всё дальше и дальше по коридорам сестры-близняшки Жина и Кин, на редкость глупые и смазливые девицы. Не самые ловкие и умелые, а по сообразительности так и вовсе плетущиеся в конце шеренги, они всегда нравились Сато тем, что испытывали неподдельный восторг, слушая рассказы о его похождениях, переполненные явными преувеличениями. В этом чувствовалась своеобразная прелесть. Они даже не думали усомниться, искренне принимая на веру то, что он говорил, как будто не понимали полнейшей абсурдности и тупой невозможности некоторых ситуаций. Хотя, возможно, они не думали вовсе, но у каждого свои недостатки. Сон казался реалистичным до чёртиков. Гарри на полном серьезе ощущал тепло девичьих рук, слышал тихий говор и едва различимый смех. За дверями раздавались томные вздохи и стоны. Оглядываясь по сторонам, в свете редких чадящих свечей Сато видел тщательно заделанные окна, древние двери и стены, выкрашенные в тёмные тона и кое-где оклеенные дефицитными обоями, местами – голую кирпичную кладку, наверняка, искусственную. Откуда кирпичам взяться в конструкции панельного дома? Всё это безобразие было обильно задекорировано отрезами тканей и лент, а на полу в произвольном порядке располагались горшки с условно-домашними растениями, а потому в сочетании с плохим освещением всё это придавало заведению вид интригующий и таинственный. Этакий дом разврата, где услужливые красотки за надлежащую плату исполнят самые смелые фантазии клиента. Так оно, собственно, и было, да только Гарри, подобно иным посетителям сиего злачного места, сомневался, что возжелал бы увидеть и рассмотреть поближе всю эту красоту при свете дня. Ему не хотелось раньше времени посадить зрение, разрыдавшись кровавыми слезами, и минимум на месяц лишится радостей плоти из-за убивающих весь настрой навязчивых ассоциаций и воспоминаний. Никто ведь не мог гарантировать, что те же Жина и Кин сохранят хоть толику смазливости или привлекательности, если их осветить чем-нибудь помощнее лучины или свечи в задрапированной алым тюлем лампе. Сато, хоть и был отчасти идеалистом, не просто догадывался, а твёрдо знал, что в шлюхи и нынче идут не от хорошей жизни и что подобная работа в дерьмовых условиях современного мира для внешности почти так же губительна, как алкоголь для печени. Когда девушки остановились у одной из дверей и распахнули её, на Гарри, право слово, накатила волна ностальгии. Его любимая комната, одно время дававшая пристанище на каждую ночь. Огромный матрас на полу, свисающие с потолочных балок велосипедные цепи, переплетенные и соединенные между собой красными шерстяными нитями, ажурный столик, припертый из города самим Сато и вместе с остальными элементами мебельной гарнитуры отданный Мадам Изэнэми в обмен на хорошую скидку. Да даже шкаф со скверно выкрашенной в красный керосинкой на самом верху, и тот на своём законном месте. Всё, как в реальности было. О, сколько видели и слышали эти стены! Явно хороший, годный сон. И, чем дальше, - тем лучше. Жина и Кин переглянулись и играючи потянули Гарри на матрас. Тот и не думал сопротивляться, покорно опускаясь рядом и растягиваясь во весь свой немалый рост: пусть это и сон, пусть всё нереально, но ощущения реалистичные до встающих дыбом волос. К тому же, за пределами сна у него уже пропала возможность развлечься подобным образом не то, что сразу с двумя – с одной-то. Не потому, правда, что он не мог физически, в этом пане всё до сих пор оставалось ещё на удивление бодро и приемлемо, а потому, что продажных женщин в зоне досягаемости не осталось, а приличные как-то не кипели желанием, пусть и не безвозмездно, лезть в койку к старику. Гарри, даром, что особой порядочностью не отличался, считал себя всё же в определенном понимании джентльменом, а потому уже давно ни к кому не лез и тихо страдал: без партнерши моральное удовлетворение никак не достигалось. Девушки взяли дело в свои руки и начали, как это умели только они, эротично избавлять Сато от лишней одежды, иногда, словно бы случайно, касаясь друг друга отнюдь не как сёстры. О, это спорное внимание друг к другу всегда было их особой изюминкой, даже перчинкой, но многим нравилось. Особенно Гарри, приходившему в восторг от прекрасных дам, уважающих во всех смыслах не только его, но и друг друга. Может, всё дело было в том, что одной для него, поистине неуемного в плане секса, всегда было маловато, а две ревнивицы в одной постели – уже слишком. А так всё шло просто идеально и ему оставалось лишь наслаждаться процессом, созерцая, как ловкие пальчики расстегивают пуговицу за пуговицей на столь любимой по молодости, и потому заношенной до дыр клетчатой рубахе, а мягкие губы то и дело касаются его груди и живота. Сейчас уже как-то слабо верилось, что когда-то он был в настолько хорошей форме. И мускулы упругие, и рельеф чёткий, и кожа гладкая, только в нескольких местах покорежена, да и то не морщинами, а боевыми ранениями. И Жина с Кин поглядывают не так, словно им за это платят. Мысль о том, что сон может прерваться наступлением утра в любой момент, вновь превращая Гарри из горячего героя-любовника в одинокого старика со скверным складом характера, происходящее несколько омрачала. Никто даже не подозревал, что действу суждено прерваться совсем иначе. Только Кин принялась массировать плечи Сато, буквально заставляя его прищуриться от удовольствия, а Жина начала расшнуровывать правый сапог, входная дверь скрипнула. Просто скрипнула. Не зловеще-протяжно, как в фильмах ужасов или любом уважающем себя остросюжетном романе, а нормально так скрипнула. Коротко и противно: сон сном, а петли и здесь никто никогда не смазывал. Одним словом, заезженный донельзя штамп воображение не поразил и страха не нагнал, а вот раздавшийся следом голос – вполне. - Нравится? Словно шепот, усиленный многократно огромными динамиками. Прошитый хрипами и обертонами абсолютно неестественными. Гарри нервно глотнул, подскочил, выворачиваясь из цепких пальчиков, и метнул настороженный взгляд в черноту дверного проема. Спокойно. Это же сон. Всего лишь сон. - О, да, конечно, это всего лишь сон, - в голосе явно послышалась усмешка, а Гарри аж похолодел. – А ты всего лишь незапланированный элемент, на диво удачно вплетшийся в узоры судеб, но я не имею ничего против, не подумай. Изо рта вырвалось облачко пара. - Кто ты? – вопросил Сато в подступающую темноту, то и дело пятясь назад. На матрасе он внезапно остался в гордом одиночестве, а происходящее почему-то переставало попахивать игрой воображения. Чуйка подсказывала: этого следует, как минимум, опасаться, а своей чуйке Сато доверял. Тьма почти осязаемая заволакивала всё вокруг. Руки коченели. - Не имеет значения, - отозвался голос. - Но ты снишься мне: я имею право знать, - попытался отстоять своё Гарри, как можно крепче запахивая ворот рубахи. - Скорее это ты в некотором роде снишься мне. Подобное заявление ставило в тупик. Гарри, за неимением лучшей альтернативы, попробовал зайти с другого бока: - Тогда зачем мы сейчас разговариваем? Тишина. Холодная и почти осязаемая в отсветах посиневшей дочерна лампы. - Зеркало, Гарри, зеркало, - голос неожиданно прозвучал совсем близко, а затылка льдом коснулось чужое дыхание. – Ты должен был хранить его, оберегать, и только, но ты почти разгадал загадку, пусть предназначенную другому, и это как нельзя кстати. Мир, подобный твоему, невозможно контролировать целиком, и иногда в этом благо, но некоторые пользуются этим бессовестно, считают, что я не замечу нечестной игры: они вмешались, они зародили хаос, посеяли семя бури, что вы вскоре пожнете. А вы столь неспешны, нити раскручиваются слишком медленно, но не тебе об этом волноваться, думаю, вас подтолкнут... Мне не вмешаться напрямую, не исправить ничего, но я тоже умею обманывать: ты поможешь тому, у кого не будет времени, но кто сам – последний элемент. Сато ничего не понимал. Он был в полной растерянности впервые за много лет не от страха или злости, а от банального непонимания. - Оттепель среди зимы – не весна, Гарри, - прошептал на прощание голос. – Но многие того не осознают.***
Для Орихары день проходил весьма плодотворно, пусть и несколько медитативно: нынешнему веку чудеса интернета и все прелести общения с многофункциональной и при том дружелюбной к пользователю операционной системой только снились. Нет, конечно, где-то поблизости шуршала парочка компьютеров, притом весьма футуристического вида, но толку с этих «раритетов» – ноль, даже не принимая в расчет условие, что взаимодействовать со столь нежной техникой дозволено только избранным. Упорядочивать факты и домыслы приходилось прямо в собственной голове, и негде было достать внезапно потребовавшуюся справку. В библиотеке разве что, но вряд ли после последней всемирной демонстрации ядерного потенциала продолжил выходить хотя бы один еженедельник. Дефицит информации раздражал. Не то, чтобы всё это создавало особые трудности, но рамки века с давних пор накладывали свои отпечатки и на умнейших представителей рода человеческого. Изая откровенно скучал по своему компьютеру, мобильнику и возможностям, даруемым всемирной сетью. Если говорить честно, ещё он скучал по своему кабинету, по Намие и даже по кофе, что она варила. Как оказалось, тому до звания самого отвратительного, как самому Орихаре пешком до Парижа. По жизни нормальной скучал, именно по жизни, пусть нормальной относительно и только для него самого. По Шизуо. Да, да, скучал он по нему, скучал, и при том, чем дальше – тем хуже. К чёрту всё! Изая с досады коротко ударил ладонью по ступеньке и нервозно вскочил, потягиваясь. Хруст костей и выгнутая дугой спина, что ожидаемо, не принесли расслабления ни по факту мертвому телу, ни вполне ещё себе живенькому разуму. Самовнушение не особо помогало. Незваные мысли вон убираться не спешили. Хейваджиму, того, что имелся в наличии в сложившейся действительности, Орихара с недавних пор избегал всеми возможными способами. Он вызывал какие-то странные чувства. Слишком неправильные. Не то, чтобы экс-информатор был обременен чрезмерно высокими моральными принципами или воистину бредовыми предрассудками, но всему есть предел. Одно дело – водить за нос, играть в приятельство или в дружбу, изучать, манипулировать тонко. Да даже поддаться собственным желаниям и прикоснуться куда более интимно, чем дозволено, - с Кано это вряд ли мгновенная смерть, а ведь за этим маленьким исключением он и Шизуо – одно и то же. Характер разве что менее взрывной, но оно и понятно: окружающий мир неслабо способствует ежедневной выработке адреналина без дополнительного вмешательства и весьма благоприятствует всяческим разрушениям. Хотя, может, этот Хейваджима всё-таки полон сюрпризов и будет ни разу не против в меру тесного общения – кто ж его знает? Девушки же у него нет, но в этом направлении Изая, ввиду особенностей своего весьма шаткого положения и некоторой мертвенности организма предпочитал не особо задумываться. Но всё же действовать, исходя из собственных интересов – это одно. Совсем другое – волноваться. Проникнуться. Не изображать, а ощущать. Это как-то совсем не в эгоистично-сволочном характере Орихары. И это ему явно не нравилось. Это его беспокоило. С того вечера, когда в Кано неожиданно взыграла то ли дурная наследственность, требующая время от времени гонять кого-то по всему городу с тяжеленой железякой наперевес, то ли память предков, по-прежнему жаждущая расправы, пусть и повторной, над одним конкретным представителем рода человеческого, они не виделись. Изая просто слабо представлял, что ему следует делать дальше, что до того случалось нечасто, ведь дураком он, как известно, не был. Вроде, это эксперимент: с чистого листа с давним врагом, чтоб на этот раз врагами не стать, а, значит, чувства в принципе вполне нормальные для здоровых межличностных отношений здесь вполне уместны. В конце концов, Орихара же умеет себя контролировать: он сможет заглушить их, коли то потребуется. А, вроде, лучше бы всё шло без собственных, излишне часто донимающих в последнее время, душевных терзаний, и давний не совсем корректный интерес к Шизуо не пытался расцвести буйным цветом к его потомку. Одним словом, всё было сложно. Ещё и Шима куда-то запропастился. Изая подозревал подвижки на личном фронте, и потому на... приятеля? Да, пожалуй, можно так сказать. Потому на приятеля не давил. Всё же он и сам в состоянии о себе позаботиться, а в умеренном одиночестве нет ничего страшного. Ну, кроме того, что скучно иногда становится смертельно. Всё же Изая ощущал себя не в своей тарелке: здесь, в этом мире, не происходило ровным счётом ничего важного или интересного. Борьба за выживание – давно приевшаяся рутина, а жизнь течёт просто безбожно-медленно. Людей мало, занятных ещё меньше, да и выловить их в свободном полете в последнее время почти невозможно. В общественную жизнь или в потуги на жизнь политическую этой, как бы то ни пытались отрицать, загибающейся общины влезть опять же таки едва ли реально, не раскрыв при том свой нетривиальный секрет. Поэтому мысли постоянно возвращались к Кано, мать его, Хейваджиме! Хреновое у мироздания чувство юмора. Изая отвлекался, как мог. Даже позаимствовал у Кишитани ту самую книгу «при поддержке «ЛИТА»», но ничего странного, кроме уробороса точь-в-точь того, что был у Нарышкина с сотоварищами, не обнаружил ни внутри, ни снаружи. Разве что на редкость скучный даже для учёного мужа слог профессора Л.Т. Нила. Однако этот уроборос и последний день жизни Изаи вместе намекали ему минимум на два факта. Во-первых, чего бы боссы Нарышкина не желали получить от Орихары в тот вечер, они это явно получили, не ясно, правда, как и откуда, и вскоре заняли весьма видное положение не только в криминальном мире. А, во-вторых... С пунктом два было сложнее – это как раз был не факт, а, скорее, домысел. Изаю терзали смутные подозрения, что он может быть, пусть и косвенно, но причастен к нынешнему весьма и весьма плачевному положению дел в стране и в мире. И вот это ему не нравилось совершенно. Подобного беспредела, как и собственной нелепой до ужаса смерти, в его планах никогда не было. Да уж, где-то когда-то он чего-то явно недоглядел. Изая в задумчивости присел обратно и чисто машинально принялся сколупывать потрескавшуюся краску со стены. Снизу послышался звук шагов. Уверенные и чёткие, что на Шиму не походило ни разу. О, нет, такая походка была свойственна лишь одному знакомцу экс-информатора. Если слишком долго избегать проблем, они сами тебя найдут. И бежать он них уже глупо. Когда Хейваджима вышел на лестничную клетку, Орихара не обратил на него ни малейшего внимания, с упорством, достойным лучшего применения, подцепляя ногтями всё новые ошметки краски. Только лишь удостоил приветственным кивком. Кано немного помялся, явно чувствуя себя не слишком комфортно, но всё же решился начать разговор. - День добрый, Изая, - создавалось такое ощущение, что он и сам не был уверен, что здесь забыл. – Давно не видел тебя. Орихара заученно улыбнулся: - Мне показалось, нам следует отдохнуть друг от друга: я был слишком назойлив. - Ничуть! – неожиданно прервал его Кано. - Однако Кишитани-сан так и не смог определить, что с тобой, - улыбка сама собой превратилась в саркастичную ухмылку. – И предположил переутомление, как промежуточный диагноз, потому я устранил один из его элементов. - Всегда исходишь только из своего мнения? - Не помню, - отозвался Орихара привычной ложью. Сигарета, зажатая меж костяшками чужих пальцев, завораживающе тлела, и не смотреть на неё получалось с трудом. Хейваджима коротко хмыкнул, выдыхая облако едкого дыма: - Пойдём, пройдёмся.