* * *
Моргана чувствовала себя раздавленной мухой, распятой булавками бабочкой, несчастным, беспомощным насекомым, по которому безжалостно проехались катком. Она машинально подняла опрокинутый кубок и поставила, как полагается. Пальцы коснулись деревянной столешницы, и через это касание отверженная принцесса словно впитала возрождённые воспоминания. Они витали в воздухе, они клубились, как магическая дымка, наполняя её разум горем и тоской. Может быть, Артур прав? Его поступки в последнее время говорили Моргане о многом. Но сердце переполняли злоба и боль. Быть может, час настал? Пора прислушаться? Моргана вышла из чертога, шатаясь, точно пьяная, и не замечая встревоженных взглядов стражей. Она направилась по переходам к комнатам, которые когда-то были её покоями. Подошла. Робко толкнула дверь — не заперто. Удивительно, как всё здесь сохранилось! Личных вещей, украшений, нарядов, щёток и бальзамов, конечно же, не было. Всё это, наверняка, или спрятали, или раздали. Но мебель… Книги. Занавеси. Полог над кроватью, совсем новый, его повесили взамен того, который она по неведению подпалила своей пробуждающейся магией. И запах! Моргана закрыла глаза и представила себя девчонкой в фиалковом платье, которая вот здесь, на этом самом месте стояла и обижалась на Артура за то, что он так груб и не желает сопровождать её на балу. А ведь она уже тогда осознавала собственную красоту и желала быть признанной. Быть принцессой, коей всегда являлась. Дверь тихонько скрипнула. Ведьма оглянулась. В проёме показалась курчавая головка Гвен. Служанка, мужественно преодолевая страх и нерешительность, вошла, как в былые времена, поклонилась и обратилась к мгновенно нахмурившейся отшельнице. — Моргана, знаю, час неподходящий. Верно, много нам уже не вернуть, не исправить… Но я подумала, тебе всё же будет приятно. Девушка держала в заметно трясущихся руках изумрудное платье: то самое, которое в кладовой посоветовала Мерлину не трогать. То самое, которое так любил старый король Утер. То самое, которое так шло к добрым, искренним, сострадающим, любящим зелёным глазам прежней Морганы. Ведьма нервно сглотнула ком. Её руки сами потянулись к шёлковой ткани. Не вполне отдавая себе отчёт в том, что происходит, растроганная колдунья тихо попросила: — Ты поможешь мне его надеть?..* * *
Несмотря на все препоны судьбы-злодейки в виде тёмных, путаных коридоров, нешуточного наплыва подозрительных ко всему непонятному солдат и друга-рыцаря, напавшего в туннеле из-за угла, Мерлин добрался, наконец, до дворца. Он бежал в больничный покой, где ожидал застать Артура, и по дороге сживался с мыслью о новом поводе для беспокойства. Теперь Гвейн знает его тайну. Наверное, рыцарь не выдаст его, да и мысли его заняты другим: тем, о чём Мерлин вовремя не позаботился. — Гаюс! — вихрастая голова молодого чародея показалась в больничном крыле. — Мерлин! Ты вернулся! Мой мальчик! — старик был так счастлив видеть любимого племянника целым и невредимым, что на радостях чуть не задушил беднягу. Перед его появлением целитель занимался Дункхардом: несчастный юноша был очень плох, несмотря на снятое заклятие и вправленный позвоночник. — Уэйн! Гаюс, что с ним? — То, что и следовало ожидать после «шторма», Мерлин. Он угасает. — Но разве Моргана не отменила чары? — Отменила, но от этого немного толку. У него сломана спина, тело его и до этого было ослаблено. Мерлин, нам его не спасти. Уэйн покидает нас. Хорошо, что ни он не успел узнать о смерти Сандриэли, ни она — о его. Сенредийцы нашли свой печальный конец в Камелоте. Мерлин слушал рассуждения Гаюса со странным ощущением: смесью неприятия и озарения. Нет! Гвейн вытащит Сандрин, а он, Мерлин, вытащит Уэйна! Волшебник яростно зашептал лекарю на ухо: — Послушай, Гаюс, Сандриэль жива! И мы не можем так оставить друга! Нужно его перенести, втайне исцелить и выдать результат за действие снадобий! Очи врачевателя округлились. Не менее яростным шёпотом он принялся увещевать ученика: — Мерлин, ты хоть понимаешь, какой это риск? Все догадаются, что это колдовство, и на что мы это спишем? На доброту Морганы? — Гаюс, в Камелоте сейчас столько колдовства, что я сомневаюсь, увидят ли вообще в этом странность. А если и увидят — многие уже готовы принять магию. — Как это понимать? — Гвейн узнал правду обо мне, — гордо поделился чародей. Физиономия Гаюса с вечно приподнятой бровью выразила великое неодобрение, но, поразмыслив, старик всё же согласился. — Хорошо. Давай перенесём его в дальний чулан. Отведи глаза посторонним. Сказано — сделано. Окружающие мигом перестали замечать пациента, врачевателя и его непоседу-помощника. А вот поднять и дотащить Уэйна оказалось более трудной задачкой: сначала они пробовали приподнять парня, держа подмышками и под коленями, но Гаюсу было слишком тяжело, он чуть не уронил бедного сирмерийца на пол. Благо, Эмрис ухитрился успеть стабилизировать его с помощью телекинеза. Лекарь нервно огляделся на снующих слуг и служанок, проверяя, заметили ли они что-нибудь. Нет, простые камелотцы не обращали ни малейшего внимания на парящего в воздухе раненого, который уже плавно поплыл к двери в боковую каморку. Когда тело едва живого Уэйна наконец «зашло» в «гавань», Гаюс воровато огляделся, подобрал полы тяжёлого бардового одеяния и, забавно припрыгивая, последовал за учеником внутрь чулана. Там они кое-как уложили Дункхарда на тюки, Гаюс встал возле двери, а Мерлин склонился над умирающим и произнёс одно из сильнейших заклятий исцеления, знанием которого молодой чародей обязан Килгарре. — Ic þe þurhhæle þin licsare mid þam sundorcræftas þære ealdaþ æ! С первого раза ничего не произошло. Мерлин повторил: — Ic þe þurhhæle þin licsare mid þam sundorcræftas þære ealdaþ æ! С губ больного сорвался чуть слышный стон. — Ic þe þurhhæle þin licsare mid þam sundorcræftas þære ealdaþ æ!!! Голос Мерлина уподобился зимнему грому, маг произносил заклятье нараспев, но звучало оно грозно, ибо призывало величайшие силы природы вернуть почти пересёкшему последнюю черту юноше его уничтоженное здоровье. Глаза Эмриса не просто вспыхнули искристым опалом, они изливали золото; тёплый свет заструился и от рук доброго волшебника, потянулся к искалеченному телу подопечного, восстанавливая его. Чародейство было до того небывалого могущества, что даже многое на своём веку повидавший Гаюс благоговейно замер, безмолвно взирая на свершавшееся на его глазах чудо. Голову Уэйна чуть подняло, а потом снова мягко опустило на тюки. Юноша открыл глаза, удивлённо похлопал ресницами. Сел, посмотрел на свои руки. Потом на лекаря с волшебником и поражённо осведомился: — Друзья мои, скажите, я умер или ещё жив? Мерлин глядя на возвращённого к жизни сирмерийца, заулыбался до ушей, а Гаюс так и вовсе засмеялся. — Вы, хвала небесам, живы, юноша. Уэйн ощупывал обновлённого себя, пытаясь вспомнить, что же произошло. — Спасибо вам… Гаюс, верно? Скажите, что за девушку я видел? Темноволосая, с лицом луны и печальными зелёными глазами… Волшебники переглянулись. — Удивительно, что вы что-то помните, мой юный друг. Но вы видели колдунью, спасшую вам жизнь, именно её волшебство… — Гаюс выразительно подмигнул Мерлину, — стало причиной вашего исцеления. — Я был бы счастлив выразить ей мою благодарность лично, — с чувством произнёс Дункхард, удовлетворённо проверяющий работоспособность бывшего раненым плеча, к боли в котором успел привыкнуть. — Думаю, вам представится возможность, мой лорд. Моргана, насколько мне известно, ещё в замке. Но поостерегитесь доверяться ей, юноша. — Так её имя Моргана… Что ж, при случае обязательно, — молвил рыцарь себе под нос, а потом вскочил с тюков и, — Мерлин, где Артур? Он цел? И где моя сестра? Молодой волшебник замялся. — Уэйн… Пойдём, я провожу тебя к королю. Я должен рассказать тебе кое-что…