Love syndrome

Чонин проснулся от того, что его знобило. Привычно, как по будильнику, его тело то и дело обдавало волной дрожи до тех пор, пока он наконец не открыл глаза. Он с трудом сфокусировал взгляд перед собой и тут же поморщился, ощутив мерзкий холод прилипшей к взмокшей спине майки и волну утренней прохлады, лизнувшей напряженное тело. Руки затекли: Чонин снова обнимал себя ими во сне. Раздражающая привычка, которой ему пришлось обзавестись в жалкой попытке согреть самого себя в этой опустевшей постели. Отдавая болью в висках, в одно мгновение пробежала сотня мыслей о том, где и почему он сейчас находился, в лихорадочной попытке восстановить зыбкий контроль над тем, что язык не поворачивался назвать жизнью. Было ли это выживанием, что еще совсем недавно с такой популярностью романтизировалось на экранах кинотеатров, от которых теперь в тех самых лучших традициях не осталось практически ничего? Кроме, разве что, до боли сжимающих грудную клетку воспоминаний о занавесочной повседневности, которая раньше воспринималась как должное, а теперь лишь заставляла горько сожалеть об упущенном. Чонин не был героем, вопреки тяжелым испытаниям выжившим среди всего этого до абсурда кинематографичного хаоса, что творился повсюду. И даже наверняка не оставался последним человеком на Земле, хоть за эти несколько месяцев он и исходил этот город вдоль и поперек в поисках хоть одной по-настоящему живой души. Но поиски долгое время оставались безрезультатными, и он продолжал влачить свое жалкое существование. Иногда он удивлялся тому, что, пока вокруг него еще недавно живое медленно умирало или превращалось в зловонное ходячее нечто, ему удавалось сохранить в себе что-то человеческое, кроме отчаянно бьющегося в груди сердца. По крайней мере, все еще заставляющий кровь стынуть в жилах страх или невыносимая тоска от вынужденного одиночества определенно отличали его от тех, кто некогда тоже считался человеком. Тех, кто с трудом передвигался по пустынным улицам города, окутанного густым туманом, глядя невидящим взглядом куда-то в пустоту. Если у них вообще еще были глаза. Но Чонин научился двигаться практически бесшумно, не обращая на себя лишнего внимания, и держать руку на пульсе — рукоятке тяжелой металлической биты. Он мог бы оставаться в безопасности — старательно сооруженном убежище, вместо того чтобы с каждым рассветом отправляться обследовать местность, лелея угасающую веру в то, что он здесь — не последний теплокровный. Хотя где-то в глубине души Чонин все же понимал, что надежда, как и безопасность в этом мире, были лишь спасительной иллюзией, чтобы вконец не сойти с ума. Но он выбирал надежду. Прежде чем покинуть свое пристанище, Чонин плотнее затянул узел скрывающей половину лица повязки и, выглянув наружу, быстрым взглядом оглядел улицу. Мертвую тишину то и дело разрезали негромкие звуки, издаваемые повсюду еле ползающими живыми трупами, но сизая утренняя мгла скрывала их от его глаз. Это помогало и ему самому какое-то время оставаться незамеченным. По крайней мере до тех пор, пока до жути удручающую картину города не обнажало яркое, по-осеннему еще теплое солнце. Тяжелые ботинки почти неслышно ступали по влажному асфальту: Чонин еще вчера задумал отправиться на другой конец города, к южным окраинам. Туда, где, несмотря на его частые вылазки, еще оставались необследованные им досконально закоулки. К тому же его скромные запасы провизии не помешало бы хорошенько пополнить. Когда Чонин добрался до места назначения, время, вероятно, приближалось к полудню. Подсказывало солнце, разливающееся жаром по темной коже его куртки. А еще — мерзкая вонь приправленных теплыми лучами полумертвых, бившая в нос даже сквозь плотную повязку. Пожалуй, это было единственным, с чем ему удалось свыкнуться. Эта часть города выглядела удивительно немноголюдной. Если так вообще можно было сказать о дюжине тех ходячих мертвецов, встретившихся ему на пути. Еще с пару десятков других изуродованных разложением тел, что он видел, были действительно абсолютно мертвы. Пересиливая привычно подкатывавшую к горлу тошноту, Чонин двинулся вглубь квартала, где еще издалека приметил запачканную стеклянную дверь с покосившейся, давно не горящей вывеской супермаркета сверху. Такие помещения могли таить в себе множество опасностей. Потому что никогда нельзя быть уверенным наверняка, где очередную кучку безликих обывателей застигла кара земная, превратив в уродов, жаждущих обладать живой плотью. И потому, прежде чем попытаться попасть внутрь, Чонин прислонил ладонь ребром к стеклу, вглядываясь в темноту заброшенного магазина. Внутри все казалось таким же безмятежным — даже больше, чем снаружи. Никаких признаков присутствия смердящих. А почти не тронутая полка, заставленная жестяными баночками, заставила нутро радостно сжаться в предвкушении. Попасть внутрь оказалось не так уж легко: снаружи на ручках двери болталась металлическая цепь с замком, а искать черный вход, который также мог оказаться запертым, было едва ли не опаснее, чем разбить стекло той же входной двери. Приложив немного усилий, Чонину все же удалось разорвать цепь, просунув сверху рукоять биты. Еще с пару мгновений он стоял, замерев на месте, в ожидании толп кровожадных мертвецов, что могли посыпаться отовсюду на звук лязгнувшей цепи. Но убедившись, что улица по-прежнему оставалась пустынной, он медленно выдохнул и по привычке тихо вошел внутрь магазина, осторожно прикрыв за собой дверь.

***

Это было последним, что он помнил, когда, преодолевая дикую головную боль, открыл глаза и обнаружил себя полулежащим у прилавка того самого небольшого супермаркета, куда он пытался незаметно проникнуть. — Держи, — послышалось откуда-то сверху, и Чонин машинально выставил руки перед собой — навстречу брошенной в его сторону жестяной банки. — Аспирин закончился. Шаркающие шаги по направлению к нему были сопровождены ироничным смешком. Чонин поморщился в попытке сфокусировать взгляд на этикетке, надпись на которой недвусмысленно гласила «светлое нефильтрованное». — Будь оно холодным, помогло бы куда лучше, — с досадой заметил он, но все же не стал отказывать себе в удовольствии. Кряхтя, он подтянулся, усевшись поудобнее, и сделал пару глотков. — А будь здешнее общество немного приветливее, и вовсе не понадобилось. — Уж извини, нечасто приходится встречать гостей. — Перед Чонином на корточки опустилась худощавая фигура парня, держащего в руках точно такую же банку. — Имею в виду живых. Безопасность превыше всего. Чонин бросил короткий взгляд на входную дверь: теперь ручки были перевязаны изнутри чем-то вроде велосипедного замка. Парень глядел на него чуть смеющимся взглядом из-под отросшей челки и явно не испытывал ни капли сожаления. Еще с пару минут они смотрели друг на друга в тишине, потягивая теплое пиво. Парень — вернее сказать, юноша — абсолютно беззастенчиво и с любопытством разглядывал непрошенного гостя, пока Чонин боролся со смешанными чувствами, пробивавшимися сквозь головную боль. Было странно наконец осознать, что ты на самом деле не единственный по-настоящему живой человек, по крайней мере на обозримом островке земли. С другой стороны, он никак не ожидал, что, вероятно, последний, с кем ему удастся поговорить перед тем, как умереть или превратиться живого мертвеца, окажется вчерашним школьником. В перепачканной неизвестно чьей — хотя Чонин надеялся, что не собственной — крови форме с эмблемой учебного заведения и полустертым «О Сехун» на груди пиджака, с еще не огрубевшим в чертах острым лицом и раздражающе насмешливыми искорками в прищуренных глазах. И хоть Чонин и получил по голове за свое внезапное вторжение в чужое убежище, казалось, что его хозяин вовсе не был удивлен его появлению. — Разве школьникам разрешено пить? — язвительно поинтересовался Чонин. — Не думаю, что меня арестуют за это. Если ты не заметил… — Сехун многозначительно кивнул в сторону улицы за мутным дверным стеклом. — К тому же, я уже студент. Ну, гипотетически. Чонин поставил пустую банку рядом с собой, бездумно разглядывая бурые подтеки на стеклах, не стараясь сосредоточиться на том, что происходило за ними. До смешного наивно и глупо было представлять себе эту встречу каким-то особенным образом. Пусть он никогда и не думал о том, что ему бросятся на шею, как долгожданному спасителю, все же эта сцена всегда представлялась ему какой-то если и не слезливо-трогательной, то все же более теплой для этой до омерзения продрогшей жизни. — Как ты здесь оказался? — спросил Чонин. — Не по своей воле, в отличие от некоторых, — Сехун растянулся на полу, прислонившись спиной к давно не работающему холодильнику. — Долгая история. Да и какой смысл вспоминать о том, с чего все начиналось, если ты точно знаешь, чем все закончится. И где. — А я никак не могу забыть, — почти не слышно пробормотал Чонин. — Знаешь, я так долго искал хоть кого-нибудь, кто… — А я вот был уверен, что в этом мире больше не осталось здравомыслящих людей. И глядя на тебя понимаю, что был прав, — фыркнул почти-студент. — Неужели тебе никогда не хотелось узнать, остался ли еще кто-нибудь? — Зачем? Чтобы что? — вздернулся Сехун, резким движением головы отбросив с глаз мешающую челку. — Подвергать свою жизнь опасности в бесцельных поисках кого-то, с кем ты сможешь вместе чуть медленнее разлагаться, чем все эти вонючие полудохлики вокруг? Я и сам с этим прекрасно справляюсь. — Ты думаешь, кусок резинового троса обеспечит тебе безопасность? — Это ты сорвал цепь! — зло воскликнул Сехун. — Эта цепь тоже не спасла бы тебя, — несмотря ни на что, продолжал бессмысленный спор Чонин. — А кто? Может быть, ты? Приперся сюда черт знает зачем, втираешь тут про свое самоотверженное геройство. Оглянись вокруг: тебя тут не ждали! Чонин не считал себя героем. И уж точно не собирался никого спасать. Разве что эгоистично самого себя — от съедающего изнутри похуже инфекции одиночества. Глядя на удаляющуюся ссутуленную спину Сехуна, мог ли он считать разбитой и растоптанной чужими грязными сникерсами свою последнюю надежду?..

***

Сехун не выгнал его и даже не был против поделиться запасами. Точнее, Чонин не мог быть уверенным наверняка: до наступления темноты он перекинулся с ним не больше, чем парой слов. Со сгущающимися сумерками постепенно стихло и его почти не слышное копошение где-то за стеллажами. До жути непривычно было слышать и понимать, что он здесь не один, что приглушенные звуки и шорохи доносятся не снаружи, как это было обычно, а откуда-то совсем рядом. И Чонин мог бы устроить старшекласснику хорошую взбучку, поучить его жизни и заставить с мылом вымыть рот за несдержанную дерзость. Добиться от него чего-то больше, чем сухое «делай что хочешь» в ответ. Но у него не было на это, в сущности, никаких прав. Все, что случилось с ними, с миром, за последнее время, абсолютно стирало границы всех возрастных авторитетов и жизненного опыта. Чонин яростно отрицал бессмысленность воспоминаний о лучшем времени — это помогало ему не терять призрачной надежды. Но и правда Сехуна была справедлива — все так или иначе закончится. И они оба почти наверняка знают, как именно. К ночи влажную землю сковали первые осенние заморозки, и оставаться на ледяном кафельном полу было сродни безумию — Чонина не спасли бы даже собственные объятия. Он устроился на стуле, умостив ноги на прилавке, и прикрылся снятой с себя же кожаной курткой в попытке сохранить хоть каплю тепла, что еще оставалась в его замерзшем теле. Но поверхностный беспокойный сон был прерван чужим сдавленным стоном, заставившим Чонина вздрогнуть и в ужасе распахнуть глаза, прислушиваясь. Это не было похоже на привычное хриплое и свистящее, безжизненное, что собственный слух улавливал уже почти безошибочно. Через мгновение тишины стон повторился — сдавленный, похожий на всхлип. Чонин осторожно поднялся на ноги, накинув заледеневшими руками куртку на плечи, и ступил во мрак параллельных стеллажей супермаркета. — Сехун? — позвал он в пустоту, но ответа не последовало. Голубоватый лунный свет местами рассеивал темноту помещения так, что Чонину не приходилось двигаться совсем вслепую. Он ступал тихо, прислушиваясь к каждому звуку, что доносился, казалось, откуда-то из глубины магазина. И он оказался прав — в углу, на сооруженной из деревянных поддонов своеобразной постели, под ворохом тонких супермаркетовских пледов лежало дрожащее нечто, именовавшее себя «гипотетически» студентом. Сехун глухо и болезненно стонал, очевидно, во сне. В неярком свете было видно его лоб, покрытый испариной, исчерченный болезненно глубокой морщиной. — Сехун? — на этот раз громче позвал Чонин в надежде прекратить чужую агонию. Парень не ответил, но через несколько мгновений лоб его разгладился, а дыхание замедлилось. Чонин знал, каково это. И если бы он мог, хотел бы помочь — именно сейчас, когда действительно был способен на это. Еще пару минут он вглядывался в становящееся безмятежным лицо, прежде чем тихо развернуться, все еще невольно прислушиваясь к чужому дыханию. — Не уходи, — нарушила вдруг тишину просьба, произнесенная чуть хрипловатым голосом. — А? — несмело переспросил Чонин. — Холодно. Сехун, не открывая глаз, откинул край сложенных по меньшей мере втрое покрывал, и отодвинулся ближе к стене. Чонин не был уверен, хватит ли на импровизированной постели места им обоим, но тут же оставил всякую мысль об этом, опустившись на согретое место рядом. Он почувствовал, как чужие руки тут же обвили его, прижимаясь ближе в спасительном для них обоих объятии, и Сехун мерно засопел ему куда-то в шею, опаляя дыханием кожу до мурашек. Чонин не знал, сколько времени прошло, пока он, затаив дыхание, лежал, уставившись в облезлый потолок над их головами. Невыплаканная жажда близости комком резала горло, заставляя делать лишь короткие вздохи. Впервые за долгие месяцы, лежа в ночной темноте, Чонин ощущал, как тело до боли обжигает долгожданным теплом. Теплом чужого тела, которое теперь обнимали собственные руки, трепетно прижимая к себе. Как-то последнее, что он мог потерять в этом мире, кроме своей собственной жизни.