***
— Зачем ты терпишь? — прошипел ей в ухо собственный голос, пропитанный злобой и ядом. Нет. Это не ее голос. Теперь она это понимает. Раньше не понимала этого, а теперь каждой клеткой несуществующего тела почувствовала чужеродную энергию, злость, отравляющую и без того измученный разум. — Он скоро придет за мной. — Он? — Почти ласково она откинула ей голову назад, впившись короткими полукружьями ногтей в обнажившееся горло. Зло. Ненависть, нацепившая ее лицо. Не имевшая права этого делать. Но это понимание не могло изменить прошлого. — Ты уже забыла, что он сделал с нами? Она схватила ее за волосы, окуная в черную жидкость, которая, кажется, была тут вместо пола, и она захлебнулась болью и слезами, не в силах отвернуться от морщинистого, уродливого лица, корчащегося над ней в агонии экстаза, когда сухие узловатые пальцы смяли грудь почти до треска. — Забыла, как это отвратительно? Она задыхалась от черной воды, а боль взрывами отдавалась в тазу, будто ее выворачивало наизнанку. — Он просто притворялся. Тошнота подступала к горлу, смешивая кровавую рвоту с водой, заполнявшей легкие, и она попыталась закричать, но тщетно. — Но я могу защитить нас. Внезапно боль ушла, а вместо воды легкие жадно наполнились воздухом. Она со всхлипами и подвыванием задышала, кашляя, когда вода пыталась покинуть тело, а она нежно, почти с любовью взяла ее лицо в свои ладони. — Ты гость. Поэтому полной власти над телом у тебя нет. Но у меня она есть. Если ты выпустишь меня — я сделаю, что должно, и мы обе освободимся от этого. Освободиться. Да, она хотела этого. Хотела избавиться от ощущения между ног, будто ее рвут пополам. От унижения, с этим связанного. От чувства, что ее душу растоптали, как дешевую стеклянную вазу, и теперь изнутри она набита этими осколками, царапающими, ноющими, не знающими пощады. Потому что их тоже никто не пощадил, когда еще единым целым они с размаху летели на пол. — Давай. Зеленые красивые глаза перед ней ошеломленно распахнулись. — Что? — Спаси нас. И губы, розовые, чуть пухлые, такие, какими должны были быть ее собственные губы, вдруг растянулись в жуткой, кривоватой усмешке. — Наконец-то. И ее расколола надвое чудовищная мука, еще большая, чем когда она топила ее в воспоминании, где ее насиловал безобразный старый ублюдок, или когда она забавлялась с ней, заковывая в клетку из пламени, сжигая дотла и собирая пепел воедино, чтобы повторить это снова и снова. Она бешено закричала, но изо рта не вырвалось ни звука. Боль перемещалась по телу, оставляя за собой ощущения ожогов, и когда культи ног с глухим чавканьем оторвались от тела, она снова беззвучно закричала, уже от выворачивающихся плечевых суставов. — Живучая, сука… И она кричала, кричала, кричала…***
Холодная вода смывала кошмары, преследующие ее каждый раз, когда она закрывала глаза, чтобы отдохнуть. Руки мелко тряслись, кожа то горела огнем, то покрывалась мурашками, такими непривычными на полупрозрачной тонкой коже. Сакура подтянула колени к груди и оперлась на них подбородком, обняв себя руками и хвостом. Крылья старалась беспокоить как можно меньше, лелея робкую надежду, что Карин права и со временем все то, что ей ампутировали, восстановится. В целом, такое возможно, Сакура и сама проводила опыты над саламандрами, которые заново отращивали даже ампутированные по сустав лапы, а с ее коктейлем из генов вполне можно было предположить, что физическая регенерация не только на раны и царапины действует. Пусть ее организм все еще сильно истощен, и восстанавливается она намного медленнее, чем могла бы, но поддерживать Бьякуго постоянно тоже не получалось — чакру нужно было все время делить на Инь и Ян составляющие, чтобы энергию Инь собирать в печать, а это тоже требовало определенных сил. Их уже почти не было. Вода набралась почти по бедра, и она осторожно опустилась на дно ванной, скривившись от ноющей боли в спине, и коснулась затылком холодной влажной эмали, погружая голову в воду. Это не могло помочь избавиться от воспоминаний, жалящих своей внезапностью, будто всплывшими из потаенных глубин памяти или вообще навязанных ей, но некому было внушить ей подобное. Пока ею занималась Карин, было проще никого не видеть. Больше не было сил притворяться, что она идет на поправку. К тому же некоторые процедуры были весьма и весьма мучительны, как, например, повторные переломы или вправления позвоночника, не ограничивающиеся одним сеансом, и приходилось терпеть раз за разом, после ощущая нарастающее с каждым днем облегчение. А ее крыша дала конкретную течь, и Сакура физически ощущала, как медленно сходит с ума. Слишком много неразрешенных проблем, которые решить она не в силах. Слишком много проблем, которые нужно решить — но на которые не было ни малейшего желания тратить усилия, щедро прикладываемые к удержанию хотя бы малой части вменяемости. Слишком много… слишком. Сама себя понять пока не могла. Может, Ино и была права, что ей нужна помощь профессионала, но собственное упрямство и упование на то, что она сама справится, мешало принять любые попытки ей помочь. Она должна выкарабкаться сама. Она найдет способы. Всегда находила. И всегда сама. Вспомнить только то, чем обернулась последняя помощь со стороны — и искалеченные крылья тут же отзывались нестерпимой судорогой. Жалкие. Обрубленные. Оставшиеся фаланги без перепонок походили на лапки паука. Чувство времени было убито напрочь, а собственные внутренние часы она старалась не слушать. Хотелось просто раствориться в одинаковости проходящих часов. Ей был нужен покой. Ей совсем не покой был нужен. Странные желания разрывали нутро, заставляя давиться ими, задыхаться от невозможности воплотить их в жизнь — ведь нельзя сделать то, о чем не имеешь даже представления? И приходилось терпеть. В голове был даже не бардак, а полный и беспросветный хаос, обретавший формы только в ее снах, которые после пробуждения она практически не помнила. Оставались только эмоции, а на оголенных нервах души даже маленькое недоумение становилось сокрушающим тотальным непониманием, не говоря об остальных эмоциях. Как всеобъемлюще она ненавидела Тонери и все, что он сделал с ней. Как мечтала ощутить в своей голове хоть что-то, напоминавшее барьер между ней и реальностью. Снова стать наблюдателем своей жизни, не погружаясь в пучину рвущих в разные стороны чувств. Снова стать… Собой. А кто, по сути, она? Без Джуби в сознании стало пусто. Она с каждым днем все четче ощущала его отсутствие, а вместе с этим — отсутствие давления, убивающих мыслей, тяжести, злости на себя. Все, что угнетало ее почти четыре года — все исчезло. И стало хуже. Тогда, пусть неосознанно, но она ощущала врага, с которым надо бороться изо всех сил. Она верила, что сама себе врагом и является, но поняв, что это не так, ужаснулась, ведь новый враг был в тысячи раз сильнее, хотя и казалось бы, что может быть сильнее давления Десятихвостого, запечатанного в ней? Ответ был так же прост, как и сложен. Она сама — самый страшный свой враг. Приходилось собирать себя по кускам, как чертов паззл, и детальки были настолько мелкими, что нужен был пинцет, чтобы подцепить хотя бы одну. А пинцета для осколков психики еще не придумали. Из задумчивости ее вывел голос Карин из комнаты: — Земноводное! Ты долго еще отмокать собираешься? Еда подъехала! Очередной подкол с ее стороны Сакура восприняла уже почти как должное. После вправления суставов и сращивания костей, которые Карин любезно ей повторно сломала для правильного заживления, она делала всего три вещи — ела, спала и пыталась двигаться. Ходить, как и шевелиться в целом, было довольно мучительно, но у нее хотя бы получалось. Сакура как никогда начала ценить возможность самостоятельно чистить зубы и мыться, как и в туалет ходить. Вообще любые вещи, которые позволяет тело, начала ценить, а раньше не заостряла на этом особого внимания. Какое удовольствие жевать мясо! Как приятно почесать зудящее плечо! Как классно, когда можно пошевелить отекшей ногой, поменять положение тела, в конце концов! Карин не стала заходить, чтобы помочь ей подняться, и Сакуре пришлось, кряхтя, вставать самой, пошатываясь и периодически выражаясь, как отпетый разбойник. Из воды вставать было сложнее, чем с кровати, но она справилась под хихиканье Карин из комнаты, которая прекрасно понимала, с какими трудностями столкнулась Сакура, и завернулась в полотенце, попутно выдернув пробку из ванной. Вода была мутной, с ошметками кожи и чешуйками. С ее регенерацией, еще и после всех травм, которые она получила, у нее кожа обновлялась чуть ли не каждый день. А Сакуре совсем не хотелось накопить ороговевшие клетки и потом, как змея, сбросить кожу целиком. От одной мысли об этом уже передергивало. Карин уже придвинула к койке столик на колесиках, на котором располагалась пиала с сырым мясом и тарелка с тремя огурцами, но Сакуру это уже не смущало. Ей хотелось именно такой еды, а ее организм явно сам себе не враг, раз так упорно боролся за жизнь все это время. Доковыляв до койки и подцепив когтями ломтик сырого мяса, аккуратно отправила в рот, с улыбкой наблюдая, как Карин дернулась от брезгливости. — Вкусы у тебя, конечно… — Ну извините, что я не травоядный демон, — парировала Сакура, отправляя следующий кусочек в рот, облизнувшись. — Пилочка есть, кстати? — На кой хер тебе пилочка? — вздернула одну бровь Карин. Выглядело это, признаться, эффектно. — Да когти тупые, — Сакура выпустила все пять полумесяцев из пальцев, показав Карин, — неудобно, да и когтевые мешочки изнутри повреждаются. Карин перехватила ее за запястье, внимательно разглядывая когти. — Ты сгибаешь только верхнюю фалангу пальца, чтобы их выпустить? — Я думала, ты изучаешь Зецу, выращенных из моей ДНК, и знаешь такие нюансы, — удивилась Сакура, на что Карин нехорошо хмыкнула: — Я предпочитаю изучать изнутри, если ты понимаешь, о чем я. За эту неделю, проведенную в компании Карин, у Сакуры атрофировалось то, что отвечало за возмущение. Ну да, пилит она ее маленькие искусственные копии, но ведь это ее работа, которая в итоге помогла самой Сакуре. Она же сама высылала образцы своих тканей Орочимару, явно же не для того, чтобы он через микроскоп их рассматривал. Закончив с сырыми ломтиками мяса, приступила к огурцам. Их было мало, три штуки, и все маленькие, размером с большой палец, но их хватило, чтобы перебить во рту влажный кровавый привкус. Дальше шли таблетки — штук двадцать, не меньше, Сакура их глотала автоматически, даже не запивая, настолько привыкла к таким объемам. А что — шестьдесят таблеток в день, все лучше, чем питаться через капельницу. — Поела? — Карин отодвинула столик и строго взглянула на Сакуру, заставив тяжело вздохнуть и послушно залезть под одеяло, натянув его до подбородка. Больше всего болели остатки крыльев, и на спине лежать было невыносимо, так что Сакура осторожно поджала фаланги к спине, умостившись набок. — Молодец, быстро схватываешь. Сакура только еще раз вздохнула. Методом проб и ошибок выяснилось, что Карин не менее взрывная, чем сама Сакура, а их споры были чреваты серьезными последствиями для здания госпиталя, так что Сакура решила, что лучше просто слушаться и делать то, что скажет ученица Орочимару, чем пытаться что-то доказывать. Тем более что от исполнения всех требований Карин ей становилось и правда легче, так что и подчиняться было с каждым днем проще. — Все, я вернусь через восемь часов с пилочкой, а ты поспи пока. — В ее голосе снова прозвучала издевка, но Сакура привычно пропустила ее мимо ушей. — И не забудь потом опять в ванную, я тебе оставила жесткую мочалку. — Сакура слегка улыбнулась, ничего не ответив. Карин и так понимала, как она ей благодарна. К тому же восемь часов поспать требовалось самой Карин, которая прекрасно знала, что Сакура высыпается до головной боли за шесть, и с каждым днем столько спать становилось все сложнее. Организм брал свое, и скоро должен был вернуться к привычным четырем часам сна. Когда Карин ушла на заслуженный отдых, Сакура сползла верхней частью тела с койки и дотянулась рукой до стопки книг, заботливо принесенных еще Ино, чтобы не скучала, но Сакура не хотела читать книгу. Она скинула энциклопедию по пищеварительным расстройствам и пособие начинающего хирурга на пол, выудив из-под них толстую тетрадь в уже затертом переплете, открыв ее на странице с загнутым еще вчера уголком. Карин не видела эту тетрадь, хоть и знала о ее существовании — ни один уважающий себя медик, проводящий эксперименты, тем более над собой, не будет хранить данные в памяти, насколько бы безупречной она не была. И Сакура была именно таким медиком — скрупулёзным, дотошным, внимательным к деталям. Так что теперь, когда сознание было пустым и ясным, не искривленным ложными взглядами Джуби, она читала свой дневник наблюдений — точнее будет сказать даже просто дневник — с особым вниманием. Даже то, что проект по своему исцелению она назвала «Панацея», уже о многом говорило. А сколько там было деталей, открывшихся для Сакуры под совсем другим углом! Тот факт, что все записано ее собственным почерком, не сглаживал ощущения, что она каждую цифру, каждое предложение анамнеза видит впервые. Как будто читала про кого-то другого. Из-за этого запись про Тонери, последняя в тетради, скомканная, с кое-где поплывшими от ее высохших слез буквами вызвала просто бурю эмоций. Так глупо довериться. Так по-детски. Вообще, по сути, незнакомому человеку. Это совершенно не было на нее похоже, но прошлого уже не исправишь. Прошлое нельзя исправить. А как быть, если и смириться с ним не получается? Между листов тетради были заложены свитки, в которые она запечатывала свои волосы или чешую для истории, и она открыла тетрадь с самого начала, приложив чакру к самому первому свитку. Длинный розовый локон волос был свернут спиралью, и Сакура с тоской провела по нему пальцами. Она точно помнила, что срезала его за месяц до того, как надела ошейник. Изучала изменения. Ведь волосы стали совсем другими — более жесткими и толстыми, крепкими, не такими. Хорошо хоть не торчали в разные стороны, это выглядело бы глупо. Ей хотелось понять, почему они изменились и стали так быстро расти, но ничего умнее, чем «продолжение нервной системы» на ум не приходило. А это ведь была просто очередная байка, ничем не подтвержденная. Хотя многие клановые шиноби, даже мужчины, предпочитали именно длинные волосы, и кто знает, может, в этом безосновательном предположении были свои резоны? Волосы на голове отросли довольно сильно, уже касаясь кончиков ушей, и все равно было страшно непривычно. Как будто чего-то не хватало. За всю сознательную жизнь не стриглась так коротко, максимум — по подбородок, и то это было в той далекой жизни, где она еще была ученицей Пятой Хокаге. Будто минуло не одно десятилетие. И эти мысли вернулись, хоть Сакура и старалась их отогнать подальше. Саске. Вспыхнувшее под опустившимися веками лицо казалось живым и реальным. Ухмылявшееся. Расстроенное. Спокойное. Понимающее. Слишком много эмоций для вечно отстраненного, раздраженного Саске. Которого раздражала именно она. Она вдруг ощутила бегущую под кожей дрожь, как каждый раз, когда он был рядом, но не похожую на первый трепет от их встречи. Другая дрожь. Как когда он касался ее. Как когда они пили вместе. Как когда водили за нос Ино и Сая, не сговариваясь, угадывая мысли друг друга. Как когда она бешено орала на него, захлебываясь слезами обиды и унижения, забыв о физической боли от боли ментальной, а растерянное старческое лицо было искажено гримасой ужаса от того, что он натворил. Она резко дернулась, сбрасывая наваждение. И распахнувшиеся глаза встретились взглядом с застывшей в дверях Ино.***
— Зачем? Ино пронзительно посмотрела на Саске, еще бледного после вчерашнего и вяло мешающего ложкой кофе, который она ему сварила. — Я не могу тебе сказать. — То есть ты хочешь, чтобы я помогла тебе тайно выкрасть из деревни мою лучшую подругу, по совместительству Десятихвостого, которую ты к тому же изнасиловал на миссии, и при этом не можешь сказать, зачем? — Не говори об этом так! — вспылил Саске, тут же вернув себе самообладание, но на его лице плотно отпечаталась мука. Ино до сих пор не могла поверить, что пьяное откровение — это правда. — Я не хотел причинить ей вреда. Тем более сделать такое… Это был как будто не я. Я осознал, что творю, когда уже было поздно что-то исправить. Ино задумчиво постучала пальцами по столу. Ситуация вообще не огонь. Как относиться к Саске после того, что она узнала, она понятия не имела, но ведь он успел стать ей другом, причем довольно близким. К тому же она была слишком хорошо осведомлена об эффекте периода Сакуры, и, возможно, оправдать Саске это и могло, но все равно… Она уже не знала, как себя вести. Меньше всего Ино хотелось быть зажатой меж двух огней — лучшей подругой, которая и так настрадалась на десяток жизней вперед, и другом, который один из немногих видел в ней человека. Которого она вытаскивала практически с того света, потому что боялась потерять. Который прошел огромный путь, чтобы найти себя и исправить свои ошибки. А Сакура его еще и любит. Слишком дохрена факторов для простой, как табуретка, Ино. — Я знаю что то, о чем я тебя прошу, практически невыполнимо, — подал голос Саске, отхлебнув кофе и снова схватившись за голову, видимо, еще гудевшую от количества выпитого вчера, — но прошу тебя. Ино, я видел, что с ней стало. И я пообещал себе, что сделаю все возможное, чтобы помочь. Я… даже не знаю, как за такое можно извиниться… А еще я стер ей память об этом. — Что ты сделал?! — опешила Ино, ошалевшим взглядом воззрившись на Учиху, совсем попутавшего берега. — Ты хоть соображаешь, какие последствия для психики это может нести?! Да ты… Ты! — Саске приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но Ино жестом заставила его молчать. — Она уверена, что это был Тонери! Она… — Я видел последствия своего решения. Ино непонимающе помотала головой. — То есть? — Я не просто так вчера сорвался. Алкоголь меня никогда не прельщал ни под каким предлогом. Но вчера это показалось выходом… Ты знала, что Сакуру сейчас лечит Карин? — Карин? — Ино старательно откапывала это имя из памяти, и на ум пришли ярко-красные волосы и такие же пронзительные глаза. — Это же ученица Орочимару? — Да. И она была со мной в команде Така. Двоюродная сестра Наруто. Ирьенин. Уникальный геном, она вообще очень необычная. Так вот вчера я… Я просто захотел ее увидеть, Ино. Ничего более. Я просто должен был убедиться, что с ней все в порядке. — Карин? — не поняла Ино. — Да нет, Сакуру! — он зажмурился, и на его лице заиграли желваки. — Я видел все, что делала с ней Карин. Она еще проверяла перед началом этой пытки, нет ли кого поблизости, а я был на посту. Когда она зашла, я внушил ей, что комната пуста, более того — запечатана. И… смотрел. Как она вправляет ей кости. Ломает крылья, чтобы срастить переломы заново, уже правильно. И еще… Он сжал стакан так, что тот чуть не треснул, но все же обошлось. Ино внимательно изучала все внешние проявления эмоций Саске, которые раскрывались только наедине с ней. Если людей было больше, он был всегда сдержан и немногословен, но один на один выдавал порой такое, что оторопь брала. Как два разных человека. — Я собираюсь уйти из Конохи. Миссия уже на одобрении у Хокаге. Ино застыла. Потерять Саске теперь для нее было двояко. Он сделал то, что она, как женщина, никогда бы ему не простила, к тому же это касалось Сакуры, но с другой стороны, это же Саске. Саске. Который многое перенес и переосмыслил. Ее обвести вокруг пальца не так-то просто — она не просто глава клана, она сильнейший менталист. Среди Яманака равных ей не было. Она могла понять, что за человек перед ней, даже не прибегая ни к какой технике, просто читая его, как книгу. И в Саске она была уверена — это страшная ошибка, это не было преднамеренным действием. — Чем вызвано твое решение? — осторожно поинтересовалась она, боясь услышать ответ. — Она меня об этом попросила. Еще перед началом миссии. — Ты не думаешь, что она могла изменить свое мнение? — После того, что я сделал? Нет, конечно. — Она же этого не помнит. — Но память все равно есть! — Ино показалось, что он сломает стол, или от переполнявшего его гнева на самого себя прослезится, но Саске нацепил свою маску безразличия и с трудом, но держал себя в руках. — Я просто закрыл это воспоминание от нее. И она — я не знаю, ее душа, разум, понятия не имею, — была против. Я плохо помню, кусками, но она царапала ту дверь. — Какую дверь? — Неважно. Я даже не уверен, было ли это на самом деле или просто плод моего воображения. — Саске, наконец, поднял на нее взгляд, в котором застыло горе — Ино уже видела подобное. Это был взгляд Сакуры четыре года назад. Разница только в цвете радужки. — Так ты поможешь? Ино задумчиво пожевала губы. Как ей поступить? С одной стороны, если откинуть состояние Сакуры и ее сущность в сторону, то он не просит ни о чем криминальном. Но ведь состояние и сущность Сакуры — как раз те ключевые моменты, которые откидывать нельзя. Никак. Тем более было удивительно, что Саске жив. Может, он все же тронулся? И именно поэтому он так уверен в том, чего не совершал на самом деле? Ничем другим факт его существования она объяснить не могла. Ино тоже умела читать результаты анализов и экспериментов, которые проводила Сакура. И примерная картина была такова — после секса с ней у ее предполагаемого любовника сначала начала бы густеть кровь, образуя тромбы. Потом яд Сакуры проник бы в мозг, травмируя нейроны, параллельно с этим иммунитет перестал бы распознавать клетки собственного организма, разрушая сосуды… Инсульт — самый минимум из того, что должно было произойти с Саске. Даже если бы выжил, девяносто процентов вероятность остаться совсем овощем, и еще десять — инвалидом с нефункционирующим телом или его частью. Гораздо более серьезно, чем лишиться руки. Но нет — он в полном порядке, не считая руки, которую ему уже восстанавливали один раз и которую он потерял снова, сильных последствий ожога от взрыва и сильнейшего похмелья. Что там с его психикой, разбираться она не хотела. Не сейчас. Пока ее мучительно выматывал последний этап миссии, в который входила подчас очень глубокая считка пострадавших рабов или торговцев, от одного вида которых уже накатывала тошнота и отвращение до желания содрать с себя кожу, чтобы только не ощущать их взглядов на себе. Сальных. Оценивающих. Совсем не таких, к каким она привыкла из-за своей внешности. — Пообещай мне, что ты не причинишь ей вреда. Саске аж вздрогнул, когда она наконец подала голос, и нахмурил лоб: — И все? Все твои условия? — Нет. Не все. Ты должен рассказать ей правду. Про… вас. Саске отвел глаза, уставившись в пустоту, а Ино сложила руки на груди, внимательно наблюдая. Теперь была ее очередь ждать. И когда на его застывшем лице промелькнуло что-то, похожее на эмоцию, он тихо выдохнул: — Идет.***
Он не знал, зачем затеял всю эту глупость. Надеялся объясниться? А что объяснять? Что он не хотел сделать ей больно? Что сожалеет, что проморгал ее похищение? Что ему жаль, что он почти убил ее, до хруста впившись в ее гортань пальцами во время формирования Биджудама? Да, поводов извиняться у него было предостаточно. И это обескураживало. Сакура, когда они с Ино практически прокрались к ней в палату, даже не выказала удивления. Как будто так и должно быть. Но что-то на дне ее глаз, что-то темное, застывшее там, когда она коротко взглянула на него, тут же переключившись на Ино, заставило его глупо и по-детски замереть. Сердце бешено заколотилось в груди, когда она с поддержкой Ино встала с койки, повернувшись к нему спиной. К слишком голому взгляду Сакуры прибавилась ее голая спина с жуткими шрамами и синяками, уже пожелтевшими, но еще пересекающими лопатки, и он не мог перестать смотреть на обрубки крыльев и покрывающую позвоночник черную чешую, переходившую в хвост, до тех пор, пока все это зрелище не скрыл больничный халат. Ино сделала надрезы на лопатках, чтобы высвободить крылья, а Сакура лишь тихо хмыкнула на это, что казенное не так жалко. Ни она ему, ни он ей за это время не сказал ни одного слова. И так же, как и встретила их, невозмутимо, вышла в холодный темный коридор, откуда Саске и перенес ее сюда. Глубокая ночь тут была осязаема, только тусклые звезды рассеивали густую темноту, но Саске хватало того, что он видел с помощью Шарингана, а Сакура… А что Сакура? Для нее, наверное, было светло, как в полдень. Ее глаза слабо светились, отражая ничтожное количество света, разлитое в воздухе, и Саске безошибочно почувствовал, куда она смотрит. Именно почувствовал, потому что сил посмотреть на нее не было. — Почему здесь? Ее голос нарушил это неловкое молчание, которое забралось Саске под кожу, и он вдруг выдохнул, с облегчением поняв, что в ее голосе нет презрения и злости. Только тоска, такая же, как та, что царила в душе Саске с того самого момента, если эта душа еще вообще была жизнеспособна. — Тут все началось. — Разве тут? Уточнять было не нужно. Сакура как будто была в его голове, с полуслова понимая, что он имеет ввиду, и ее шпилька по этому поводу вызвала легкую ухмылку. Он был страшно виноват и не знал, как за подобное вообще можно простить, но обманывать себя он больше не мог. Он безумно тосковал. Ему не хватало просто ощущения ее рядом. Вот так, на расстоянии вытянутой руки. Звука ее голоса. В его голове. Пока она сидела в этой треклятой комнате, непроницаемой для чакры, он вообще не ощущал ее. Как будто ее не было. Дикое, жуткое ощущение. Ему и сравнить было не с чем. — Ты знаешь, что там? Сакура честно пожала плечами, от чего воздух вокруг нее слегка зашевелился и завибрировал. Даже чертов воздух возле нее вел себя не так, как должен был, что уж говорить о нем, Саске? — Там… — она задумалась. Саске не выдержал и посмотрел на нее. Глаза мучительно прошлись по ее силуэту в полумраке, видя каждую мельчайшую деталь. Каждую складку на больничном халате. Короткие волосы нежно-розового, почти светлого оттенка. Задумчиво прикушенную нижнюю губу. И зеленые круглые монетки глаз на скрытом мглой лице. — Мне… страшно, когда я задумываюсь, что там. — Не бойся, — быстрее, чем рассчитывал, выпалил Саске, и светящиеся глаза обратились на него, от чего перехватило дыхание. У нее. — Если ты не захочешь, мы не зайдем туда. Только скажи — Аматерасу уничтожит тут все за пару часов. — Саске. Что там? Она знает — это было написано на ее лице. А еще он был в этом уверен, потому что ускорившееся опять сердце отражало не его волнение, а ее. Это она заволновалась, потому что поняла — а поняла, потому что он знал. Все было запутанно, и при этом настолько правильно, что смятение, как у виноватой собаки, отступило, постепенно вытесненное уверенностью в том, что он делает все правильно. Ей это нужно. — Тонери. Она сжалась, как от удара, но Саске не пытался приблизиться или утешить. Он просто продолжил: — В пустыне. Я поменялся с ним местами — это дало возможность мгновенно оказаться возле тебя. У меня было мало времени, а Тонери был уже без сознания, но я успел поймать его в гендзюцу до того, как он вырубился. — Остальные ничего не увидели, потому что они тоже… — понимающе хмыкнула Сакура, но ее страх оставался почти осязаемым. — Да. Ино не дала мне умереть, иначе эффект от техники пропал бы. Но все сложилось. Когда я пришел в себя и начал восстанавливаться, я вспомнил про него. К счастью, он выжил — иллюзия заставляла его выживать. Сакура слушала его, отвернувшись — взгляд снова был прикован к чернеющему между деревьев домику. — И я перенес его сюда. Ино сказала, что он украл глаза Ханаби, сестры Хинаты. Она судорожно кивнула и, спустя бесконечно долгие минуты молчания, тихо пробормотала: — Я… не могу, Саске. Меня как будто… парализует от страха. Он… он меня… Она не договорила, но Саске в одну секунду ощутил на себе все мучения, через которые она прошла — будто несколько дней, проведенные у Тонери, сконцентрировались в его теле на одно мгновение, и он зажмурился от боли и бешенства. Как эта тварь вообще посмела сотворить с Сакурой нечто подобное?.. Ему тяжело далось позволить Тонери дожить до этого дня. — Сакура, — он поразился, насколько спокоен его голос несмотря на кипящую в душе злость и ненависть, — одно твое слово — и тут все сгорит. Дотла. Не задумываясь. Если она попросит — он ни секунды не будет сомневаться. Она продолжала смотреть на остов дома Бабаи, выглядящий совсем заброшенным, с заросшими травой ступеньками и покосившейся крышей, и мелко дрожала. И тут Саске ощутил упрямство. Такое сокрушающее, что поневоле улыбнулся, когда Сакура сделала маленький, неуверенный шаг к домику. — Нет. Позволить страху победить сейчас — это проиграть. Я слишком много проигрывала. Пора посмотреть ему в глаза. — Еще короткий шаг, и затрясло уже Саске. — Ты… поможешь мне победить? В ее голосе прозвучала вдруг такая неприкрытая, отчаянная мольба — всего на мгновение, но Саске хватило этого, чтобы сердце сжала ледяная когтистая лапа вины. Заставила его снова вспомнить о том, что он — последний, кого она должна умолять. Все должно быть точно наоборот. И ему не пришлось даже думать над ответом. — Да. Я сделаю все, чтобы ты победила. И они медленно, не сокращая дистанцию между ними, двинулись к домику, когда-то приютившему их в своих лабиринтах на долгие полгода.