•••
Первое, что видит Себастиан, это цвет. Салатовый. А потом малиновый — чуть-чуть правее. Они с легкостью могли бы запачкать акварельными разводами белый холст подушки. Бледно-чистыми мазками с присущей акварели яркостью. Себастиан думает, что яркость у Курта особенная: не термоядерная смесь химических красителей, а природная, как самые дальние от солнца оттенки заката или как отражающийся на озёрной глади лес. Ему впервые удаётся взглянуть на выкрашенную чёлку Курта при солнечном освещении. Кажется, что цвета не отпугивают его своей абсурдностью, а притягивают нежной сочностью. Курт не спит, просто лежит с закрытыми глазами, потому что его веки предательски подрагивают. — Как ты? — выходит у Себастиана по-утреннему хрипло. Он вспоминает, что привез к себе домой Курта с температурой. Ночью его удалось лишь завалить в постель и впихнуть в рот пару таблеток жаропонижающих. — Неплохо. Температуру ты мне сбил, спасибо. Себастиан приподнимается на локте и тёплой ладонью касается чужого лба, такого же тёплого. Курт игнорирует этот жест. Себастиан уже не помнит, когда они встретились, сколько потом общались, как разошлись, как снова встретились, как теперь Курт лежит здесь вновь, спустя год. Словно тот не исчезал, а всегда был и есть рядом с ним. Это так… уязвимо — чувствовать свою зависимость от человека, ощущать, как она пожирает тебя с костями. Тот промежуток времени, когда Себастиан сходил с ума без него, скукоживается до мизерных размеров. Теперь Курт опять везде. Но не с ним. До сегодняшнего утра Себастиан постоянно крутил их историю в голове, анализируя, кто где напортачил. Люблю/Не люблю. Любит/Не любит. Ненавижу/Не ненавижу. Ненавидит/ Не ненавидит. Из раза в раз одно и то же. Он чувствует, как непонятная сила выбрасывает его из вагончика в пропасть с бесконечных русских горок, на которых он докатался до мини-куртов, водящих хоровод над его черепной коробкой. До сегодняшнего утра. Потому что он понимает — всё это было преувеличением. Не надо было анализировать, бегать из начала в конец множество раз. Себастиан чувствует, что постельное бельё чем-то провоняло. Сам Себастиан провонял новым Куртом Хаммелом до последней ниточки. — Если ты думаешь, чем так воняет, то это перегар вперемешку с моей блевотиной. Курт был безболезненно весел или болезненно весел, где болезнь носила душевный характер. Словно в нём что-то боролось. Он встаёт, бегло оглядывает комнату, одним шагом достигает шкафа, распахивает его, находит в нём полотенца и швыряет одно в Себастиана, успевшего принять сидячее положение. — Не собираешься освежиться? — Если это приглашение в душ, то поработай над исполнением. — Боишься от меня подцепить какую-нибудь заразу? — (Себастиан уже подцепил, огромную такую и навсегда, называется «Курт Хаммел».) Курт прищуривается, а затем толкает его в бок. — Давай вместе, как в первый раз. — Да что с тобой происходит?! — А что со мной происходит? — Ты исчезаешь на целый год, а потом неожиданно появляешься весь из себя фрик. Где тот Курт Хаммел, который раздражал меня только одной улыбкой или закатыванием глаз. Где Курт Хаммел — гордая недотрога, дива хорового кружка, где Курт Хаммел, который был сильным?! Курт Хаммел отвечает, что он здесь и никуда не уходил. Себастиан хочет зацепить взгляд на чём-то постороннем. Выходит, что он смотрит на «Метаболизм» Мунка, на одну из миллиона ничтожных копий. Внезапно одна мысль завладевает им. — Ты как…неудачная копия этой картины, такая же безобразная, как и оригинал, но от поддельной руки она ещё безобразней. — Мило… А когда Себастиан Смайт успел превратиться в сопливую истеричку, сравнивающую людей с картинами? Когда от прежнего Себастиана, трахающего всё живое, не осталось ничего? — Когда я влюбился в тебя, придурок. Действительно, когда это они успели поменяться ролями?! Себастиан бросает полотенце неудачно в одну из любимых ваз его матери. Она падает на пол, превращаясь в крупные осколки, один из которых задевает голень Курта, оставляя после себя красную полоску крови. Он не может объяснить то, что происходит потом: Курт резким движением прикрывает рану ладонью, с явным страхом в глазах, и исчезает в ванной. Курт другой, абсолютно. Себастиану начинает казаться, что всё это время он гнался за иллюзией. Иллюзия просит у него бинты.•••
Когда Себастиан заваривает чай, Курт подходит к нему и обнимает. Просто прижимается к его спине. С чем можно сравнить это объятие? Когда долго идёшь навстречу холодному ветру без шапки, отчего уши начинают неприятно покалывать, а потом резко заходишь в тёплое помещение. Становится хорошо и тепло. Вот, что он ощущает. А когда Курт говорит, что влюбился в него тоже, Себастиан не верит, что существует. Холод, тепло — понятия физические, которые сейчас не к месту. Однажды его спросили: часто ли он падал в пропасть во сне. Сначала Себастиан не придавал этому вопросу серьезного значения, ответил, что да, снилось, но не так часто. Он был уверен, что подобный сон приходил к каждому хоть раз в жизни или даже пару раз в год. Каждый ощущал, как душа уходила в пятки за одну крохотную секунду, а потом снова возвращалась в солнечное сплетение или куда-то в пределах этой области. Себастиан думает, что это очередной такой же сон, но в этом сне они падают оба. За кружкой оранжевого чая с лимоном Курт рассказывает, где весь год пропадал. Рассказывает, как стал «Фредом» и познакомился в клубе с Тони (тем самым жирным байкером), который в итоге накачал его чем-то и отвёз к себе домой, где изнасиловал. Рассказывает, как стал для него рабом в прямом значении этого слова, как дружки Тони передавали его по кругу, как он был полгода на игле, как потом попал в больницу с передозом, как следующие полгода лечился от зависимости и как вылечился, хотя с трудом верит в это и сейчас. Рассказывает, как гастролировал по штатам на сиреневом фургоне, перепевая The Smiths и Oasis, с такими же экс-наркоманами, как он сам. Как накопил на самолёт в Лайму, пожил у отца и уехал обратно в Нью-Йорк, где снова встретил якобы изменившегося Тони, который изменился лишь в килограммах. А потом он увидел Себастиана вновь и понял, что нужно себя спасать. Тони из ревности избил его, а он из ненависти наконец заявил на того в полицию. Получается, что Курт не собирался исчезать из его жизни, этого он не планировал. Себастиан убил бы того мерзавца, если бы тот разгуливал на свободе. Но так же Себастиан понимает, что не только Тони причастен к метаморфозам Курта. — Мне легче быть другим. Это уже прилипло ко мне. Без всяких Тони… Я подыгрываю сам себе, не замечая того, что творю. Такой, новый я всё равно останется во мне, и ты не сможешь его полностью искоренить. — Я попытаюсь. Курт впервые за долгое время мнётся и потирает бинт на голени. В его рассказе чего-то не хватает, какой-то главной детали, которую Курт всячески опускает. Когда Курт целует Себастиана и называет по имени, это уже становится неважным.•••
Восьмая улица. Как оказался в руке телефон, он не помнит. У входа в метро они встречаются вновь, спустя неделю. Себастиан возвращается домой: не досидел последнюю пару по философии, но лучше бы он остался, потому что на улице ужасный ливень. Курт весь промокший с букетом белых хризантем оборачивается на оклик. — Цветы от поклонника? — Себастиан задаёт вопрос, и он утопает в звуках дождя и снующих туда-сюда людей. Курт успевает укрыться от ливня под подставленный зонтик. Даже вечером в пасмурную погоду он оставляет за собой ясность и запах лимонных леденцов. — От твоего поклонника, — тёплое дыхание Курта контрастирует с сырым воздухом. Он берет свободную ладонь Себастиана и пальцами заставляет её сжать букет. — Это тебе. Бумажная обёртка похрустывает в пальцах Себастиана, Курт складывает его зонт и они направляются к дверям метро. Из прибывших на станцию вагонов доносится: — Восьмая улица — Нью-Йоркский университет. Себастиан верит, что у них всё только начинается. И он оказывается прав. Курт простужается. Повышение температуры, кашель и заложенный нос. Кажется, ничего удивительного. Врач говорит, что это обычный грипп и беспокоиться не о чем. С приемом выписанных препаратов Курту становится чуточку лучше: через достойно отлежанную в кровати неделю он с энтузиазмом носит тяжёлые коробки со своими вещами, перепрыгивая через ступеньку. Когда все его вещи и сам он переезжает к Себастиану, когда они лежат среди неразобранных коробок и пьют вино, когда ночь сменяется рассветом, он говорит: — Я люблю тебя. — Меня? — Тебя, — Курт указывает на него своим пустым бокалом, а потом обводит им окружающее пространство, — ты здесь видишь кого-то ещё? Себастиан отвечает, что видит только его и любит Курта тоже. В этот момент он даже не обращает внимания, что тело Курта изуродовано жуткой сыпью.Кажется, что всё хорошо и они со всем справятся. Курт подхватывает туберкулёз при его ВИЧ-инфекции, когда он наконец нашёл, ради чего стоило бы жить. «Несправедливо», — думает Себастиан. Толстые папки с бесконечными протоколами мешают ему своими названиями, написанными официально-сухим языком. Отец просит его помочь разобрать всё по алфавиту и Себастиан послал бы его с этим поручением куда подальше, но деньги сейчас необходимы, чтобы как-то Курта спасти. Он ненавидит себя за понимание того, что спасти уже никого не получится. Он сидит до тех пор, пока часы не показывают 19:00, и сразу срывается с места. Снова ливень. Пока Себастиан заказывает такси до одной из местных больниц, он направляет взгляд на небо. Небу же нет дела до каких-то жалких людишек с их жалкими проблемами, чего оно только не видело. Под ногами хрустнула банка из-под колы, Себастиан швыряет её прямо вверх — на мутное и затянутое тучами небо — и выпускает крик выбравшейся наружу боли. Жестянка исчезает в густой черноте. Небо никак отвечает, лишь банкой, приземлившейся в паре метров от него. Приезжает такси. Огни ночного Нью-Йорка, смазанные каплями моросившего дождя за окном, подкидывают воспоминания о той ночи, когда Себастиан вёз Курта к себе домой. Он так надеется, что он заберет его домой ещё раз и больше никогда не отпустит. На путь уходит полчаса. Его шаги эхом проносятся по этажу. 19:39. Когда он видит немые слёзы в глазах мистера Хаммела, Себастиан понимает, что на этот раз опоздал. Салатовый. Малиновый. Белый. Лицо Курта ясное, фальшиво яркое. Себастиан думает, что яркость у Курта особенная: не термоядерная смесь химических красителей, а природная, как самые дальние от солнца оттенки заката или как отражающийся на озёрной глади лес. Ему впервые удаётся взглянуть на выкрашенную чёлку Курта при свете люминесцентных ламп. Вертится лишь вопрос: ради чего всё это было? Себастиан не дал ему тогда умереть. Тогда они встретились. Здесь. Он находит точное место, точный этаж и тот самый балкон. Ближе к девяти часам оттенки заката угасают, Себастиан падает туда, на бетонные плиты, которые Курта Хаммела благодаря ему не увидели. Однажды ему сказали, что любить опасно. Он и не собирался любить, не ощущал в ней потребности. И вот что она сделала в отместку ему: перевернула всё вверх дном, перетасовала судьбы каждого. И это была плохая идея.