Когда на сердце тяжкий груз утрат, Надежды нету более, Стараемся, чтоб ни единый взгляд Не выдал наше горе. И улыбаемся, хоть плачет все внутри, И в тягость разговоры, И трудно так уснуть, чтоб до зари Забыть о горе. И все же впереди надежда брезжит, Залечит раны время, Природа-мать своих детей поддержит, И легче станет бремя. © Александра Федоровна Есть правда скромная, есть правда гордая, такая разная всегда она. Бывает сладкая, бывает горькая, и только истина всегда одна. © к/ф «Не покидай» — Ну, а не будет ничего такого не нужного? — Что вы, Ваше высочество. Все пойдет по плану. После увертюры — допросы. Потом — последнее слово подсудимого, залпы, общее веселье, танцы. © к/ф «Тот самый Мюнхгаузен»
В первом потрясении от несчастья есть что-то, что некоторое время поддерживает человека так же, как острая боль порой ненадолго стимулирует организм. Отчаяние появляется потом, когда на смену шоку приходит осознание. Есть раны, которые время не лечит, только растравляет… Сейчас Итачи в полной мере понял последние слова отца: «Наша боль продлится мгновения, в отличие от твоей». Действительно, роковой день остался в прошлом, но боль… Словно морской прибой — отступала, чтобы тотчас же вернуться с новой силой. Итачи привык игнорировать собственные чувства — пугало лишь то, что взято на себя очень много и сил ему однажды может не хватить. Долго скрывать правду от детей не выйдет — он уже слышал в деревне пять версий о «кошмаре в Конохе». Но откровенность могла оказаться губительнее, нежели ложь. Дети наслаждались миром и покоем в компании заботливой старушки, а сам Итачи плясал босиком на раскалённых углях тревоги и мучительного ожидания, стараясь ничем не показать своей муки. После уничтожения клана Итачи «двигался» по инерции. Сейчас, когда угрозу со стороны Конохи вроде бы удалось отвести, парень смог наконец задуматься о том, что делать дальше. С деталями было тяжко. Собственная судьба утратила для старшего Учиха ценность, но… Ему предстояло нелёгкое дело, на долгие годы вперёд — выжить, уберечь младших и научить их самостоятельности. Загадывать дальше не было особого смысла. Итачи на мгновение сильно зажмурился и встряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли. Некогда. И верно — тотчас же его атаковали неугомонные подопечные. Аямэ с братом просились к озеру: малышка хотела купаться, Акире не терпелось выяснить, можно ли дышать под водой сквозь полый черешок кувшинки. Саске с Наруто (на удивление одновременно, сами удивились) изъявили желание раздобыть к ужину рыбы. А самому Итачи предстояло проверить, на что способна Хотару со своим шаринганом — раз уж она стала частью их небольшой семьи, пора узнать о ней побольше.***
Солнце застыло в зените, когда поплавок в очередной раз, не дрогнув, ушел под воду. Саске осторожно подсек, чувствуя на другом конце лески живую тяжесть. «Только бы леска выдержала! — взмолился он мысленно. — Только бы выдержала!..» Нормальных удочек взять было негде, но вдохновлённые уроками гостеприимной хозяйки, находчивые мальчишки слепили их на коленке, из того, что подвернулось под руку. Леску скрутили из распущенных на нитки кусков бечевки, крючки согнули из проволоки, заточив один конец на шершавом камне, а из найденных на берегу перьев связали остатками бечёвки поплавки. Удивительно ли, почему прочность конструкции не внушала Саске большого оптимизма?! Опытом рыбной ловли ни один из юных энтузиастов похвастаться не мог, зато упорства и смекалки обоим было не занимать! Впрочем, Саске мог похвастаться знанием теории и даже парой тщетных попыток порыбачить в собственном пруду квартала Учиха. Спустя несколько суток мальчик выяснил, что ловить в том пруду было нечего в самом прямом смысле слова — кроме лягушек и комаров. И вот он — долгожданный шанс! Здесь рыба не только жила, но была непуганой и голодной — с охотой заглатывала наживку. Серебристое тельце забилось на прибрежной гальке, и Саске с Наруто коршунами обрушились на рыбу, не давая ей уйти обратно в озеро: «бородки» на самодельном крючке не было, и мальчики упустили немало местных обитателей, покуда не приноровились к такой экстремальной ловле. На гибком ивовом прутике, завязанном кольцом, было нанизано уже с десяток мелких рыбешек и два настоящих гиганта, восхитительно красивых сначала: с рыжей спинкой и боками, покрытыми яркими пятнышками, — но быстро поблекших в плену. Выданная Акейн старая корзинка едва-едва защищала улов от солнца, которое на берегу реки жарило вовсю. Пара мгновений — и крючок с обновленной приманкой скрылся в воде, сейчас рыба приблизится и… — А вы кто? — раздалось сзади, и Наруто, едва не выронив из рук молоденькое деревце, заменявшее ему удилище, обернулся. В нескольких метрах от них, по пояс в высокой траве стояла девочка: крепкая, румяная, босоногая, в залатанном и знавшем лучшие дни платье, но с пышным венком из лесных цветов на макушке. — Ой, сколько рыбки! — восхитилась незнакомка, бесцеремонно сунув любопытный нос в корзинку. Никакого страха или смущения перед чужими не было и в помине. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, она продолжила тараторить — А как готовить будете? Уху сварите или поинтереснее чего? — Ээээ, — озадачился Наруто, — не думали пока. — Он задумчиво покосился на рыбу, примеряя известные ему рецепты. Тех было негусто. Готовить его никто кроме Акейн отродясь не учил, да и откуда небогатому и нелюбимому сироте в сухопутной Конохе взять дорогую рыбу? — На костре пожарим, — выручил замявшегося напарника по рыбалке Саске. — Здорово… Но в соку вкуснее! — В каком соку? — В рыбном. — Как это? — Мама так готовит. Вкуснотища — пальцы проглотишь!.. Хотите, научу? — глаза незнакомки горели, выдавая желание похвастаться любимым маминым рецептом. — Ага! — Узумаки просиял и старательно закивал, предвкушая необычный и вкусный ужин. Девочка, важная от завоёванного внимания, заговорила, забавно хмуря бровки в трудных местах. — Заворачиваем рыбку всю в листья… Ой… Забыла, как травка называется… У неё листочки такие… большие, удобные… Но… можно просто намазать глиной, да в землю закопать. Потом над этим местом костёр развести, а когда прогорит… М-м-м-м… — мечтательно прижмурилась лакомка. — А не сгорит? — сдержано поинтересовался Саске, тоже загоревшийся идеей опробовать новое блюдо. — Неа, нужен совсем маленький костерок, — девчушка показала размер руками, иллюстрируя свои слова. — Мама говорит, что при нагреве из рыбки течёт сок, и она варится в нём, потому такая вкусная выходит. А листья и глина пар наружу не выпускают. Таким блюдом не стыдно и самого дайме угостить! — важно заявила она, а чуть тише добавила: — Ну, я думаю… Обсуждению рецепта было не суждено продолжиться. Неподалёку послышался шум и треск веток, а затем сердитый женский голос проворчал: — Нана, вот ты где, проказница эдакая! Тебе же отец ясно сказал: пока тот нукенин жив и разгуливает на свободе — из дому ни на шаг! Вот убьет тебя тот шиноби, будешь знать! Ты же слышала, что этот сумасшедший Итачи всех в своем клане повырезал: ребятишек, пожилых людей, родственников и даже собственных родителей! Когда прозвучало знакомое имя, Наруто опешил и даже едва не переспросил — лишь чувствительный тычок под ребра со стороны друга помешал ему это сделать. Тот был бледен как мел, даже дышал, казалось, через раз… Одно было ясно точно — Учиха старался не показывать вида, что недавние слова были восприняты им очень близко к сердцу. — А вы, мальчики, чего одни шастаете?! — не унималась женщина. — Себя не жалко, так хоть родных бы пожалели! — однако заметив, что те и так уже переменились в лицах, сказала уже ласковее: — Ладно уж, не пугайтесь так. Просто берите рыбу и домой идите. Вас проводить? — Нет, мы сами… — слегка заторможено отозвался Саске. Наруто тоже кивнул. — Ну и хорошо. Только не засиживайтесь и не ходите больше одни… Когда женщина скрылась из виду, джинчурики окликнул приятеля, уставившегося отрешенным взглядом куда-то в пустоту: — Саске… Но тот не стал его слушать и даже не посмотрел в его сторону. Он встал, отряхнулся и вскоре пошел (а через время и побежал) прочь, коротко бросив перед этим: — Отнеси рыбу в дом. И никому ни слова. Саске хотелось побыстрее избавиться от общества Узумаки, ведь глаза уже были влажными от слез… От одной мысли о том, что отца и мамы, возможно, уже нет в живых, к горлу мальчика подкатывал тяжёлый ком, хотелось рыдать громко и позорно, как младенец. Но ещё страшнее, так, что замирало сердце и темнело в глазах, становилось ему, стоило только представить, что Итачи просто может не стать, так же, как и родителей. Именно поэтому он сразу же бросился на поиски брата — ведь все эти слухи опасны для него, нужно предупредить. Саске уже знал, что за нукенинами охотятся и живыми обычно не берут, а со слов той женщины выходило, что любимый брат считается теперь именно таким, всеми преследуемым преступником и предателем. Потерять Итачи — ну уж нет, Саске готов был на всё, только лишь бы не допустить такого. Но что ему делать? Не зная правды, придумать, как спасти старшего брата, он не мог. Итачи — сумасшедший убийца? Нет, ну какая глупость! Саске, конечно, вовсе не верил во всю эту чушь, но брат явно что-то знал, они ведь не зря на ночь глядя, почти ничего не взяв с собой, прячась, бежали из Конохи.***
— Нии-сан, нии-сан! — издалека затараторил Саске. Голос его дрожал, дыхание тяжело вырывалось из груди, а на щеках, покрытых пылью, предательски тянулись следы недавних горьких слёз. — Я тебя везде ищу, где ты был? — Подбежав, он вцепился в рукав Итачи и согнулся, пытаясь отдышаться. — Брат… деревенские жители считают, что наш клан, клан Учиха уничтожен. Они говорят, что всех убили и что это сделал ты… Саске с трудом выпрямился и прямо, без малейшего страха, заглянул в глаза старшего брата. Как он и опасался, удивления в них не было, только боль, бескрайняя и обречённая. Значит, это не ошибка, клана и родителей действительно больше нет. Итачи знал это. Стоять стало труднее, ноги показались ватными, в голове зашумело, в глазах помутнело от слёз. Саске изо всех сил вцепился в руку брата, которую тот даже не пытался отобрать, и глухо, но решительно потребовал: — Что случилось на самом деле? Расскажи, нии-сан! Тот как-то рвано вздохнул и потерянно огляделся вокруг, не совсем понимая, где находится. Выглядел он так, будто наяву увидел сбывшийся кошмарный сон. С видимым усилием вернув себе невозмутимое выражение лица, Итачи на миг активировал шаринган и беглым взглядом окинул окрестности. Кругом всё также задумчиво шелестел листвой старый лес, и никаких лишних ушей, кроме птиц, змей и белок, не обнаружилось. Поманив брата к поваленному стволу дерева, обильно покрытому мхом, Итачи заученно выбрал местечко, где риск тесного знакомства с обитателями недалёкого муравейника был невелик. Он нежно, но решительно обнял Саске, усадил рядом, прижал к себе. Тот доверчиво замер, несмотря ни на что, привычно наслаждаясь редкой, а оттого вдвое ценной лаской любимого нии-сана. Тихо, почти не слышно, Итачи признался: — Это правда. Их убил я. Саске окаменел. — Нет, не может быть. Нет. Нет-нет-нет! — Он сжался в комок и затряс головой. — Ты не мог… Не верю. Пожалуйста, не говори так! Зачем? — Мальчик заплакал. — Ты что… вправду, сошёл с ума? Вздох. — С ума я не сходил… Саске, это было задание. Ты же помнишь, что я капитан Анбу? Мне отдали приказ. — Итачи, какой приказ, это наша семья! — возмущённо вскинул зарёванную мордашку Саске. — Ты не должен был! — Я хотел… Я мечтал отказаться. Но не мог. Знаешь, мне легче было бы умереть там, с ними. — Саске испуганно дёрнулся, однако Итачи, полностью погружённый в свой рассказ, даже не заметил этого. Его глаза были закрыты, а кулаки сжаты так, что костяшки пальцев побелели. — Но тогда почему? Почему ты?.. За что они так с тобой, с нами всеми, что такого сделали наши родители? Весь клан? За что, Итачи? Почему? — Всхлип. Слёзы уже текли, не переставая, и Саске больше не пытался их скрывать. Он вцепился в руку брата и изо всех детских сил затряс его, требуя ответа. Тот открыл глаза, со свистом втянул сквозь плотно сжатые зубы воздух и охрипшим голосом объяснил. — Наш клан готовился к бунту. Учиха были недовольны своим положением в Конохе. Началась бы гражданская война… Это правда, я видел доказательства… Наш отец, как глава, должен был стать предводителем восстания. И все члены клана согласились с этим… Все, кроме меня. Мне собирались сказать позже, чтобы я не смог помешать… — Итачи горько зажмурился. — Я… Я спас их… Спас от утраты чести… Страшной ценой… — Нии-сан, но неужели и мама?.. — только и смог произнести шокированный Саске. Его трясло, от долгого плача начиналась икота. Итачи попытался ответить, но горло перехватило спазмом, он смог только кивнуть и сильно-сильно прижать к себе отчаянно рыдающего братишку. От вида искреннего детского горя рвались на волю его собственные, глубоко спрятанные слёзы. Младший брат даже не пытался вырваться, оттолкнуть старшего, чего тот ожидал, а вцепился в ответ, как утопающий в соломинку, в поисках утешения. Плач отнял все силы, и Саске застыл, неспособный даже пошевелиться, всё его тело, от пяток до кончиков волос, казалось, оледенело, и только отчаянный стук сердца внешне обманчиво спокойного брата убеждал его, что всё это не сон, не кошмар, от которого можно проснуться и вновь увидеть маму. Выплакавшись, он кое-как расцепил руки и увидел, что в местах, где он хватался за Итачи, расцветают синяки, чёткими красными отпечатками. Но сил на стыд не было. Кое-как совладав с голосом и собравшись с мыслями, Саске тихо спросил: — Если всё это произошло по приказу, почему мы бежим из Конохи? Почему они говорят, что ты нукенин? Зачем ты тащишь с нами всех этих детей? — А затем, испугавшись внезапного озарения, добавил громким шёпотом: — Нии-сан, тебе что, и меня убить надо было? Итачи заметно вздрогнул и, не отпуская брата, быстро и как-то безжизненно заговорил куда-то ему в плечо, обжигая его прерывистым дыханием: — Нет, не тебя. Я бы и не смог. Никогда, Саске, никогда! Ты должен был выжить и, далёкий от всей этой грязи, от души меня возненавидеть… Я совершил ужасный грех, но с ним я смог бы жить, как и с твоей ненавистью, думаю, вполне заслуженной… Я пойму, если ты не сможешь меня простить — я и сам себя простить не могу… Но Саске, самое страшное то, что клан я от бесчестья спас, а себя — не смог. Всё что держит меня в этом мире — вы… Итачи надолго замолк… Но, неспособный уже хранить всё это в себе, продолжил, с усилием проталкивая слова через осипшее горло: — А приказ я, по настоящему, не выполнил… Нужно было убить всех Учиха… да, Саске, и Акиру, и Аямэ, и Хотару с маленьким — всех… Только тебя разрешили оставить в живых, понимаешь? Но вы все просто дети, без вины виноватые… — Тут Итачи, не помня себя, с каким-то обречённым отчаянием, ударил рукой по дереву. Он с удивлением посмотрел на ссадины и замахнулся опять, но перепуганный Саске повис на его руке и взмолился: — Не надо, нии-сан, пожалуйста! Зачем?! — Извини, что потащил за собой, побоялся оставлять в деревне после того, как нарушил приказ. Я не смог… Саске, прости… что втянул, прости, что рассказал всё это, прости… Я, и правда, преступник, а все мы прячемся. Я не могу жить с этим, но не имею права умирать, пока все вы не сможете защищать себя сами. Прости и за это… Лес постепенно наполняется сумерками, они наползают, будто змеи, собираются из теней деревьев, множатся и чернеют, чернеют, чернеют, как настроение Саске. И в этой сгустившейся тьме обычно ровный голос Итачи срывается и дрожит невыплаканными слезами, от неслышного звона которых делается ещё страшнее, будто привычный мир треснул по швам и осыпается под ноги мелкой, жуткой, угольно-чёрной пылью.