Things Have Gotten Closer To The Sun

В свой последний день Гарри просыпается рано. Ранним утром, пока небо все еще темное, он будит Луи поцелуями, и по всей спальне плавают тени и слабый солнечный свет. Луи сонно стонет, да так, что все тело Гарри трясет от жара и возбуждения, и на этот раз они занимаются сексом медленно. В этот раз они занимаются любовью так, словно у них есть все время в мире. *** Час спустя, когда просыпаются остальные парни, в доме становится шумно. Они все собираются в кухне, где Лиам ставит пять дымящихся кружек с горячим молоком и медом на стойку, и Гарри не спеша пьет его, давая теплу спуститься по горлу как солнечному лучику. Они сидят в тишине, а потом, уже после того, как все положили кружки в раковину, они надевают пальто, перчатки, сапоги и выходят через заднюю дверь: идут мимо снега и сломанного деревянного забора, мимо леса, наполненного льдом и мягким солнечным светом, прямиком к замерзшему пруду, окруженному со всех сторон заснеженными соснами. Их тихий день проходит как во сне. Никто толком не разговаривает, и Гарри рад этому: ему нравится то, что все они знают, что нужно делать без необходимости произносить слова вслух. Луи ложится на лед, и Гарри устраивается рядом с ним, и тогда Найл, Лиам и Зейн тоже садятся на корточки, поднимая лицо к небу, повсюду раскидав свои ноги и руки. И неважно, на коленях они, на руках или ногах, они вместе. И это прекрасно. Чем ближе становится вечер, тем мир все сильнее становится грязно-синим. Их дыхание клубится белым паром, и все кажется замерзшим и неподвижным, хотя Солнце опускается все ниже, исчезая за деревьями. Они просто лежат на замерзшем пруду, и Гарри сосредотачивается на дыхании Луи, лежащего рядом с ним, и тепле от прикосновения его руки. Он снова надел свою красную куртку, яркую и блестящую на фоне бело-голубых тонов зимы, и Гарри кажется, что он может вечно жить этим моментом, ведь он невероятно счастлив. — Ну-ка, быстро, — говорит Найл с другого конца от Гарри; его голос словно всплывает в темноте. — Если бы я стал частью Солнечной системы, кем бы я был? — Парни, мне кажется, что Найл снова напился, — говорит Луи, поддразнивая. Они все смеются, но Найл затыкает их, говоря: — Эй, я вообще-то серьезно. Если бы вы могли выбрать любую часть Солнечной системы, кем бы я был? Называйте что угодно. — Лично я думаю, что ты был бы Ураном (по англ. Уранус — прим. пер.), — усмехается Гарри, все еще не сводя взгляда с бело-голубого неба над ними. Луи смеется, от чего Гарри чуть ли не светится, но Найл просто подталкивает его в плечо, качая головой. — Попридержи коней, Гарри, все мы знаем, что единственный анус, о котором ты думаешь, принадлежит Луи, я же прав, парни? Гарри стонет в ответ. — Боже мой. Но тут же Луи следом за ним говорит: — Боже, я надеюсь на это. И тогда они все начинают смеяться, каждый из них, и их дыхание выходит белыми и замерзшими клубами. Гарри уже не чувствует своих пальцев, но он совсем не против, правда. Когда они успокаиваются и мир вновь смолкает, Зейн вздыхает со своего места чуть выше Гарри. — Я считаю, что все мы были бы Солнечной системой. Мы были бы своими собственными планетами, но мы бы все равно были бы вместе. — Черт побери, милее этого я ничего в жизни не слышал, — говорит Луи спустя какое-то мгновение, с буквальным благоговением, из-за которого они все снова начинают хохотать, всей кучей забираясь на Зейна, и засыпают поцелуями все его лицо, душа его своей любовью. А позже они возвращаются домой и развешивают украшения и фонарики для вечеринки, в то время как Гарри готовит куриный фахитос на плите, думая, что если бы он мог выбрать любой другой способ провести свой последний день, он всё равно выбрал бы этот. *** Когда люди начинают прибывать, небо уже потемнело. Они не спеша приходят маленькими группами, заполняя кухню, гостиную и фойе одновременно, плотно прижимаясь друг к другу, как рыбки в слишком маленьком пруду. Гарри не видит знакомых лиц и решает, что многие прознали о вечеринке и просто решили прийти — потому что наступает конец света, и потому как делать-то больше и нечего. Но Гарри всегда любил это чувство в начале вечеринки. То чувство, когда ты словно стоишь на краю обрыва, возвышаясь над всем остальным, просто в ожидании непонятно чего. В ожидании чего-то, что будет толкать его к самому краю до тех пор, пока он не начнет падать, падать, падать, падать, до тех пор пока он не домчится до самого низа, пока он вновь не взмоет ввысь. В большинстве случаев ничего не случается. По крайней мере, ничего особенного. Вечеринки заканчиваются, и тогда он просыпается на следующее утро и ложится спать в ту же ночь, Солнце встает и садится, пока границы дня и ночи не размываются, и уже непонятно, что могло бы случиться, и что случилось на самом деле. Сегодняшним вечером дом Луи кажется больше. Даже со всеми этими людьми и настолько громкой музыкой, что Гарри чувствует ее даже в костях, каждая комната словно уводит его куда-то еще, в темноту или к яркому свету и смеху, и все кажется новым и непривычным, несмотря на то, что Гарри жил здесь больше недели. Когда Гарри доходит до кухни, он видит людей, собравшихся вокруг бочонка. Найл тоже здесь, с кучей народу, узнать которых Гарри не может. Они все смеются, общаются и кричат, но все эти шумы сливаются вместе, превращаясь в один звук — превращаясь в простой фоновый шум, который Гарри удается игнорировать. Красные стаканчики валяются по всему полу, вместе с пивными банками и чипсами, и Гарри рад, что ему не придется прибирать весь этот беспорядок. Сквозь стеклянную балконную дверь ему удается разглядеть очертания людей, стоящих на улице, болтающих и курящих, укутавшись в свои зимние куртки, оранжевые кончики сигарет ярко тлеют на фоне черного как смоль неба. Он никого не узнает, и все ему кажутся немного опустошенными, если присматриваться, но Гарри счастлив. Он в самом деле чертовски счастлив. Все его тело кипит, в то время как всюду гремит и будоражит музыка, сотрясая полы и потолки, и сейчас он улыбается безо всякой на то причины, оставаясь на кухне достаточно долго для того, чтобы налить в чашку что-то крепкое и шипучее, прежде чем уйти, расталкивая толпу. Все вокруг него размывается, пока он проходит через дом: отрывки разговоров и смеха, ощущение жакета и зимней куртки, елозящих по его коже, запах пива и дыма, пьянящие и туманные; все крутятся и кружатся вместе, от чего у него кружится голова. Дойдя до гостиной, он останавливается в дверях и встает на цыпочки, пытаясь отыскать кого-нибудь знакомого. Люди украдкой оглядываются на него, перед тем как вновь отвести взгляд, и их тела сливаются в такт с музыкой. Потолок в доме высокий, поэтому там крутится диско-шар, один из тех дешевых, черного цвета, который Найл однажды купил в магазине "Все по доллару". Он разбрасывает разноцветные узоры по всей комнате, лучи красного и голубого цветов попадают на тела и отражаются обратно, сливаясь на фоне стены, превращая все вокруг в лабиринт света и тьмы. Он всматривается в темноту, отмечая, что кресла были отодвинуты к задней стенке, и что журнальный столик стоит вместе с ними, полностью заваленный пустыми рюмками и пластиковыми стаканчиками. Свет меняется, и Гарри замечает в толпе Зейна и Лиама. Их силуэты обрамлены красным светом, они танцуют, прижавшись друг к другу лбами, беспечно и ритмично, окруженные людьми со всех сторон. У Зейна между зубами сигарета, и он таким пронзительным взглядом смотрит на Лиама, что только он убирает сигарету изо рта, как уже спустя мгновение он наклоняется, и их губы сливаются в медленном поцелуе. Гарри отводит взгляд. Он должен был сделать это, так как по какой-то причине этот момент кажется таким личным, несмотря на то, что они стоят в до предела набитой комнате. Но все равно он ухмыляется как конченный идиот, не в силах поверить в то, что они напрасно потратили столько времени, чтобы быть вместе, чтобы во всем разобраться. А спустя пару секунд он видит, что Луи заходит в комнату с другого входа — того, что ведет на кухню вместо зала, — держа в руках запотевшую бутылку пива, и улыбается. Луи пока его не заметил, поэтому Гарри решает потратить время на запоминание всего вокруг и этого момента. Он хочет запомнить абсолютно все, начиная от голубого света, мерцающего на лице Луи словно дождь, до запаха дыма и выпивки, тяжело повисшего в воздухе, смешиваясь с чистым запахом зимы. Он хочет запомнить людей, смех и голоса, кажущиеся эхом, превращающимся в воздух. Музыка льется из динамиков из какой-то другой комнаты в доме, она кружится вокруг него, громкая и резкая. Она молниеносно проходит по венам, и от нее кружится голова, и расплываются все мысли, словно он вот-вот воспарит в воздух. Луи смеется вместе с кем-то около входа, а затем его очертание теряется в темноте из-за сменившего направление зеленого луча, кружащего по комнате, прежде чем вернуться на свое место, поразительно ярко освещая его лицо. На этот раз он поворачивается в сторону Гарри, и спустя секунду у него расширяются глаза, когда он все-таки замечает Гарри. Даже с другого конца комнаты голубизна его глаз сияет ярче полной Луны. Пространство между ними кажется бесконечным, поэтому когда Гарри начинает идти к нему, он просто начинает проталкиваться сквозь толпу, все время спотыкаясь, в сторону Луи, в то время как пульсирующая музыка вокруг него становится громче: настолько громкой, что он едва слышит собственные мысли. И кажется, что мир кружится и исчезает, когда Луи смотрит на него, отходя от человека, c которым он разговаривал, и начинает пробираться сквозь толпу, пока они не встречаются на середине танцпола. — Эй, Кудрявый! — вопит Луи, перекрикивая музыку, и с ухмылкой кладет руку на шею Гарри, горлышко пивной бутылки морозит затылок. — Как тебе вечеринка? — Мне нравится! — кричит Гарри в ответ, и ему кажется, что он во сне. Черты лица Луи стали резче, и теперь зеленый свет сменил синий — цвет затопляет комнату, освещая танцующие тела, и появляется такое ощущение, что они под водой, все размытые силуэты очерчены ярким синим. Луи наклоняется, и когда он начинает говорить его теплое дыхание опаляет ухо Гарри, посылая дрожь по его позвоночнику. — Хорошо выглядишь! Гарри смеется, прижимаясь лбом к Луи, и закрывает глаза, пытаясь замедлить все вокруг или перестать вращаться. Губы Луи касаются его губ, но они не целуются, совсем нет. Они просто танцуют, тела сливаются в такт с музыкой, в то время как толпа волнами движется вокруг них. И в этот момент музыка словно исчезает, скрывается в темноте, оставляя лишь звуки сердцебиения Гарри и дыхания Луи. Холодный воздух окружает их, словно где-то в доме кто-то выбил окно, чтобы выпустить весь дым на улицу, но Гарри все равно чувствует тепло. И все же это приятное тепло — то тепло, которое приходит из комнаты с танцующими телами и воздухом, переполненным сигаретным дымом, тяжелым и пьянящим. Песня сменяется на что-то знакомое, и Гарри слушает, как слова разливаются по комнате словно молоко. Oh, reckless abandon. Like no one's watching you. О, безрассудная страсть. Как будто никто тебя не видит… Он раскрывает глаза от удивления, и Луи смотрит на него так, что у Гарри спирает дыхание. Они все еще прижимаются друг к другу лбами, и не переставая кружатся, кружатся и кружатся, в то время как музыка бьется все громче, встряхивая кости всем в доме. — Это наша песня, Лу! — кричит Гарри, громко смеясь. Внезапно у него начинает кружиться голова, и он довольно замечает, как красиво освещает лицо Луи синий свет и насколько же ярче он подчеркивает его контур. Он вспоминает давно прошедшие времена, когда вместо синего света был золотой, и вся их одежда была для жаркого лета. — Ты помнишь? — Да, я помню, — кивает Луи, окидывая Гарри тяжелым взглядом, и тогда они снова целуются. Все произошло так быстро, словно секунда растянулась в минуты, и Гарри просто растворяется в ощущениях, погружаясь с головой в прикосновения губ, языка и зубов. Он не думает о Солнце или утекающих секундах. Он не думает о напрасно потраченном времени или совершенных им ошибках. Он лишь улыбается в поцелуй, в то время как музыка вокруг них становится громче, голоса и смех сливаются с фоновым шумом. Гарри приоткрывает рот, когда Луи облизывает его нижнюю губу, чувствуя, как его пронзает возбуждение, резкое и настойчивое. И в этот момент возникает что-то вроде туннельного эффекта¹, и неожиданно Гарри вылетает из своего тела, и видит картинку какого-то другого места, того, где они с Луи лишь изображения самих себя. Он так отчетливо это видит — он видит, как пиво выплескивается из его стакана, когда он закидывает руку на шею Луи, притягивая его к себе ближе; он видит, как они прижимаются друг к другу грудями в полумраке, и музыка кажется такой нежной и далекой, когда они танцуют; он видит толпу людей, окружающую их, видит, как мигающие огоньки рассекают темноту словно полосы лунного света, и все они зеленые, голубые и пурпурные, образы всего того, что уже никогда не повторится. Луи отстраняется, и ему тяжело дышать, пока они с Гарри раскачиваются, глядя друг на друга, в то время как весь остальной мир вращается вокруг них. Луи нежно смотрит на Гарри, и голубизна его глаз теряется в темноте. — Ты боишься? И в этот момент Луи самое прекрасное создание, которое Гарри когда-либо видел, и дело не в его лице, совсем нет. Дело в том, как светится его кожа, в его жизненной силе и в том, как сияет его улыбка. От всего этого Гарри хочется накричать на Солнце за то, что оно такое алчное, за то, что оно заберет Луи вместе с остальными — беззаботного Луи. Храброго Луи. Сразит его, словно страйк. Гарри приходится перекрикивать музыку, но его слова получаются очень спокойными и нежными, пока Луи изматывает его. — Я не уверен! Луи закидывает голову назад и смеется, и Гарри хочется вечно жить в этом моменте. В штанах уже стало тесно, поэтому он закрывает глаза, и опускает голову на плечо Луи, утыкаясь носом ему в шею. Щекой Гарри прижимается к невероятно мягкому хлопковому джемперу Луи, чувствуя запах алкоголя и чего-то еще, что-то вроде запаха чистого белья и листьев мяты, и Гарри никогда не знал, что возможно так сильно любить другого человека. И тут музыка меняется, становится гораздо быстрее, сотрясая стены. Это одна из тех клубных песен, которые обычно ставят на радио, но Гарри не против. Именно эта ему чем-то нравится. Комната утопает в свете, тенях и дыме, и Гарри чуть ли не стонет, когда разносится звук чего-то бьющегося, эхом отражаясь по всему дому, заставив Луи оторваться от него. Напрягшись, он с широко раскрытыми голубыми глазами напряженно прислушивается. — Ты это слышал? — кричит он, насупившись смотря на Гарри. Но прежде чем Гарри удается ответить, до них непонятно откуда доносится голос Найла, перебивая громкую музыку, смех и разговоры. — Черт возьми!, — кричит он. — Какого хрена вы его трогали? — О, боже! — громко стонет Луи, бегло бросая взгляд в сторону двери, прежде чем снова смотрит на Гарри, нахмурившись. — Я должен выяснить, что там случилось, да? Не хочешь сходить со мной? — Я подожду здесь! — кричит Гарри в ответ. — Только возвращайся побыстрее! — Зачем? — кричит Луи, широко улыбаясь. — Будешь скучать по мне? Гарри закатывает глаза, борясь с искушением наклониться и поцеловать Луи еще раз, шепча ему в рот "Боже мой, да. Да, я буду скучать".Но вместо этого он хватает Луи за плечи и разворачивает его, нежно подталкивая его в сторону кухни. — Просто возвращайся побыстрее, ладно? — Как скажешь, Солнышко! — кричит Луи через плечо, громко смеясь, и начинает пробираться сквозь толпу. Его медные волосы теряются в море танцующих тел, и Гарри щурится, уже начиная чувствовать пустоту, образующуюся внизу живота. Люди двигаются вокруг него словно тени, лишь отголоски тех, кем они могли бы быть днем, но они выглядят невероятно волшебно, словно те стеклянные балерины, которые раньше кружились в маминой шкатулке. Он ловит взгляды некоторых из них, пока они танцуют, и их глаза кажутся пустыми и стеклянными, а голая кожа залита сказочным разноцветным светом. Большинство из них, скорее всего, под наркотой или чем-то еще, но Гарри, по правде говоря, не имеет ничего против. Они могут делать все, что захотят, с их концом света. Минуты быстро утекают, и кожа Гарри начинает чесаться. Он спотыкаясь идет вперед, в то время как кто-то выталкивает его в какое-то другое место в доме, и воздух в комнате начинает казаться душным и задымленным, потому что Луи все еще не вернулся, и Гарри понятия не имеет, куда он делся. Он встает на цыпочки, пытаясь высмотреть в толпе знакомое лицо, но никого не видит. Зейн и Лиам, наверное, вышли на крыльцо, где запускают фейерверки. Гарри теребит воротник рубашки, пытаясь не закашлять от дыма, повисшего в воздухе. Его разум кажется пустым, как телевизор, полный помех. Он не уверен, сколько уже здесь стоит, но неожиданно у него появляется идея подняться наверх, в пустую спальню, в полной темноте, тишине и с пятнами лунного света, и она кажется необычайно привлекательной. Протирая глаза, мир расплывается перед ним, пока он движется сквозь толпу, проталкиваясь сквозь людей и проходя через двери, пока он не добирается до холла, а затем поднимается по лестнице, и деревянные ступени скрипят под его ногами. Он подходит к двери Луи, крутит ручку и медленно ее открывает, словно боится, что сейчас увидит голых людей на кровати. К счастью, в комнате никого нет. Он прикрывает за собой дверь, позволяя музыке утихнуть, и остается лишь приглушенный шум, кажущийся далеким и еле уловимым, будто колонки закрыли одеялами. Подмороженное окно чуть приоткрыто, и от проникающего сквозь него холодного воздуха становится легче дышать, но сердце Гарри все еще слишком быстро бьется в его груди. Гарри снимает ботинки, прежде чем пробирается к кровати и садится на ее краешек. И когда он осматривает комнату, Гарри замечает те вещи, которые никогда до этого не видел — маленькие воспоминания, разбросанные повсюду, ни с того ни с сего становятся явными под лунным светом, проходящим сквозь окно и окрашивающим все в туманный оттенок вроде лилового, такой оттенок лилового с темно-синим по краям. На комоде Луи стоит фотография в серебряной рамке. Гарри встает и подходит к комоду так, словно какие-то высшие силы тянут его, и у него расширяются глаза, когда он берет в руки рамку, проводя пальцем по стеклу. Этот снимок он узнает мгновенно, и Гарри не понимает, как он не заметил его раньше. На фото они стоят на берегу замерзшего пляжа, укутанные в шарфы и шапочки, прижавшись друг к другу порозовевшими щеками с широкими улыбками. На картинке они показаны лишь до плеч, но Гарри помнит, как уверенно и твердо ладонь Луи лежала на выступе его бедра, и как тепло его руки обжигало сквозь джинсы Гарри, опаляя его кожу. Гарри проводит рукой по снимку, по улыбающемуся рту Луи, отмахиваясь от тепла, и ставит рамку обратно на комод, прежде чем снова отворачивается, обводя взглядом комнату. Лунный свет заливает кровать, бледный и чернильный, и Гарри хочется снять с себя одежду и лечь на нее, подставляя под свет свою кожу, успокаивая себя. Но это было бы странно, это было бы чертовски странно, поэтому он решает не делать этого. Вдруг он начинает думать о тех фотографиях, которые они с Луи сделали сто лет назад, прижавшись друг к другу в какой-то тесной фотобудке в стране, в которой они выступали в тот вечер: Япония, Америка, Гарри не может вспомнить. Названия приходят к нему расплывчатыми и взаимозаменяемыми. В основном он вспоминает, как они приглушенно смеялись во время поцелуев, переплетая друг с другом все свои конечности в темноте. Ему становится интересно, сохранил ли их Луи, лежат ли они где-то поблизости. Одну минуту он осматривает ящики и проверяет промежутки между книгами на полке рядом с ванной, а в следующую — он уже на коленях ползает по ковру до тех пор, пока не заползает под кровать, и залитые лунным светом тени сгущаются вокруг него. Он передвигается, укладываясь на живот, прежде чем кладет подбородок на скрещенные руки, и между его головой и днищем кровати остается меньше дюйма. Музыка приглушена, будто ей несколько дней пришлось нестись по воздуху, прежде чем достичь его, и Гарри позволяет этим звукам наполнить тишину, позволяет ей успокоить себя. Он снова начинает нормально дышать и смотрит на то место, где в полумраке виднеется нижняя половина двери. Проходит какое-то время, прежде чем дверь открывается, музыка сразу становится громче, кусочек оранжевого света ложится на ковер, смягчая все тени в спальне. Луи заходит в комнату — Гарри узнает ноги Луи где-угодно — и сразу же шепчет: — Гарри? Гарри чуть ли не плачет, понимая, что этого голоса, этого тела вскоре не будет. — Луи, — говорит он, и почему-то его голос становится умоляющим. Луи проходит дальше в комнату, прикрывая за собой дверь. А затем все становится неясным, когда он опускается на колени, приподнимая подзор², опускает голову и заглядывает под кровать, начиная улыбаться, когда замечает там Гарри. — Хорошее убежище. Гарри упирается подбородком в предплечье, поэтому его слова получаются приглушенными. — Иди сюда. Взгляд Луи становится нежным, и тогда он залезает под кровать, укладываясь рядом с Гарри, вдали от всего мира, спрятавшись от мигающих огней, Солнца, и всего остального — и Гарри хочет все это навеки. Они оба лежат на боку и смотрят друг на друга в довольно тесном пространстве, Луи ласково проводит пальцем по губам Гарри, распространяя тепло, которому удается дойти до самых глубоких его частей. Гарри хочется закрыть глаза, утонуть в чувствах, но он не делает этого. Он лишь пристально разглядывает Луи в ответ, изучая его лицо, которое кажется синевато-серым в полумраке. У Гарри в душе столько чувств, бурлящих и кружащихся, растущих в дыму и в пыли. И он может лишь попытаться съежиться, сосредотачиваясь на своей коже, сильнее и сильнее, до тех пор, пока не останется существовать лишь ощущение пальца Луи на его нижней губе. Гарри облизывает губы, и все его тело гудит. — Черт, я люблю тебя. Я не хочу, чтобы это заканчивалось, вот на что это похоже. Я бы хотел, чтобы у нас было больше времени, вот как это звучит. Луи моргает, и его взгляд кажется печальным, когда он пододвигается ближе, положив руку в волосы Гарри, сжимая их пальцами так, словно он боится их отпустить. Гарри сглатывает, чувствуя проснувшееся возбуждение. У Луи теплое дыхание, когда он расцеловывает щеки Гарри, уголок его рта, его веки. Гарри вздыхает, сжимая пальцами бедро Луи. И все его тело расслабляется, подаваясь навстречу прикосновениям, жалкий и слабый от любви и необходимости того, чтобы все продолжалось. — Расскажи мне сказку, — шепчет он Луи в шею, закрывая глаза, и прижимается лбом к шее Луи. Он сдвигается так, что теперь наполовину лежит на Луи, лениво переплетая с ним ноги. Луи прижимается губами к макушке Гарри. — Сказку? Гарри кивает, говоря сонным голосом: — Да. — Ладно, — начинает Луи, и Гарри очарован тем, как его голос становится мягче в такой кромешной тьме. — Давным-давно жил на свете желтый гигант. Долгое время желтый гигант был одиноким, и ему это очень не нравилось, поскольку ему не с кем было разговаривать, поэтому он начал искать себе приятелей, с которыми он смог бы смеяться и играть, — Луи замолкает, будто пытаясь придумать, что ему говорить дальше. И спустя мгновение он вновь начинает говорить: — И однажды он наткнулся на планету. На ней жили люди, поэтому некоторое время он наблюдал за ними — издалека, конечно — и был невероятно счастлив, когда заметил, что им нравиться находиться в его окружении. Потому как, понимаешь, без него наш мир был бы очень холодным. И под этим я подразумеваю чертовски холодным, малыш. Ты бы точно долго не продержался. Гарри тихо фыркает от смеха, уткнувшись в горло Луи. Он все так же лежит с закрытыми глазами, мягко улыбаясь. — А почему нет? Все тело Луи движется, когда он пожимает плечами. — Ну, потому что я долго бы не продержался, а ты бы не смог долго жить без объятий. — Я бы нашел, с кем обниматься, — обращает внимание Гарри, проводя пальцем от затылка Луи к его шее. Он врет, конечно — Луи прав. Гарри уже пытался жить без него, и ничего из этого не вышло. Отсмеявшись, голос Луи превращается в шепот. — Ты уже закончил? Кивнув, Гарри снова улыбается, сосредоточив внимание на том, как тело Луи поднимается и опускается при каждом вздохе. И прижавшись ухом к горлу Луи, он слышит ритмичные звуки сердцебиения, медленно движущийся пульс. И почему-то ему становится грустно от этого. — Спасибо, — вздыхает Луи, рисуя узоры на спине Гарри. Все ощущения такие нежные и неопределенные, и тепло распространяется сквозь шерстяной свитер Гарри. Луи продолжает говорить, и Гарри наслаждается его голосом. — Как я уже говорил, желтый гигант был рад, думая, что, наконец, он нашел себе приятелей, с которыми хочет провести всю жизнь. Но каждый раз, когда он пытался приблизиться к ним, все заканчивалось тем, что они страдали. И тогда он впервые понял, что он ни на кого не похож — что на самом деле он раскаленный шар, и именно к нему они не могут приблизиться. Когда Луи перестает говорит на пару секунд, Гарри подталкивает его лбом, чувствуя себя сонным, довольным и расслабленным. Поэтому он говорит немного невнятно. — Продолжай, Лу. Я хочу узнать, что случится. — Хорошо, — говорит Луи, и Гарри слышит в его голосе улыбку. — Когда желтый гигант понял, что он сожжет любого человека, которого когда-либо попытается полюбить, он очень расстроился. Его свет стал очень слабым, ну, совсем слабым, я думаю — и когда наступила зима, снег начал падать не переставая, он решил, что все это его вина. Решил, что все его друзья замерзнут до смерти, да, “потому что он никогда прежде не видел планету такой белой и холодной”. — И что же он сделал? — спрашивает Гарри, чувствуя, как у него расплываются мысли. — Он начал придвигаться ближе. Думаю, он ничего не мог с собой поделать, — говорит Луи, прижимаясь губами к темени Гарри. — Зима прошла, и сначала люди были счастливы, глядя вверх на небо, чтобы посмотреть на желтого гиганта, висевшего там. И гиганту нравилось это, их внимание, и он так их любил, что просто продолжал к ним приближаться. Гарри хмурится. — Но разве это не причинит им боль? — Сейчас я доберусь до этого, — шепчет Луи, поглаживая Гарри под шерстяным свитером, теплыми, нежными и спокойными движениями. Гарри делает вдох, наслаждаясь ароматом Луи, запахом дыма и еще чем-то чистого, пока тот говорит. — Итак, желтый гигант придвинулся ближе, и он был настолько поглощен их вниманием после столь длинной одинокой жизни, что даже не понял, когда его свет стал слишком сильным, и они перестали с ним справляться. Гарри, моргая, открывает глаза, но все еще продолжает прижиматься своим ухом к горлу Луи. Ему здесь нравится, под кроватью, где лунный свет не доходит до них. — Он убил их, да? — Боюсь, что да, Кудрявый. — Я не понимаю, — хмурится Гарри, которому совсем не понравилось, чем закончилась история. Почему желтый гигант просто не мог держаться от них подальше? Почему он не мог найти друзей своего размера, друзей, которые будут наслаждаться теплом, вместо того, чтобы сгорать? — Я думал, ты сказал, что он любил их. — Он любил их, — говорит Луи спокойным и нежным голосом. — Вот почему он не мог держаться в стороне от них. С такой стороны, Гарри допускает, что в этом есть смысл. — Похоже, он немного ублюдок. — Да, — Луи смеется, проводя пальцем по лопатке Гарри; крошеное прикосновение, от которого он весь дрожит. — Да. Так и есть, не так ли? — Невероятный ублюдок, — шепчет Гарри, и холодный воздух морозит ту часть спины, с которой Луи приподнял свитер. — Ты просто придумывал то, что первым приходило тебе на ум или как? — Думаю, я размышлял над этим какое-то время. Гарри недолго молчит, поглаживая шею Луи. — Это грустная история, — говорит он, наконец. — Лучшие истории всегда грустные, малыш, — отвечает Луи, и все его тело приподнимается при вздохе. Гарри слабо улыбается, прижимаясь губами к горлу Луи. Его глаза все еще закрыты. — Мне нравится, когда ты меня так называешь. Он никогда не говорил этого вслух, но он всегда любил, когда Луи давал ему такие прозвища — глупые прозвища, как малыш и детка, Хаз и Кудрявый, милый, солнышко — такие мелочи, предназначенные лишь для Гарри. А сейчас, когда конец света уже дышит им в спины, Гарри понятия не имеет, почему у него ушло столько времени, чтобы признать это. — Тебе нравится, когда я называю тебя малышом? — удивленно спрашивает Луи. — Честно говоря, мне нравятся все прозвища, которыми ты меня называешь, — Гарри улыбается, все еще прижимаясь к горлу Луи. Он сказал это на полном серьезе. Даже его имя Луи говорит волшебно, и все черточки каждой буквы получаются нежными, мягкими, опьяняющими и дерзкими. — Серьезно, — говорит Луи, но это не вопрос. Его это будто позабавило. Гарри кивает, упираясь лбом в плечо Луи. Его живот поднимается и опускается как волны океана, когда он дышит — вздымаясь и падая с каждым вздохом. Подняв голову, он изо всех сил старается не удариться о дно кровати, встречаясь с Луи взглядом. У него зоркие глаза, серебристо-синие в полумраке, и Гарри неожиданно поражается его красоте. И все же внизу живота появляется чувство грусти, пустоты и слабости, когда он вспоминает, что к завтрашнему утру их уже не будет. Они оба превратятся в прах. — Ты даже не представляешь, как я люблю тебя, — говорит Луи спустя какое-то время. Гарри глупо и мечтательно улыбается, его лицо нависает над Луи, будто он вот-вот наклонится для поцелуя. Их тела складываются как паззл — бедра к бедрам, плечи к плечам, руки Гарри в волосах Луи, руки Луи на спине Гарри. Просто чудо, что они оба поместились под кроватью, и они так близко лежат друг к другу, рот Гарри касается подбородка Луи, да так, что его тело прошибает дрожь. Он уверен, что они уплывут прочь уже спустя мгновение, после того, как разъединятся, что они пролетят через стены и кирпичи дома словно какая-то дымка, превратятся в ничто, во все на свете, зима поглотит их раньше чем Солнце. — Я знаю, — бормочет Гарри в ответ, слова получаются нечеткими, от того что он прижимается к подбородку Луи, целуя его. Кажется, что лишь от одного этого касания у него трепещет все тело, и он вспоминает о вечеринке внизу, о ярких огнях и дыме, комнате, вращающейся в мире цвета и звука. Странная и приглушенная музыка проникает в безмолвную спальню, и Гарри даже не может себя заставить не замечать ее. Он слишком сосредоточен на поцелуях на веках и носе Луи, на любви к нему всеми известными ему способами. Он ставит метки на его тело и мечтает о том, что он может спрятаться здесь, поместиться между промежутками ребер Луи. — И я тоже люблю тебя. Я думаю, что прекраснее тебя не видел ничего во всем мире . — Тебе повезло, что Найл не слышал этого, — говорит Луи, громко сглатывая, и снова целует Гарри в веки. — Тебе бы пришлось кое-что объяснить. Гарри усмехается, глядя на Луи, в то время как тени движутся вокруг них. — Наверное, нам стоит найти их, да? — еле слышно шепчет Гарри. — Ты знаешь, конец света и все такое. Луи кивает с теплым взглядом. — Да, идем. И тут он снова целует Гарри, потому что не может сдержаться, и потому, что, возможно, это его последний шанс сделать это так нежно, медленно и чувственно. Луи дышит ему в рот, и от этого все ощущения словно расплываются по всему телу Гарри, до тех пор пока они не становятся единственным, что он чувствует — зубы Луи, прикусывающие его нижнюю губу, прижавшаяся к его собственной грудь Луи, биения их сердец, вместе, неразлучно. И впервые за долгое время он чувствует себя счастливым, но в то же время и чертовски грустным, и он понятия не имеет, как это объяснить, охарактеризовать, как сформулировать это так, чтобы было понятно. Он лишь осознает, что Луи облизывает его рот, и у него от этого искры из глаз сыплются, возбуждение и любовь пылают в нем так ярко, что он ощущает это каждой частичкой своего тела. Ничто не затуманивается и не сплетается вместе. Все ясное и отчетливое — и вдруг Гарри начинает плакать, все его тело напряжено от рыданий, и он уже целует Луи грубее, требовательнее, сохраняя этот момент в памяти, словно он может взять его с собой, куда бы он не отправится, будто он может положить его в карман и оставить его там. — Боже, Лу, — шепчет он, утыкаясь лбом в Луи. У него срывается голос, и он начинает плакать сильнее. — Ох, черт. Я буду скучать по тебе. Луи наклоняет голову вверх, прижимаясь ртом около уха Гарри. — Эй, — шепчет он, и его голос так напряжен от эмоций, словно он изо весь сил пытается сдержаться, и от этого Гарри начинает реветь еще сильнее. Он не может поверить, что все заканчивается, что волос Луи, глаз Луи, тела Луи уже не будет к завтрашнему утру. — Я знаю, — вновь шепчет Луи, прижимаясь губами к мокрым векам Гарри на одних эмоциях. — Я знаю. — Черт подери, — шепчет Гарри, и грусть льется из него и оседает между ними словно вода, мутная и удушающая под кроватью. Он пытается справится с ней, но слезы не останавливаются, даже когда он тянется к губам Луи в темноте, все его тело не переставая трясет от рыданий. — Помни меня, хорошо? Потому что клянусь Богом, Лу, я устрою тебе веселую жизнь, если найду тебя, плавающим по темноте с разумом какого-нибудь другого парня. Луи кивает, утыкаясь в лоб Гарри, и смеется со слезами на глазах. — Я запомню. — Да? — спрашивает Гарри, с ухмылкой хлюпая носом. Мгновение Луи смотрит на него, и синева его глаз блестит в полумраке. И когда он говорит, его голос звучит тихо. — Обязательно. И тогда их губы встречаются, у Гарри начинает болеть рот, но он не обращает на это внимание, и думает, что если бы мог запомнить только что-то одно в своей жизни, он выбрал бы это — любовь. Любовь к своей маме, отцу, своим друзьям, любовь к своим фанатам, людям, которые поддерживали его, когда весь остальной мир повернулся к нему спиной. И конечно, свою любовь к Луи, чистую, волнующую и опьяняющую. Они целуются так, словно умирают от жажды. Словно они что-то ищут или так, словно они уже нашли это. Гарри снова начинает плакать, и ему кажется, что и Луи тоже. — Я слишком сильно люблю тебя, Кудрявый, — говорит Луи, отдаляясь, и его голова обратно падает на пол с глухим стуком. Гарри хмурится, поджав губы, и Луи любуется им пару мгновений, прежде чем приподнимается и снова целует Гарри — еле заметно касается губами, словно не может сдержаться — один, два, а после еще третий раз, прежде чем он, наконец, отрывается. — Наверное, нам стоит спуститься, — говорит Луи, смотря на Гарри расширенными зрачками, и радужки его глаз похожи на льдинки. — Конец света и все такое. Гарри медленно начинает улыбается, кивая, и тогда им кажется, что они спустились на первый этаж, не сходя с места. Вечеринка все еще в разгаре, несмотря на то, что уже полночь, и музыка, вибрирующая в груди Гарри, настолько громкая, что тот с трудом разбирает свои мысли. И все же ему это нравится, это чувство, что он словно плывет, следуя за Луи сквозь толпу, пробираясь через поток людей, движущихся в другом направлении. Луи поглядывает на него, и Гарри замечает на его губах намек на улыбку, прежде чем Луи вновь отворачивается, ведя их в сторону гостиной. Они останавливаются у двери гостиной, держась за руки, и наблюдают за синим и красным прожекторами, мелькающими над толпой. Люди танцуют, простые черные силуэты в полумраке, цвета смазываются до тех пор, пока не превращаются в фиолетовый, пока все не выглядят так, словно их били. Луи сжимает его руку, кивает головой в сторону какого-то места в комнате. Гарри следует за его взглядом, замечая Найла, стоящего в проеме, ведущем на кухню. Он болтает с Лиамом и Зейном, но разглядеть их лиц не получается из-за дыма в воздухе. И будто почувствовав взгляд Гарри, Найл неожиданно обводит взглядом комнату, и широко улыбается, когда его взгляд останавливается на Гарри. И потом, спустя какую-то секунду, Зейн и Лиам тоже оборачиваются, и все они впятером смотрят друг на друга, в то время как разноцветные огоньки мелькают и кружатся вокруг них. Им даже не нужно ничего говорить. Луи просто кивает в сторону коридора позади них с Гарри — того, что ведет к лестнице и входной двери — и вдруг парни уже пробираются через всю комнату, как будто их что-то тянет, расталкивая всех танцующих в синем дыме и огнях. Гарри улыбается и разворачивается, следуя за Луи по коридору в фойе, где лунный свет проникает сквозь стеклянные двери, отбрасывая слабые узоры на кафельный пол. Зейн, Найл и Лиам спустя мгновение догоняют их, и тогда все они медленно и бесшумно одеваются — натягивают на себя пальто, шапки, перчатки, укутываясь в них. Гарри держится рукой за деревянную обшивку стены, надевая свои ботинки, а потом Луи открывает дверь, и все они выходят из дома на морозный зимний воздух. — Здесь так холодно, — бормочет Лиам, прижимая руки ко рту, пока они спускаются по ступенькам с крыльца, снег и лед хрустят под их сапогами. — Можно было подумать, что будет теплее, раз уж приближается солнечная вспышка, да? Гарри кивает, натыкаясь плечом на Луи, пока они проходят мимо заснеженных автомобилей, выстроенных в линию на подъездной дорожке, которые все они видят в первый раз. — Я слышал, что в Америке все совсем хреново, — говорит Найл, оглядываясь на них с глубоко засунутыми в карманы руками. Изо рта у него выходит ослепительно белый пар на фоне черного как смоль неба. — Там такое пекло, дружище. Похоже, витрины магазинов плавятся прямо на дорогах и все в таком духе. — Вот как, — говорит Гарри, забавляясь над тем, что Найл ведет себя так, словно он знает, о чем говорит, хотя, скорее всего, это не так. Он останавливается, когда они доходят до грузовика Луи, припаркованного на дороге перед почтовым ящиком. — Откуда ты это узнал? Найл пожимает плечами, подходя к тому месту, где припаркован грузовик Луи. — Это по всем новостям показывают. Луи смеется, звеня ключами от машины, когда он достает их из кармана, начиная искать нужный. — Забирайтесь в грузовик, парни. Гарри, малыш, ты впереди. Гарри широко улыбается, чувствуя, как тепло распространяется по нему, словно огонь. — Хорошо. — Ну конечно же, Гарри впереди, — говорит Зейн, качая головой, и открывает дверцу, залезая вовнутрь, Лиам заползает следом за ним. — Боже, Зейн, я так люблю, когда ты меня ревнуешь, — поддразнивает Луи, залезая в машину, и закрывает за собой дверцу с глухим стуком. Гарри усмехается и, обходя машину, идет в сторону пассажирского сидения, изо всех сил стараясь не поскользнуться на льду, и забирается вовнутрь, стуча зубами, когда воздух становится еще холоднее. Он трет руки о джинсы на коленях, пытаясь их согреть. Лобовое стекло покрывается инеем. — И если хоть кто-то из вас начнет здесь трахаться, я выброшусь на дорогу, — говорит Найл, напрягая голос, когда он натягивает толстое одеяло себе на колени, устраиваясь поудобнее. — И кроме того, думаю, я буду чувствовать себя немного обделенным, если вы это сделаете. — Не волнуйся, приятель. Если уж на то пошло, ты можешь присоединиться к нам с Гарри, — отвечает Луи, пристегиваясь ремнем безопасности. — Я понятия не имею, что в тебе нашел, — говорит Гарри. Двигатель начинает работать, как только Луи поворачивает ключ в замке зажигания, после чего смотрит на Гарри, подняв брови. Из-за лунного света половина его лица кажется серебряной. — Ты же понимаешь, что у тебя четыре соска. — Эй, — Гарри хмурится, пытаясь не ухмыляться, когда Луи улыбается ему. Парни смеются на заднем сидении, и все вокруг кажется теплым, светлым и неясным. Гарри выглядывает из окна, где чуть в отдалении находится дом Луи, лишь наполовину видный сквозь промежутки между деревьями, и он весь завешен гирляндами и засыпан снегом. И вдруг он начинает задаваться вопросом, а как же он будет выглядеть летом. — И все же, если серьезно, — начинает Луи, спустя мгновение, после того, как начал ехать, в этот раз говоря уже гораздо тише, словно его слова предназначены только для Гарри, — Я определенно знаю, что нашел в тебе. *** Конец света оказывается гораздо ярче, чем ожидал Гарри. В то время как Луи мчится по длинной дороге, Гарри не сводит глаз с мира за окном. Полуночное небо цвета свежего молока, ярко-белое и слепящее, окрашивает все вокруг. Это странно, поскольку он никогда не видел, чтобы небо выглядело таким бледным в два часа ночи, но в то же время оно почему-то кажется ему красивым. И момент словно застывает нетронутым. Нет никакого верха и низа, ни стен, ни потолков — они будто просто въехали в белизну, в пустоту, и ряды сосен у дороги проносятся мимо них как в тумане. Словно призраки, Гарри удается разглядеть их, только если он внимательно всмотрится. — Черт побери, — внезапно говорит Найл, его голос доносится с заднего сидения, где кутается в пледы и одеяла, уставившись голубыми глазами на белую пелену. — Это же реальное дерьмо от конца света, да? — Я абсолютно уверен, что так оно и есть, — отвечает Лиам, но Гарри кажется слышит в его голосе улыбку. — Похоже на фонарик или что-то вроде этого, — добавляет Зейн. Гарри смотрит на отражение в зеркале, замечая, что Зейн следует за взглядом Найла, и его темные брови хмурятся при виде за покрытым инеем окном. Свет постепенно окрашивает их лица, смягчая черты, и Гарри улыбается, когда замечает, что Зейн держит Лиама за руку, и к тому же обнимает Найла за плечи, соединяя их всех вместе. Гарри с улыбкой оглядывается на лобовое стекло, в то время как они все больше и больше набирают скорость. Слякоть щелкает как веточки под изношенными шинами автомобиля, в то время как Луи продолжает ехать. Есть только Гарри, четверо парней и длинная дорога впереди, дорога, белый туман и Солнце, отбрасывающее непонятно какие тени сквозь лобовое стекло, бледные тени, окрашивающие его руку, вцепившуюся в Луи, и уютное заднее сидение. Найл смеется, пока они едут к горизонту, ускоряясь все быстрее, быстрее и быстрее, пока белый туман не превращается во что-то совершенно непонятное, проносящегося мимо них, отражаясь от стекол машины как большая полоска света. Спустя непродолжительное молчание, Луи поднимает тыльную сторону ладони Гарри к себе ко рту, просто лишь бы чувствовать ее, просто держать ее там. И все тело Гарри словно горит золотом. Свет меняется, и неожиданно на горизонте появляется Солнце, его ярко-оранжевое сияние распространяется будто мандариновая газировка над черной дорогой и побелевшими от зимнего снега деревьями. Это не страшно — это захватывающе, и впервые Гарри понимает, что в жизни нет никакого смысла, если ты просто плывешь по ее течению. Нет смысла в жизни, если ты не делаешь то, что хочешь, не занимаешься тем, чем тебе нравится, от чего ты чувствуешь, что твое тело состоит из мечтаний и физической оболочки. Все воспоминания возвращаются к нему, моменты, которые многие годы скрывал его разум, и все их подробности нечеткие и блеклые, как будто они обесцветились под Солнцем. Ему три года, он крепко спит в бабушкином саду… ему двенадцать лет, он забирается на дерево на заднем дворе, думая, что оно отвезет его на Луну… ему шестнадцать, и это самая первая встреча с его мальчиками, искра разгорается внутри него, прогоняя все его страхи. Все эти образы — это события, которые он помнит. А все остальное не имеет никакого значения и легко заменимо, смех пузырится у него в горле, когда он наконец так ясно понимает главную истину. Люби то, что ты любишь, кого любишь, и не скрывай этого. Воспоминания внезапно становятся четче, в то время как ощущение жара растекается по всему его телу — ощущение тепла, не жжения — и тут все вспыхивает, становится ярко-белым и ослепляющим. Они распахивают окна в машине, поэтому Гарри приходится щуриться от света, когда он поворачивает голову в сторону, холодный ветер проносится по волосам и залезает под одежду, полную снега. Луи бросает на него взгляд, уже даже не утруждаясь смотреть на дорогу, и сердце Гарри расширяется, когда он понимает, что Луи тоже смеется. И словно Солнце разливается сквозь зубы и поры, в то время как ветер вокруг них становится громче и громче, оглушая их. Гарри улыбается, перемещаясь на своем сидении, пытаясь протиснуть руку назад между окном и подголовником, протягивая ее Лиаму, который берется за нее с теплой улыбкой. Потом он видит, как Лиам крепче сжимает руку Зейна, в то время как тот наклоняется и обнимает Найла за плечо, а после как Найл вытягивает руку вперед к Луи, который хватает ее, пока ветер и свет проникают в машину, его нога на педали газа — единственное, что несет их вперед. — Парни, у нас была отличная жизнь! — кричит Луи, перекрикивая шум, и около его голубых глаз появляются морщинки, когда он широко улыбается, поворачивая лицо к Гарри. — Она была охрененной! — вопит Найл в ответ, и светлые волосы треплются около его лица, чуть ли не белые под солнечными лучами. — Я бы не стал ничего менять! — кричит Зейн. — Потому что никакая другая не сможет с ней сравниться! — кричит Лиам под конец. Его слова чуть ли не теряются в завываниях ветра вокруг них, но Гарри слышит их громко и четко. Они сидят рядом с ним и кажутся искренними. Поэтому он смеется — он смеется и улыбается и весь светится, потому что в эту секунду он не помнит, как делать что-то другое, с Солнцем, поднимающимся на горизонте, словно в напоминание о том, что грядет. Нет никакой грусти. Нет злобы. И нужно-то было всего двенадцать дней. Пока они едут в сторону Солнца, Гарри не сводит глаз с Луи. Свет такой яркий, а ветер такой громкий, что у него едва получается что-то разобрать, но Луи шевелит губами, поэтому Гарри пытается на них сосредоточиться, пытается разобрать, что он говорит, и не может, но тут голос Луи словно проплывает над этим хаосом, звучит громко и ясно. Скоро увидимся. Гарри смеется, чуть ли не плача, и крепче сжимает руку Луи. Конец света наполнен теплом, любовью и яркостью. Он поднимается словно наступило утро, поглощая темноту, и Гарри не страшно, когда мир тает, или когда грохочет Земля, когда она горит, разрушается и исчезает. Он чувствует лишь свет — столько света, что он заполняет его, просачивается сквозь него, и от этого ему кажется, что он словно движется по тоннелю, ведущий вверх, вверх и вверх — по тоннелю, в котором все слова отражаются эхом, обращая слова Луи — в эхо. Скоро увидимся, скоро увидимся, скоро увидимся. Время делает петлю, останавливается и растягивается, но Гарри уже ушел, уплывая обратно к свету с надеждой, горящей в его жилах словно молния. Он представляет, как сидит посреди Солнца с наступающим вперед светом и отступающей тьмой, и тьма исчезает. Просто подумайте, что это значит.