Wild

Сэндвичи с сыром и математика не самый лучший обед для койота, но на все его недовольные бурчания (исходят они почему-то из моего желудка) я отвечаю, что если мы не будем заниматься, вылетим из колледжа, как пробка из бутылки. Не очень поэтичное сравнение, зато верное. — Число Пи равно три целых четырнадцать сотых, — бубню под нос, обгрызая сыр по краям булки. Наверное, со стороны я похожа на надувшуюся всклоченную белку, а не на сильного и опасного зверя. Но, как говорится, все имеет свою цену. Это — цена моих четверок и стипендии. И я готова ее платить. Обедаю во дворике, подстелив под себя толстовку. На самом деле, скоро Рождество, но на улице еще совсем тепло. Ни снега, ни слякоти, ни мороза. Я не зря выбрала один из южных штатов. Серьезно, даже в одной футболке почти не холодно. Изредка я киваю проходящим мимо студентам. Хотя я не самая популярная девушка в потоке и до сих пор не нашла новых друзей. Малия-одиночка. Девочка-черт-знает-откуда. Плевать. Конечно, я слышу, что некоторые говорят у меня за спиной, но привычка верить, что хороших людей больше, доставшаяся в наследство от Стайлза, берет свое. И я надеюсь/уверена, что однажды встречу кого-то, с кем будет поговорить о чем-то, кроме учебы. А пока… Пока мне хватает ежедневных вечерних звонков Лидии Мартин, которая, несмотря на безумный трафик, подробно рассказывает о том, что произошло с ней за день, требует советов и мнений и просто сопит в трубку, безмолвно показывая, как скучает по мне. Мне ее тоже не хватает. Рыжих волос, коротких юбок, выразительных взглядов и улыбочек. Все, что у меня есть сейчас, это ее смех и голос в телефоне. Но этого мало. Скотт пишет на почту примерно раз в месяц и поздравляет с праздниками в соцсетях. Кира отправляет настоящие, «живые» письма в конвертах. И по вечерам я часто рассматриваю ее косой почерк и вдыхаю едва слышный запах духов и острого соуса, растворившийся в бумаге. По крайней мере, я знаю, что у этих двоих все хорошо: поступили в один колледж, как и мечтали. Стайлз готовится стать помощником шерифа и параллельно учится в академии. Они с Лидией то ли расстались, то ли нет, но Питер каждый раз довольно потирает руки, говоря об этом. Они с Дереком звонят мне по скайпу каждые выходные и довольно долго болтают, перебивая друг друга. На буднях Хейл-старший часто посылает смс-ки бытового содержания (что-то вроде: «Не забудь поесть», «Надень теплые носки» — как будто его отцовский инстинкт отдувается за те годы, когда не на кого было излить заботу). У Лиама, насколько я знаю, наконец-то появилась девушка. Искренне рада. Просто я действительно боялась, что он что-нибудь сделает с собой, когда вернется в Бейкон-Хилз осенью, хотя ребята и обещали за ним присмотреть. Ну, он ведь такой, он может. Кира называет это темпераментностью, Лидия — юношеским максимализмом, я — идиотизмом. Но, что бы это ни было, оно прошло, и сейчас Данбар иногда звонит, чтобы просто поболтать. И порой мне кажется, что я слышу невероятную тоску в его голосе, но каждый раз это оказывается всего лишь дефектом сотовой связи. Я надеюсь. Я знаю все о каждом члене моей стаи. Не считая Айзека. Лидия только ругает его, Скотт пожимает плечами, а Кира старательно избегает опасных тем. Питер рычит и показывает голубые глаза, стоит мне только заикнуться о Лейхи, а Дерек тяжело вздыхает. Лиам отмалчивается. Но его я спрашиваю лишь тогда, когда окончательно впадаю в уныние. Может быть, это и к лучшему. Если я не буду говорить о нем, то когда-нибудь черная дыра в груди (да-да, именно там, где вроде как есть душа) затянется. И не останется ничего, кроме не очень красивого шрама, ноющего при резких перепадах температуры. Ну, а пока я вздыхаю, стряхивая крошки с футболки, обреченно захлопывая учебник, на последней странице которого карандашом старательно выведено «М+А». Чуть выше он подписан: «собственность Малии Т-Х», хотя вообще-то я взяла его в библиотеке в начале года. Но это неважно. *** На работе завал. То есть, в нашем кафе-баре всегда много посетителей (что удивительно, учитывая глупое название «Приют ковбоя»), но такой наплыв наблюдается только ближе к концу недели. На самом деле, мне совсем необязательно работать. Питер каждые две недели переводит немаленькую сумму на мой счет, отец присылает деньги в конце каждого месяца, и на бедную студентку я совсем не похожа. Но жить за чужой счет надоело, а в кафешке хорошо платят. Конечно, не настолько хорошо, чтобы терпеть пьяные приставания. Но у меня-то с этим проблем нет. И среди девочек я что-то вроде местной легенды — официантка-которую-алкоголики-не-лапают-за-попу. А всего и нужно было пару раз показать зубы и горящие синими огнями глаза. Жаль, что от любителей излить душу бармену, так просто не избавишься. Приходится слушать. А больше, чем слушать, я ненавижу только математику. Так что я стараюсь оказаться как можно дальше от барной стойки, но, к сожалению, получается не всегда. Сегодня, например, не получилось. И я, заправляя за уши неприлично отросшие и постоянно лезущие в рот волосы, смешиваю, разливаю, наливаю, делаю вид, что слушаю, иногда киваю с глубокомысленным видом. В голове все это время крутится глупая, но популярная песенка модного бой-бэнда, заглушая остальные звуки. К вечеру чувствую себя ужасно вымотанной (и физически, и — особенно — эмоционально), майка, пропитанная потом, противно липнет к телу, а один докучливый клиент постоянно просит добавки (я не вижу, кто это — не до того, - но, судя по запаху, ему уже больше, чем достаточно). Но людей в баре постепенно становится меньше, что не может не радовать. За полчаса до закрытия за барной стойкой остается лишь тот алкоголик, и я, снова наполняя его стопку ромом, наконец-то могу позволить себе разглядеть его. Вроде бы молодой, в черном свитере, синий шарф небрежно перекинут через плечо. Сидит, склонив голову так низко, что лица не видно. Зато я могу легко рассмотреть забавные кудряшки на его макушке. Он пахнет чем-то смутно знакомым, но зловонные пары алкоголя и сигаретного дыма не дают понять, чем. Со стуком ставлю напиток перед его носом. Тогда парень резко вскидывает голову, и я вижу его глаза. Сумасшедшие. Ледяные. Как чертов океан. Перехватывает дыхание. Отвожу свои глаза от его и жадно рассматриваю лицо в целом. Скулы и нос чуть острее, чем я запомнила, на подбородке и щеках кричащая о бритве щетина, волосы падают на лоб. — Девушка, а вы когда-нибудь теряли любовь? — хрипит Айзек Лейхи, вливая в себя очередную порцию алкоголя, опьяняющего кого угодно, но только не оборотня. — Что ты… — охаю, хватаясь за столешницу: ноги слабеют и отказываются меня держать. Сердце бьется ужасно быстро. Больно, больно, как же больно. — Что я делаю? Хочу излить бармену свою душу, как фильмах, — ухмыляется волчонок, обнажая острые зубы. А я понимаю, что все, что я вроде бы как старалась забыть, стереть из своей головы, вспыхивает с новой силой. Если я захочу, смогу даже точно воспроизвести его запах, его губы и кожу на вкус. Какой он на ощупь и насколько теплый. Но я лишь качаю головой. — Поверь, я плохой слушатель. — И отворачиваюсь, изображая бурную деятельность — протираю стаканы слишком неуместным здесь зеленым полотенцем с веселенькой пчелкой. Айзеку все равно. — Знаешь, в прошлом году я познакомился с девушкой. Милой, наивной и все такое. На первый взгляд. Когда взглянул второй раз, понял, что она до черта дикая. Больше, чем я. — Дай угадаю, после третьего взгляда ты влюбился, — фыркаю. Хорошие воспоминания промелькнули перед глазами, сменившись плохими. Его исчезновение, его равнодушие, его глупые объяснения. О Господи, он даже не попробовал остановить меня! Просто стоял на дороге и смотрел, как я уезжаю далеко-далеко навсегда (слишком сильно сказано, конечно, но тогда мне правда казалось, что я уже никогда не смогу заставить себя вернуться в Бейкон-Хилз). — Фу. Я, конечно, сказал, что хочу исповедь, как в фильме, но не говорил, что это будет сопливая мелодрама. — Мы дружно хихикаем — нервное, наверное. А потом он выдает: — Вообще-то я тебя… кхм, ее… возненавидел сначала. За то, что стал так зависим. Стоило ей уйти, и у меня крышу срывало. Везде мерещились призраки Эллисон и отца. Думал, сошел с ума. Хотел уже в Дом Эха ложиться. Но как только набирал их номер, она снова появлялась, принося с собой этот гребанный свет. Тепло, мать его. Пожимаю плечами. Не могу сказать, что откровение Лейхи меня уязвило. Ненавидел. Ну и ладно. Меня ненавидело полшколы за излишнюю прямолинейность. Да меня собственная мать убить пыталась! Не привыкать. А еще я слишком устала для того, чтобы слушать длинные и запутанные истории. — Айзек, мы скоро закрываемся. Не знаю, зачем ты здесь, но лучше бы тебе найти какой-нибудь мотель на ночь, а утром вернуться… ну, где ты там провел последние полгода. Я не знаю. Он отталкивает стопку ладонью (скользит по столешнице, пока я не ловлю ее) и качает головой. — А еще она долго встречалась с тем, кто действительно достоин ее… Но почему-то все равно посчитала, что я лучше. — Потому что дурой была, — бормочу себе под нос, хотя волчонок, конечно, слышит. Хмурит брови. А я развязываю тесемки форменного фартука, кидаю его на полку под барной стойкой и отворачиваюсь, давая понять, что говорить больше не хочу. — Прощай, Айзек. Скрываюсь в подсобке, надеваю чистую майку, которая, впрочем, тут же становится мокрой, хватаю сумку с толстовкой и учебниками и выхожу через черный ход, расцеловавшись с девочками-официантками. На улице уже темно, ветер приятно холодит оголенную кожу после духоты зала. Я медленно бреду по бордюру, раскинув руки в стороны для равновесия, наслаждаюсь тишиной и не думаю, не думаю, ни капельки не думаю об Айзеке. Неа. Ну приехал. Ну подумаешь. Раньше надо было. А сейчас у меня все уже хорошо. Я учусь, работаю, наслаждаюсь жизнью. А тут он. Как снег на голову. Ежусь. Сзади знакомо ударяются об асфальт тяжелые ботинки, и из темноты выныривает Лейхи. Наконец-то я могу спокойно принюхаться к нему. Кофе, лес, горечь — старый запах — едва заметен. От него воняет дешевыми сигаретами, спиртом, застарелым потом и немытыми волосами. Прозаично, но наводит на мысль о том, что все эти полгода он безвылазно бегал по лесам. — Эй. Мы не договорили. — Договорили. Айзек злится. На меня — за то, что я сбежала и стала такой черствой сукой. На себя — за то, что нашел меня снова. Уже понятно, какие слова сейчас последуют. Это минус оборотничества: из-за химических сигналов в разговорах не остается совсем никаких сюрпризов. — Послушай, я же все тебе объяснил. Я приехал на край света, чтобы… Не дослушиваю. Спрыгиваю с бордюра и ускоряю шаг. Волчонок, оставшийся за спиной, яростно пинает какой-то камешек, поддев его носком кед. Уверена, его глаза уже разгораются медовым пламенем, а из-под верхней губы лезут клыки. — Хейл, блядь! — Как удар. Останавливаюсь, но не оборачиваюсь. Ветер больше не кажется ласковым, кожа покрывается мурашками. — Да послушай ты меня! Наверное, сцена нашей встречи должна быть романтичной или что-то такое, но вместо этого мы ругаемся. И когда у нас все будет по-людски? Никогда, очевидно. — Я чуть не сдох, когда ты уехала, поджав хвост. Это тебе проще было все бросить и забыть, а я места себе не находил, свое сердце своими же руками хотел выдрать! Если бы не Крис с его охотами… Хорошо тебе здесь было, да? Училась? Саморазвивалась? А я думать ни о чем не мог, кроме как о том, что снова все потерял! Отец, Эллисон, а теперь и ты — класс. Круто. Он стоит в нескольких сантиметрах. И его крики в затылок для меня — словно разряды молнии. — Стоит мне только поверить во что-то хорошее, как оно тут же испаряется, — почти шепчет. Волосы встают дыбом. Я хочу, хочу, хочу обернуться, обнять его, пообещать, что наше «хорошее» никуда не исчезнет, но… Не могу. Много боли. Много… да всего много. Слишком много. — Знаешь, Хейл, я так хочу послать тебя к черту и уехать, но не могу. — По моему телу проходит дрожь. А Айзек делает пару шагов, чтобы оказаться передо мной. Пытаюсь отвернуться, но он берет меня за подбородок, крепко, до боли и красных следов сжимая пальцы. — Без тебя весь гребанный мир — ничто. И он целует. Я не вырываюсь. Слишком скучала. Слишком сильно тронули его последние слова. Он целует совсем не нежно, не ласково, грубо и властно, как всегда. Кусая и не давая дышать. Задыхаюсь. Цепляюсь пальцами за его плечи, впиваюсь когтями так, что тонкая ткань свитера трещит, расползаясь. Прижимаюсь к нему телом, и сразу становится жарко. Внутренний зверь хочет немедленно сорвать с него одежду, и я согласна. Но Айзек отстраняется и долго смотрит своими глазами-льдинками-океанами. — Я люблю тебя, чертова Хейл. Я молчу. Но в этом молчании больше, чем в словах. И мы идем по пыльной дороге, держась за руки, как какие-то школьники. Я не знаю, что получится у нас с Айзеком и получится ли что-то вообще, я не знаю, как долго нам будет хорошо и как скоро захочется друг друга убить. Я не знаю, как будет складываться наша история. Но я точно знаю, что ее финал еще так далеко. И мы напишем его вместе, чтобы затем перевернуть страницу и начать новую главу нашей жизни. Тоже вместе.