Things Have Gotten Closer To The Sun

Часы возле кровати показывают пять часов утра, когда Гарри просыпается и обнаруживает, что половина постели Луи снова пуста. Какое-то время он просто лежит, наблюдая за тем, как тусклый свет медленно плывет по стенам, но когда до него доходит, что из ванной не доносится никаких звуков, он хмурится и отшвыривает ногой простынь, думая о том, что он должен чуть крепче обнимать Луи в следующий раз. Он вздрагивает от холодного воздуха по пути к окну, находящемуся на другом конце комнаты, и смотрит прищуренным взглядом в заледеневшее окно в надежде отыскать внизу знакомое лицо. Однако в отличие от прошлого раза там никого нет. Луи там нет, и он не бросает камни в Солнце. Вместо этого он видит пустую дорожку, покрытую снегом и грязью, и уходящий вдаль ряд сосен, растущих у главной дороги. Даже Солнце еще не встало. На небе виднеется лишь бледная оранжевая линия света, вытянувшаяся вдоль горизонта, растворяясь в темно-синем небе раннего утра. Со своего места Гарри удается разглядеть верхушки домов вдалеке — других домов, со совершенно другими людьми, историями и жизнями внутри них. Но все-таки Луи там нет. Нахмурившись, Гарри отворачивается от окна и, даже не потрудившись одеться, медленно спускается по лестнице, шлепая босыми ногами по деревянным ступеням. Он находит Луи на кухне. В это время еще темно — по всей комнате плавают тени, темень озаряется голубым светом кнопок на микроволновке — поэтому у Гарри не сразу получается разглядеть фигуру Луи, сидящего за кухонным столом, схватившись за голову руками. — Луи? — хмурится Гарри, прислоняясь к дверному косяку. Луи поднимает голову, услышав его, и быстро моргает, будто он удивлен, что Гарри стоит здесь. Его голубые глаза кажутся утомленными, и его волосы взъерошены ото сна, но Гарри думает, что прекраснее него нет никого в мире. Когда Луи ничего не говорит в ответ, Гарри проходит на кухню. — Ты знаешь, который час, милый? — Нет. Не посмотрел, — говорит Луи, опустив взгляд на стол. Он говорит сухо, безэмоционально, и в этот момент Гарри замечает, что его рука стискивает телефон, и его костяшки чуть ли не побелели от усилий. Гарри хмурится, подходя к столу, и садится на стул рядом с ним, их руки легко касаются друг друга, делясь теплом. — Эй, — тихо произносит Гарри. — Эй, что случилось? Поговори со мной. Проходит пара мгновений, прежде чем Луи говорит. — Зейн рассказал мне, — начинает он, большим пальцем играя с кнопками на телефоне, — про то, что они сказали на радио. О том, что ты пытался убить себя из-за того, что тебя отвергла девушка. Гарри насупливается, рассматривая лицо Луи в полумраке. — Ты поэтому встал в пять утра? — Нет, — говорит он, выключая телефон и проводя большим пальцем по экрану. — Я спустился за стаканом воды, а потом задумался. — О чем? Луи смотрит на него, и в его голубых глазах видна забота, осторожность. — Может, нам стоит устроить его прямо сейчас. Гарри нахмуривается еще сильнее. — Что устроить? — Каминг-аут, — отвечает Луи с такой скоростью, что начинает запинаться. — Мы можем позвонить тем гребанным мудакам на радио и рассказать им всю правду, да? Только ты и я. Прямо сейчас. Мы можем это сделать. Пару мгновений Гарри пристально смотрит на Луи, они стоят лицом друг к другу, в то время как слабый солнечный свет проходит сквозь раздвижные стеклянные двери, постепенно расползаясь по стенам, по плите, по холодильнику, освещая все по краям. — Ты хочешь каминг-аута? — повторяет Гарри, и уголки его губ приподнимаются, несмотря на то, что он пытается сохранить серьезное выражение лица. — Ну, я просто… — Луи внезапно прерывается, словно он пытается найти правильные слова. Под утренним мягким светом он светится так, словно что-то, охваченное огнем. — Я просто хочу, чтобы ты знал, я не стыжусь этого, понимаешь? И никогда не стыдился. Я не хочу, чтобы люди унижали тебя только потому, что я не говорю им правду. — Лу, — Гарри моргает, пытаясь вникнуть в смысл его слов. Ему кажется, что все его сердце наполняется блестками и гелием, поднимается все выше и выше, взлетает — но под всем этим есть кое-что еще, кое-что более глубокое. Он вздыхает, проводя рукой по лицу. — Луи, я не хочу каминг-аута. Луи впивается в него взглядом, нахмурившись. — Что? Гарри фыркает от смеха, качая головой. — Я не хочу каминг-аута, — говорит он еще раз, на этот раз вкладывая в свои слова больше убедительности. Так странно говорить это сейчас, потому что он провел столько лет, убеждая себя в обратном, но это правда. Он не обязан говорить правду тем мудакам на радио. Он никому ничего не обязан. Они любят друг друга не ради других. Это никак не связано со стыдом или страхом отвержения. Возможно, это в какой-то мере связано с защитой, сохранением их любви в безопасности. Луи все еще смотрит на Гарри так, словно он только что сам себя поджег. — Ты не хочешь каминг-аута? — медленно проговаривает он, и выражение его лица напоминает нечто среднее между замешательством и изумлением. — Почему нет? — Потому что это никогда не было тайной, — пожимает плечами Гарри, не отрывая взгляда от Луи. — Все, с кем я разговаривал дольше пяти минут, знают о том, что я гей, поэтому… — Ну, а как же фанаты? — спрашивает Луи, начиная ухмыляться. Гарри смеется, вновь пожимая плечами. — Думаю, они уже давно это знают. Луи улыбается, кивая. — Хорошо. Тогда никаких радио-объявлений. — Никаких радио-объявлений, — тихо соглашается Гарри и наклоняется, прижимаясь ко лбу Луи, и закрывает глаза, в то время как их носы сонно трутся друг об друга, опьяняя и кружа голову. Он кладет руку на шею Луи, лишь бы чувствовать его. — Только между нами, да? Луи, сглатывая, кивает. — Да. Гарри широко улыбается и, так и не открыв глаз, чуть поворачивает голову, наклоняя рот так, что его губы прижимаются к губам Луи; мягким и теплым, подобно восходящему Солнцу. Луи усмехается, прежде чем сократить расстояние между ними. И так настает конец их разговорам на некоторое время. *** Когда Гарри был маленьким, он думал, что Солнце — это лимон. В те дни это имело смысл — вера в то, что какой-то мальчик подбросил его в воздух и так и оставил его там, словно он был частью его обеда, которую он уже не смог доесть. На заднем сидении машины его мамы Гарри внимательно разглядывал Солнце, пока то следовало за ними по автостраде. Была середина лета, и воздух был спертым из-за жары. Одежда липла к Гарри как вторая кожа, но небо было голубым, как и вода, в тот день, а облака белыми, как кубики льда. Гарри помнит, как он хотел подняться туда и поплавать. Солнце висело на небе как долька лимона в стакане ледяной воды, и его цитрусовый цвет простирался над горизонтом: желтый, оранжевый и такой прекрасный. В восемь лет Гарри представлял в Солнце дырку с трубочкой, и как он просто пил его, позволяя свету стекать с подбородка и пальцев, как лимонный сок. Когда он рассказал об этом своей маме, она лишь улыбнулась и покачала головой. — Гарри, дорогой, Солнце сожжет тебя, если ты так сильно приблизишься к нему, — она засмеялась, и ее голос был таким теплым и полным любви, как и всегда. И тогда Гарри нахмурился, усаживаясь обратно на свое место. Как вообще Солнце может сжечь его? В этом же нет никакого смысла. Спустя мгновение его мама взглянула на него через зеркало заднего вида и засмеялась, увидев выражение его лица. — Ладно. Давай купим тебе молока с Луны? Ты согласен? И надутое выражение лица сменила улыбка. — Да, пожалуйста. Молоком с Луны оказалось ванильное мороженое с разноцветной карамельной крошкой, которую Гарри слизывал с большим удовольствием. Но позже тем вечером, когда лунный свет проникал в спальню, освещая наклейки динозавров на стене, он все еще так и не смог понять, каким образом Солнце вообще может его сжечь. Сейчас даже как-то смешно думать об этом, учитывая, как же права оказалась его мама. Все это вроде как и смешно, хотя на самом деле в этом нет ничего веселого.