draw me close

Чонгук - молодой художник. Художник из тех, что вдохновляются неяркими закатами за серыми домами, спокойным видом медленно текущей реки и одиночеством. И чем одиночество беспросветней, тем лучше. Чонгуку нравится рисовать уличные пейзажи. Он старается садиться в неприметных уголках шумного города, но так, чтобы видеть торопящихся людей, машины и, обязательно, - много неба. Чонгук безумно любит рисовать небо во всех его видах – даже в дожди рисует. К нему подходят люди, достающие и нервирующие вопросами «Что делаешь? А зачем? А зачем здесь?», просьбами «Нарисуй меня! Подари мне эту картину! Ну, нарисуй меня, пожалуйста!» и фразами «А ты здесь нарисовал не так. Да ты не настоящий художник! Лучше бы работу нормальную нашёл!». Чонгук искренне ненавидит всех подходящих людей и после лавины ничего не значащего, на первый взгляд, мнения, действительно перестаёт чувствовать себя художником. «Как какой-нибудь чёртов фотограф», – злится Чонгук, уходя из центра города и в недельный творческий кризис. Даже сейчас к нему привязался какой-то парень: крашеные рыжие волосы, плутоватая улыбка и, мало того, что он невежлив, так ещё и понятие «личное пространство» рассматривалось им, очевидно, как... Вообще не рассматривалось. И ведь Чонгук выбрал достаточно укромное место, но этот рыжий парень выскочил из ниоткуда, щёлкнул на камеру телефона и уставился по-странному плотоядно и с восхищением. Чон начал чувствовать, что его вдохновение угасает со скоростью, пропорциональной скорости болтовни парня. - Вау, вау, вау, художник! Как здорово, а покажи? А нарисуй меня? Или нет, а можно я сам себя нарисую? Подобной наглости не проявлял ещё никто, Чонгук даже задохнуться от ярости не успевает, как парень хватает его руки и начинает их рассматривать, разминать, пытается соскрести давно засохшую краску. - Слушай, у тебя настоящие руки художника. А мне можно краски на руки? Я, конечно, не художник, но... Парень осекается и замолкает, и Чонгуку хочется думать, что это из-за старательного выражения «ледяного взгляда». - Извини. Наверное, Чону стоит просто врезать парню по носу, схватить мольберт с красками и уйти, но тело не слушается совсем. Может быть, от злости, а, может быть, потому что никто и никогда не смотрел на Чонгука и его руки с таким восхищением. И, уж тем более, не извинялся за приставания. Наверное, Чону стоит сказать «Да ничего страшного, я привык» и просто продолжить рисовать, но мысли не приходят в порядок, а рыжий парень немного виновато улыбается и смешно щурится от солнца. И Чонгук бы простил его за это внезапное вторжение в жизнь, но парень, всё так же улыбаясь, будто вторя солнечному свету, спрашивает снова: - Так можно я себя нарисую? И даже не ругается, когда Чонгук кидает в него открытые тюбики с масляной краской. «Я тут художник или ты?!» – мысленно возмущается Чон, уже лёжа в постели и разглядывая едва пробивающийся сквозь толщу туч рассвет – снова рисовал всю ночь, – «Я сижу там, чтобы ты приходил и сам себя рисовал? Придурок?!» Чонгуку не хочется признавать, что парень красив и достоин любого запечатления. И то ли Чонгук специально выбирает для пейзажей улицы, находящиеся вблизи к тому памятному месту встречи, то ли у того парня настолько хорошо развита интуиция, что он всегда находит Чона. В первую встречу парень успел основательно потрепать юному художнику нервы, и этим же продолжал заниматься все последующие дни. К вечеру Чонгук выбирается из дома с холстом и красками, осматривается, любуется спешащими людьми и, в противовес им, спокойным небом, и, наконец, находит местность, откуда открывается отличный вид, а затем его отыскивает Ким Тэхен – так зовут рыжего парня с плутоватой улыбкой – и Ким Тэхен начинает медленно изводить Чона. Шуточками, вопросами, постоянным желанием потрогать руки, потрогать волосы, заляпать Чона и заляпаться самому маслом где-нибудь, где видно лучше всего. Но, несмотря на всю активность Ким Тэхена, Чонгук, после третьего или четвёртого раза, даже перестаёт его прогонять. Может, это и называется «совместным времяпровождением». Чонгуку кажется, что его картины начали наполняться каким-то новым смыслом, начали удовлетворять самого художника, стали более... светлыми. Какими-то именно светлыми и солнечными, и, может, это зависит от того, что Чонгук выходит раньше и раньше? Как бы то ни было, Чонгук теперь мог называть свои работы настоящими картинами. А Ким Тэхен всё ещё хочет нарисовать себя. - Ну, или нарисуй ты меня! – внезапно сдаётся Тэхен, театрально падая на траву. – Раз уж ты такой зануда, что свои краски и бумажки мне не даешь, то рисуй сам. Хотел бы я, чтобы мой прекрасный лик был запечатлён рукой юного гения. Чонгуку стоит уже привыкнуть к таким внезапным комплиментам от Тэхена, но тот каждый раз придумывает что-то новое и неустанно повышает планку. - Я рисую только обнажённых людей, – старательно скрывая смущение, отвечает Чон и любовно мажет кистью по холсту. Он даже почти не врёт: рисовать доводилось немногих людей, но всех – обнажёнными. Чонгук сам себя до конца не понимает – действительно ли его привлекает «чистая» красота человеческого тела или просто такое заявление у большинства отбивает желание позировать. Но только не у Тэхена, который вдруг вскакивает с травы, хватает Чонгука за подбородок и наклоняется к лицу художника близко-близко, так, что Чонгук видит свои удивлённо-смущённые глаза в отражении черных зрачков Тэхена. - Так даже лучше. Кисть мягко падает в траву, окрасив её маслом нежного синего цвета. Тэхен довольно улыбается.