No one dies before his time

Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна И не вижу ни одной знакомой звезды Я ходил по всем дорогам и туда, и сюда Обернулся и не смог разглядеть следы. Кино – «Пачка сигарет»

       Жизнь относительна, как относительно само мироздание. Истина рождается в споре, но и это не гарантирует её непоколебимый абсолют; все познается в сравнении, но ничто не в силах избежать отчасти пристрастной оценки. По сути, мир – бессмысленная иллюзия, сцена с картонными декорациями и статистами вместо актеров, и лишь призма собственного восприятия дарует смысл существованию, наделяет «спектакль» сюжетом. Каждый видит «свой» мир.        И каждый пытается донести до других свою, единственно верную правду.        Поэтому следует быть гибче.        Зорче не физически, но духовно.        И души человеческие станут открытыми книгами.        Но некоторые так и останутся непонятными, словно написанные на незнакомом языке.        Чёрные глаза, внимательные, но будто пустые – ничего в них нет: ни чувств, ни эмоций, лишь слабый отблеск сознания, увязающий во влажных бликах зрачков.        Странные глаза.        Словно и не живые вовсе.        Но он смотрит в них ясно и твердо. Только извечный прищур чуть искажает прямоту.        Привычно кривятся в улыбке хладные губы.        А перед собственными глазами галлюциногенным кружевом расползаются ажурные салфетки из неестественного оттенка шерсти наверняка радиоактивных овец. Нет. Просто излишне неподобающе выкрашенной шерсти. Никаких овец. Нет, нет, нет и ещё раз нет. Забыть, выкинуть из головы: будучи в подобном дурдоме двадцать четыре на семь можно и самому легко и ловко невзначай сойти с ума, а только этого ещё не хватало.        Вязкая субстанция, по оттенку напоминающая нечто среднее между дубовой корой и несвежей лакрицей, а по консистенции приближенная то ли к мазуту, то ли к смоле, точно по часовой стрелке кружилась у самого дна чашки, заполненной грязно-золотистой жидкостью неопределенных вкусовых качеств. Оставалось неясно, что же нужно проделать с чайными листьями, чтобы получилась настолько нетривиального вида заварка, дающая подобный неординарный во всех отношениях результат.        Редкостная дрянь: местный кофе - и тот казался более пригодным для употребления.        Право слово, если бы Изая не был уверен, что уже в достаточной степени мертв, он бы отказался это пить.        Хотя, даже в таком неестественном для человека состоянии он не отважился сделать более одного глотка. И то под давлением словно бы из ниоткуда взявшегося беспокойства за неохотно обрисовывающего свое состояние Хейваджиму. Да и выжидающий взгляд Селти никак не способствовал отказу от угощения в угоду здравому смыслу. Она, как и всякая приличная хозяйка, явно желала удостовериться, что гостям, пусть даже столь поздним, вполне комфортно.        На редкость милая девушка, но не та, которую знал Орихара.        У той Селти не было головы.        А у этой была и совсем не похожая на ту, что более столетия назад информатор всея Токио запрятал в тайник, теперь наверняка затерянный среди руин мертвого города.        Это не даллахан.        Странная шутка мироздания, подобравшего лица и имена, а не полумифический вестник скорой смерти.        Но глаза у неё не по-человечески пусты.        Да и сама она словно бы лишняя в этой картине.        Открытая книга, но текст расплывчатый и читать удается едва ли через строчку.        Но даже сама даллахан, окутанная мраком тайн и, возможно, все ещё блуждающая по этому миру, его не волновала: её бледному подобию и подавно не удавалось нарушить душевное равновесие. Правда, эта Селти была наделена странным даром вызывать у Орихары практически физический дискомфорт.        Иррационально хотелось проверить целостность нити на шее.        Однако Изая спокойно стоял и смотрел в черные провалы на абсолютно невыразительном лице.        Смотрел и улыбался.        А рядом неровным пламенем горела совершенно нелепая керосиновая лампа, оставляющая большую часть комнаты тонуть в приятном полумраке. Тяжелые шторы, что в былые времена могли бы запросто оказаться частью театрального занавеса, не пускали внутрь лунный свет, но не мешали созерцать осколок субару, звезды которого сияли сегодня, казалось, особенно ярко.        И без того сам не свой Кишитани оказался просто невероятно, до дрожи тих, но абсолютно не сосредоточен. Он рассеянно выслушал Хейваджиму, покивал головой с умным видом, но отсутствующим взором и с необычайной отрешенностью от мира сего в каждом жесте принялся за осмотр. Однако явственно виделось и в обращенном в себя взгляде, и в суетливой медлительности чрезвычайное волнение.        Шима – пожалуй, самый неубедительный актер из тех, что Изае доводилось видеть. Хотя, да, Шинра недалеко ушел. Возможно, это семейное?        Пункт выпытать, что же произошло, занесся в список дел на ближайшее будущее.        Сейчас не время и не место.        К тому же не хотелось бы отвлекаться от созерцания весьма любопытного зрелища.        Хейваджима раздраженно вздыхал, считая столь тщательный осмотр излишним. Без футболки под прикосновениями вечно ледяных рук Кишитани, ему быстро стало зябко: даже мурашки по коже побежали.        Крепкие, но не лишенные некоего изящества руки в замешательстве комкали хлопчатую ткань.        Красивые пальцы: длинные, чуть угловатые с крупными костяшками. Даже легкая кривизна не портит.        Пара светлых шрамов на тыльной стороне ладони.        Светлые волосы, растрепавшиеся и то и дело падающие на глаза.        Точная копия.        Абсолютная.        И это завораживало: хотелось коснуться волос, кончиками пальцев скользнуть по коже, обрисовывая контуры рельефных мышц.        Без цели.        Просто так.        Такое же чувство возникало и тогда, ещё до всего этого полуночного кошмара психиатра, но все же Шизуо обладал слишком взрывным нравом, да и их отношения с самого начала не сложились, чтобы думать об этом серьезно.        Да и сам Изая его ненавидел.        Ненавидел же?        Недовольное сопение Кано прервал натужный скрип излишне заточенного карандаша: Селти, склонившись к журнальному столику, что-то писала в блокноте, с которым не расставалась, казалось, ни на минуту. После она, словно замешкавшись на мгновение, окинула взглядом имитирующего бурную деятельность Кишитани и, очевидно, решив его не отвлекать, сразу подошла к Орихаре и протянула ему листок, испещрённый нарочито-разборчивыми иероглифами.        «Вам не жарко? Я могла бы достать пару неплохих рубашек: погода располагает», - Изая даже умилился на мгновение подобной заботе. Да, если бы не горло, предложение пришлось бы как нельзя кстати, хоть температурные колебания он ощущал слабо.        - Нет, нет, что вы, не стоит беспокоиться, - улыбаться шире казалось уже чем-то из разряда фантастики. Если честно, хотелось поскорее покинуть если не уютную ввиду легкого перебора вязаных изделий кислотной окраски, то в принципе гостеприимную обитель Кишитани и Стурлусон, единственно потому, что выражать всеми возможными способами свой позитивный и в целом безоблачный настрой уже почти не было сил.        «Уверены? Меня не затруднит», - гласило чуть более неряшливое новое послание. – «Эти постоянные вороты, да и ткани не из легких... Если надумаете - скажите».        Орихара вновь поймал взгляд внимательных черных глаз.        Но пустых, словно стекляшки.        На душе стало отчаянно неприятно. Да уж, если бы Шима доверил своей обожаемой намного больше, чем сожительнице, тайну собственных исследований, она, пожалуй, не стала бы задавать столь провокационные для Изаи вопросы в окружении третьих лиц. Она бы вообще тогда не стала задавать никакие вопросы. Но, к несчастью, в действительном настоящем она и сама являлась излишне беспокойным третьим лицом, чей невинный с первого взгляда интерес мог навести даже кого-то из рода Хейваджима на весьма неоднозначные рассуждения.        Самое отвратительное в том, что отвечать предстояло вслух.        - Стурлусон-сан, чрезвычайно ценю вашу заботу, но, боюсь, вы не совсем понимаете: я совершенно не жалую прохладу и к тому же быстро мерзну, - Орихара как можно более непринужденно пожал плечами, добавив.– Проблемы с кровообращением.        Шима словно бы замер на мгновение, но тут же продолжил свою работу.        Конечно, ему, как человеку, сведущему в медицине, подобная отговорка казалась несколько надуманной и не совсем состоятельной в масштабах всего тела, но Селти, насколько Изая знал, не слишком интересовалась теоретической стороной врачебной деятельности. Он оказался прав.        Лицо девушки приобрело несколько сочувствующее выражение, а рот слегка приоткрылся, словно бы она собиралась что-то сказать, но из него вырвался только лишь едва слышимый печальный вздох. Карандаш вновь залетал над бумагой, грозясь проткнуть насквозь тонкие листы.        «Простите, Орихара-сан, я не знала», - интересно, какой у неё мог бы быть голос? Тихий и печальный или громкий и резкий? Первый вариант, право слово, приятнее, да и вязался бы с ней необычайно. Хотя, это не так уж и важно: он бы в любом случае облегчил понимание истинного эмоционального настроя. Немота несколько затрудняла его прочтение. - «Да, пока не забыла: надеюсь, щека вас не слишком беспокоит? Так долго не заживает, может, попросите Шиму осмотреть ещё раз? Боюсь, рана может загноиться».        Изая, вновь имитирующий глоток чая, едва этим самым чаем не подавился, резко закашлявшись, и невольно втянул сий воистину неземной аромат, получив при этом массу приятных впечатлений. Правый глаз нервно дернулся. Оказывается, вынесенное ещё со школьной скамьи знание о том, что не стоит нюхать незнакомые химические соединения, в принципе можно применить на более широкую область значений: не стоит нюхать ничего незнакомого вообще, особенно, если это ещё и выглядит подозрительно.        Даже, если сам уже несколько не жив.        Закон подлости?        Если бы Шима не клялся всеми богами и самыми страшными клятвами, что Стурлусон не знает ни на слово больше, чем полагается в условиях строжайшей секретности, можно было бы подумать, что девушка нарочно задает один неудобный вопрос за другим. Таких совпадений просто не бывает.        Нет, конечно, бывает, но когда начинает излишне «везти».        Изае же отчаянно «везло» уже сотню лет как, так что удивляться в принципе и не приходилось.        Пауза неприятно затягивалась.        - Стурлусон-сан, ваше беспокойство греет мне сердце, но, уверяю вас, с моей щекой все в полном порядке настолько, насколько это возможно в данный момент. Неужели вы не доверяете профессионализму Кишитани-сана? – благо, Орихаре всегда удавалось если не найти выход из затруднительного положения, то хотя бы перевести стрелки на ближнего своего или же оттянуть «час расплаты». – Мне кажется, его врачебные навыки, несомненно, заслуживают уважение, не говоря уже и о чисто интуитивном чутье.        Селти, потупив взор, было смешалась. На лице её уже проступили первые признаки смущения, вызванные, наверняка, мыслью о том, что она невольно поставила под сомнение умения Кишитани, но в этот миг совершенно неожиданно в диалог вмешалось третье лицо.        И в замешательство впал уже сам Изая.        - Мне очень приятно, что ты такого высокого мнения обо мне, Изая, - заметил Шима, закрепляя на руке все так же скучающе-возмущенно пялящегося по сторонам Кано аппарат, измеряющий давление. – Но Селти права: рана слишком долго не заживает, боюсь, оставлять на самотек нельзя. Не думаю, что это что-то серьезное, до завтра вполне подождет, но придется провести ревизию и заново наложить швы.        Кажется, Кишитани что-то удумал, при том не удосужившись посвятить экс-информатора в свои планы.        Вот так номер.        Улыбка Орихары знатно покосилась.        Весьма заметно.        - Хей, всё нормально? – даже поинтересовался Хейваджима. В глазах его промелькнула тень беспокойства.        Прекрасно.        Кажется, план «улучшить отношения» можно считать выполненным и перевыполненным.        Раз десять.        Даже мурашки по спине побежали: стоит отучиться воспринимать этого белобрысого как Шизуо.        Через «не могу».        - Не люблю иголки и нитки, - мрачно отозвался Изая. – В непосредственной близости от своей кожи – особенно.        Кано понимающе усмехнулся:        - По мне гипсы и капельницы в сто раз хуже.        Орихара пожал плечами и, дабы избежать новых не слишком удобных вопросов, перевел почти вправду заинтересованный взгляд на стоявший рядом ветхий шкаф, доверху забитый не менее, а, быть может, ветхими, чем вся конструкция в целом, книгами всех форм и размеров. Некоторые явно лежали для красоты и не несли никакой иной смысловой нагрузки. Во всяком случае, Изая сомневался, что относительно дружная почти чета Кишитани и Стурлусон смыслила что-нибудь в немецком или же итальянском: эти томики были почти целыми, в то время как корешки изданий на японском протерлись едва ли не до дыр.        Настрой Хейваджимы в объяснениях не нуждался, если проводить параллели, а делать это Изая уже привык. О том, почему Кано так недолюбливал столь обыденные для каждой больницы предметы, он догадывался с точностью до сотой процента. Потому что знал не про него, конечно, но про Шизуо.        Да, иногда, если пораскинуть мозгами, даже перед самим собой становилось как-то неловко оттого, сколько он знал про Шизуо. Причем не того, из чего можно было бы извлечь хоть какую-то выгоду, а сущий набор пустяков, даже не болевых точек или сфер воздействия – заинтересованность в них он хотя бы мог себе объяснить, но того, что не несло в себе никакой пользы. Совершенно. Это даже секретами не назовешь: осколки биографии и ничего более, но отчего-то становилось приятно от одного осознания факта обладания этой информацией.        Странное чувство. Примерно оно же побудило его как-то, будучи в старшей школе, уговорить на свою беду притащившего с собой ещё пленочную мыльницу Шинру заснять самого Изаю вместе с Шизуо: случай подходящий подвернулся. После физкультуры, кажется, этот белобрысый монстр разомлел на жаре и задремал на скамейке, а Изае только это и надо было. Снимка он, правда, так и не увидел, но здесь важнее был сам процесс, а не конечный результат. Однако сам факт гипотетического наличия фотографии немало забавлял.        Заинтересованность далеким прошлым Шизуо началась для Изаи ещё до первых потуг на карьеру информатора, во-первых, с собственного неуемного любопытства, а, во-вторых, с одного примечательного разговора. Помнится, Кишитани, который, естественно, Шинра, в одной из бесед упомянул, что раньше нечеловеческая сила доставляла Шизуо море проблем: если кого она и калечила, то только его самого. Изая не смог довольствоваться малым, а, быть может, и взять на веру, что этот монстр когда-то был опасен сам для себя более, чем для общества, и был даже в некотором роде беззащитным, что никак не вязалось с ним нынешним, и в рекордные для того своего социального положения сроки почти честными путями раздобыл документацию одной из больниц, касающуюся Шизуо.        Удивление, которое испытал Орихара, узнав, что какое-то время Хейваджима практически жил в стерильной палате и любое неосторожное движение, помноженное на неестественную силу, грозило ему в лучшем случае одним переломом, трудно описать словами.        Пожалуй, тогда он даже испытал толику жалости.        Не в его характере, конечно, но все же тогда он был моложе, да и его мировосприятие ещё не отточилось до крайности. Людей он, конечно, уже неподдельно любил, а Хейваджиму – ненавидел, но все же был... мягче что ли?        Так что Орихаре не сложно было догадаться, что Кано постигла та же участь. Он не мог знать об этом наверняка, но дедукция подводила редко. Парадокс, но почему-то на секунду ему показалось, что он вновь почувствовал нечто, похожее на жалость.        Хейваджима с почти равнодушным видом сидел за спиной и все так же буравил скучающим взглядом стену.        Но Изая закрывал глаза и видел перед собой другого Хейваджиму.        Ещё не белобрысый мальчишка лежит в гипсе и боится пошевелиться. Медовые глаза сверкают не привычной яростью, презрением или же безразличием – оно ещё не успело в них поселиться, но страхом. Мальчишка боится себя, своего тела и силы совершенно непривычной, ломающей его самого. И он ничего не может с этим сделать.        В этом – особенный ужас.        Осознание собственной беспомощности перед собой        Представить подобное легко.        Видеть лично – не стоит.        И, да, Изая не каменный: он жалел этого мальчишку. Не как Шизуо или Кано, а как ипостась в определённом временном отрезке.        Во всяком случае, так он себе говорил.        Пальцы прошлись по истрепанным корешкам.        И остановились.        Уроборос.        Весьма характерный серебряный змей, заглатывающий собственный хвост казался до боли знакомым, особенно на невыразительном сером переплете. Но что знак одной из мафиозных группировок прошлого делал на фолианте по, как Орихара понял, генетике?        Изая, поставив все так же дурно пахнущую чашку с уже поостывшим «чаем» на полочку рядом, осторожно вытянул книгу. Профессор Л.Т. Нил. Имя ничего не говорило, но уроборос повторялся на передней и задней сторонах книги. Орихара открыл первый форзац, на нём красовалась гордая надпись: «при поддержке «ЛИТА»». И отпечатанный уроборос.        ЛИТА.        Что-то совсем незнакомое.        - Хорошая книга Кишитани-сан, - проронил Изая, вновь привлекая внимание к собственной персоне. – «ЛИТА»... Что-то знакомое, но никак не могу вспомнить. Это аббревиатура?        Шима, буквально на секунду отвлекшись от записей показаний прибора, машинально поправил вновь сползшие очки. На лице его отразилось почти ощутимое движение мысли, отвечающей за понимание вопроса, среди сотен своих товарок.        - Нет, - ответил он, наконец, и вновь вернулся к записям. Голос его прозвучал, однако, не слишком уверенно. – «ЛИТА» - это достаточно известный до войны независимый исследовательский центр биологии и генетики при одноименной фармацевтической компании. Название - это, вроде бы, первые буквы фамилий основателей.        Кишитани как-то излишне неловко вздохнул.        Определенно, на языке у него вертелось что-то ещё.        - И? – протянул Орихара, призывая озвучить недосказанную мысль.        Шима вдруг излишне нервно взъершил волосы:        - Говорят, именно «ЛИТА» мы обязаны всеми этими ожившими мертвецами.        Изая удовлетворенно кивнул, а вот Кано лениво цокнул, закатив глаза.        - Какая нахер разница? – риторически вопросил представитель рода Хейваджима. – Разбираться с этим дерьмом догадки не помогают.