Не по закону Природы

Однажды Сарада спросила ее, почему почти во всех книгах, которые она читала, всегда повествование начинается с описания неба. Сакура тогда ответила наобум, особо не задумываясь, что это связано с попыткой автора передать настроения главного героя или грядущих событий, ведь что может быть нагляднее, чем небо, которое каждый человек видит каждый день? Бесцветное зимнее небо — отображение апатии, тяжелые предгрозовые тучи — гнетущее, подавленное настроение, безоблачное синее — легкость и радость на душе. Или наоборот, игра на контрастах — чем хуже главному герою, тем лучше погода и ярче солнце, как будто назло. Они еще долго дискутировали о настроениях, проведя отличный вечер за интересной беседой, а потом Сакура забыла об этом в череде разнообразных, насыщенных дней, как и многие их другие разговоры. Чтобы вспомнить сейчас и задуматься. Ведь правда — не всегда, но почти всегда окружающая обстановка была отражением того, что происходило в жизни или душе главных героев. Она читала все те книги, которые ей давала Сарада, иногда сама советовала что-то, но учитывая, что большую часть жизни она посвятила медицине и всему, что с ней связано, и литературу предпочитала соответствующую, никогда особо не интересуясь романами Джирайи или подобными бесполезными книгами, ее советы в основном касались именно профильных энциклопедий, научных статей и трудов врачей, которые привлекали ее внимание профессиональными успехами. Но ради Сарады она даже прочитала все книги Джирайи, запоздало признав, что почивший автор — гений по части описания чувств, что интересно — женщин. Писал он так, будто действительно знал женскую натуру настолько от и до, что становилось не по себе от того, насколько тонко он ощущал каждую грань сомнения, каждый пик влюбленности и смятения, мельчайшие оттенки чувств, которые мужчинам зачастую просто недоступны в силу определенного склада ума и психики. Ее память была цепким капканом, раз попадавшая туда информация уже не могла быть забыта, если представляла хоть какую-нибудь ценность. А каким бы было ее небо? Если бы она оказалась главным героем книги, описывающей события ее жизни — было бы оно голубым и ярким, как сейчас, когда она смотрела в него широко открытыми глазами, или наоборот, его бы затянули тяжелые черные тучи, полные влаги и молний? Нет, не так. Как бы оно менялось со временем? Стоило вспомнить о событиях далекого прошлого, которые происходили с ней в самом начале ее пути, как глаза заволокло соленой пленкой невыплаканных слез, которым никогда не суждено однажды политься. Тогда она тоже видела над собой такое же голубое, бескрайнее небо — оно было свидетелем их зарождавшейся дружбы с Ино, их вспыхнувшей вражды из-за Саске — они были детьми, а у детей свои катастрофы. Сейчас казавшиеся мелкими, тогда — почти конец целой вехи в жизни. «А ведь я победила в этом сражении» — с нежной горечью подумала Сакура. Саске в итоге остался с ней, а не с Ино, но тогда, в детстве, разве могла она себе представить хотя бы часть тех обстоятельств, в которые будет облачена ее победа? Потом небо над ней стало серым, влажным — именно такой была ее подушка от пролитых слез после ухода Саске из деревни. Казалось, что еще немного — и серая масса над ней просто рухнет всем весом ей на голову, настолько тяжело ей давалось расставание с тем, для кого она ничего не значила, кто отверг ее чувства так же просто, как отгоняют от лица назойливую мошку — резким, коротким движением руки, оглушившим, почти убившим. Из неба исчезла синь на долгие годы. Годы в упорных тренировках, слезах от собственного бессилия, болезненных уроках учителя. Именно тогда она усвоила намертво — что бы ни происходило вокруг, что бы ни случилось, как бы страшно ни было — она не должна закрывать глаза, должна смотреть прямо в лицо опасности, чтобы иметь возможность просчитать дальнейшие действия соперника и предугадать их, что невозможно сделать, если глаза закрыты. Что и случилось после запечатывания в нее Десятихвостого. Она уже не видела никакого неба над собой, оно превратилось в черную, сосущую бездну, в потолок больничной палаты, в которой она пришла в себя в чужом, незнакомом, мучительном теле, запершим ее один на один с терзавшим демоном в глубине ее сущности. И она закрыла на это глаза. Жизнь продолжалась, но вокруг нее, не затрагивая в ней ничего, кроме самых болезненных струн зависти, ревности, обиды и отчаяния. Как, оказывается, меняются приоритеты и привязанности, кто бы мог подумать. Когда, казалось, уже ничто не вернет в ее жизнь краски, что все останется так — беспросветно, тускло, одиноко, — именно тогда появился тот, кто усугубил сосущую черноту в душе и при этом заставил небо снова появиться над головой. Только Джирайя, пожалуй, смог бы понять всю противоречивость ее чувств, когда она с таким рвением отталкивала от себя Саске, в котором нуждалась даже больше, чем в воздухе, а потом сама тянулась к нему, не в силах заставить себя закрыться, не понимая, как она вообще может отказываться от крохотного луча надежды, прорвавшего монотонность ее существования и осветившего игнорируемые ей хорошие аспекты ее жизни. В этом была какая-то своя магия. Она часто возвращалась мыслями в то время, когда между ней и Саске электризовался воздух от напряжения, и Ками, как много глупостей она совершала, незрелая, глупая девчонка! Как многого можно было избежать, если бы она не противилась неизбежному, ведь сама же понимала, даже тогда, что Саске упрям, и только Наруто смог его переупрямить — ценой их с Саске рук. В самом деле, может, стоило тогда оторвать ему ногу, чтобы дошло, если она и правда была так решительно настроена не губить ему жизнь. Горячий песок обжигал спину, небо темнело, зрение туманилось — перед глазами возникла призрачная дверь, которую Сакура, не задумываясь, открыла, решительно шагнув в прохладу пустой комнаты, в центре которой переливался красный сгусток, слабым светом освещая небольшое пространство. Рука сама потянулась к сфере… Сквозь туман до нее донесся крик:  — Папа! И все померкло, засасывая ее в воспоминание.

***

 — Что же мы натворили, Саске? — тихо спросила она. Она не видела его так давно, что с трудом переборола желание обнять его сразу, но обида и тоска, поднявшиеся в душе, стоило только вспомнить, что он почти год держал ее в иллюзии, похитил Сараду и ни слова не сказал ей о войне, на грани которой была страна Огня из-за нее, не позволили очертя голову броситься в его объятия.  — Я так боялся потерять тебя, что, кажется, окончательно потерял. От хриплого, как будто сорванного голоса ей стало физически больно.  — Но я ведь тут, — зачем-то напомнила она.  — И я не знаю, почему.  — И я не знаю, — эхом отозвалась она.  — Я не знаю, как…  — И я не знаю, — повторила она, взглянув на него. От вида его изможденного, измученного лица, уставшего и обреченного, страшно захотелось забыть обо всем и просто заплакать — но плакать она не имела права. Не сейчас. Осторожно приоткрыла ему свою душу, позволив себе окунуться в его чувства — там было столько отчаяния, сожаления и вины, что обида почти сразу прошла. Он сделал все, что было в его силах, чтобы защитить ее, не только ее, но и их дочь, и да, пусть все получилось так, как получилось — он старался спасти их. И ему это удалось. Он и сам достаточно винит себя за то, что сделал с ней, что пришлось сделать — и то, что она могла увидеть его чувства сама, прочувствовать их лично, и стало его прощением. Она поняла, как же сильно его любит. Вопреки всему, она все еще его любила.  — Как?.. — выдохнул он, недоверчиво посмотрев ей прямо в глаза — он тоже понял это.  — Вот так, — она пожала плечами, понимая, что слова будут лишними. Она всегда любила его вопреки. Даже осознать, что жизнь, которой она жила, фальшивка, очнувшись в запущенном доме посреди густых непроходимых лесов, куда Саске спрятал их с Сарадой, отрезав от мира и защитив от преследователей, которые тогда точно были, оказалось недостаточно, чтобы винить его дальше. Он смотрел на нее долго, очень долго, упиваясь ее эмоциями, и в его глазах медленно зажигалось желание жить.  — Мои решения всегда были продиктованы эгоизмом, — признался он, и Сакура немного нахмурилась. — Я думал о тебе, о Конохе, о Сараде потом… Но прежде всего я сначала думал о себе. И когда я узнал…  — Едва не началась война, — перебила Сакура, вспомнив то, что ей рассказала Цунаде, едва не схлопотавшая инфаркт, увидев ее — она ведь была уверена, как и все остальные, что она пытается справиться с маленьким бесенком по имени Сарада в Конохе, в своем доме, излеченная от «болезни» и лишившаяся из-за этого чакры.  — Да. И она… Они требовали выдать тебя и Сараду. А я… Ну неужели я за всю жизнь так и не заслужил быть просто счастливым? Такого откровения она не ожидала. Саске потупил взгляд, не в силах смотреть ей в глаза, и зло продолжил:  — Я же столько сделал для них. Не только для них, для мира в целом. И я попросил взамен всего одну мелочь — в глобальном масштабе это просто капля в море! — всего одну, в обмен на всю мою силу, приложенную к поддержанию спокойствия в мире. Тебя. Мне ничего не было нужно больше. И даже тебя у меня пытались отнять. Да, все бы могло сложиться иначе, если бы не твое имя тогда вытянули, и ты бы не была… собой, но что толку думать об этом? Ты — та, кто ты есть. Так почему вместо того, чтобы дать нам быть вместе, освободить тебя от всех этих ошейников, опытов, прочей чепухи, дать тебе возможность нести добро с новой силой, которой ты обладаешь, нас вынуждают скрываться, прятать тебя, постоянно оглядываться и ненавидеть их? Неужели они до сих пор не поняли, что нам не нужны их сраные деревни, не нужна власть, за которой при наших силах, по их мнению, мы непременно должны охотиться? Для чего они злят меня, зная, что я могу… О, сколько раз она сама думала об этом! Слова сорвались с ее губ прежде, чем она сама поняла их смысл:  — Потому что они всего лишь люди, Саске.  — А мы — не люди? И правда — а люди ли они? Сакура уже давно смирилась с тем, что физически она не является человеком в том понимании, в котором это трактуется многочисленной медицинской литературой. Но только ли физиология определяет человека? Работорговцы были людьми, что не мешало при этом им быть нелюдями. Сколько раз она сталкивалась с жестокостью за гранью ее понимания, так может, человек — это нечто большее, чем две руки, две ноги, одно сердце, два полушария мозга, прямохождение? В природе человека заложено столько хорошего, светлого, великого — и только единицы используют свой потенциал, чтобы привнести в этот мир чуть больше добра, а остальные либо просто безучастны, либо падают так низко, что человеческие жизни для них становятся разменной монетой в бесконечной череде войн, предательств, лжи и ненависти. Поступил бы Саске с ней так, как поступил, если бы был человеком? Если бы его душой управляли все те же силы, что властвовали над Райкаге, готовым объявить стране Огня войну только потому, что у Конохи «имелось оружие» в лице Сакуры, потенциально опасное для других стран? Конечно, нет. Он бы тогда натравил ее на них, для него в этом не было бы особого труда. Его решение было глупым и необдуманным, безусловно — возможно, вместе они смогли бы найти другой выход. Но Сакура хотела верить людям, и наверняка пошла бы к ним, чтобы сдаться и показать, что не имеет никаких намерений относительно власти над миром, что и стало бы ее концом — там-то, на той стороне, были именно люди. И они скорее всего убили бы ее. Так что ответ для нее был очевиден.  — Нет, мы давно не люди. И твой последний поступок это доказал. — Сакура встала, решительно подойдя к нему. Не было больше смысла отдаляться от него. Теперь они на самом деле вдвоем против всего мира. — Я предупреждала тебя, что, если свяжешься со мной — пути назад не будет.  — Его никогда не было, — упрямо заявил Саске, но Сакура обняла его исхудалое лицо ладонями, наклонившись ближе, и с нажимом повторила:  — Я говорила тебе, что однажды отступать станет поздно, и даже если ты захочешь — ты не сможешь…  — Я не хочу, — резко перебил он. — Мне нужна только ты. Если бы ты смогла меня простить, я… И она поцеловала его. Взяла его лицо в свои ладони и поцеловала, так, чтобы он понял — это и есть ее ответ. Она простила, и простила давно. Обида прошла полностью под натиском осознания, что он, к счастью или к сожалению, понимал, что его жизнь теперь принадлежит ей, он сам вложил ее ей в руки, добровольно.  — Мы можем все изменить, — вдруг выпалил он, стоило ей разорвать поцелуй, и она непонимающе уставилась на него:  — О чем ты?  — Ты и я — вдвоем у нас есть сила переписать историю начисто. Превратить мир в ту иллюзию, которой ты жила. Начать заново. Никто никогда не узнает, что Джуби вообще был, что была необходимость его запечатать, что была выбрана ты. Не придется возрождать Десятихвостого — ты и так уже есть, и твоя чакра сможет покрыть весь необходимый для техники объем, чтобы стереть… Она слушала его и не верила своим ушам. Он серьезно? Ради нее он готов сам встать на место Обито и Мадары, против которых был весь мир шиноби, из-за борьбы с которыми объединились все страны, объявив им войну, и с ее помощью воплотить то, что хотели они? Только ради того, чтобы ее просто оставили в покое, и она могла жить, не скрывая факта своего существования? В глубине души, конечно, грешная мысль проскользнула — а почему бы и нет? Она не жаждет власти, как и Саске. Вдвоем они и правда могли бы изменить мир к лучшему. Но она тут же заставила себя отбросить эту идею, понимая, как тонка грань между благом для всех и концом света, которым это обернется на деле.  — Не нужно, Саске. Не надо превращаться в тех, против кого мы боролись всем миром. Пусть мир живет по своим законам — а мы создадим свой. И однажды, возможно, Сарада поймет нас. — Если он и ощутил ее сомнение, то виду не подал, только тихо, грустно заметил:  — Сараде без тебя очень плохо.  — И мне без нее. Но со мной у нее не будет нормальной жизни. Никогда. Она уже смирилась с этим. Она понимала это с самого начала, как только беременность уже стала очевидной и отрицать ее стало бессмысленно — она была демоном. А окружали ее, опять же, люди, которые никогда не оставили бы ее в покое, и до сих пор, если бы было известно, что она еще жива, за ней бы охотились — так что Саске, на самом деле, принял, возможно, единственно верное решение, подменив ее на Ширу, с которой они были феноменально похожи, раз даже Цунаде не заметила подмены. Впрочем, без влияния Шарингана тут явно не обошлось. Она опять потянулась к нему губами, пытаясь отвлечь от гнетущих его мыслей, и вся тяжесть осознания их положения тяжелым грузом свалилась на плечи — теперь, когда она признавала, что все понимает, что выбор слишком неравноценен, и что права выбирать у нее в целом нет, как и никогда не было, у нее появилось то же ощущение, что и тогда, когда она убила Тонери, после чего сожгла свою тетрадь с исследованиями в поисках «Панацеи». Она смирилась. Снова. Но это вовсе не означало, что она опустит руки, вовсе нет. Ей еще нужно было кое-что сделать, прежде чем Саске сможет спрятать ее от этого жестокого мира.  — Только сначала сделаем одну остановку?  — Конечно.

***

Саске отреагировал на крик Сарады мгновенно. Бросив свои попытки связать несколько крупных листьев, чтобы у девочек был навес от солнца, он в несколько секунд преодолел расстояние от кромки воды до их лежбища, увидев, как Сакура раскинулась на песке, невидяще глядя в небо и не реагируя на Сараду, теребящую ее за плечи, пытающуюся привести в чувство, и облегченно вздохнул:  — Не надо. Не трогай.  — Что с ней? — паника в голосе дочери заставила успокаивающе провести по ее плечу.  — Все в порядке. У нее это бывает, — он осторожно навис над Сакурой, посадив ее и прислонив к себе, поправив основание хвоста, чтобы не перегибалось.  — Что это вообще такое? — не унималась Сарада, не на шутку перепугавшись.  — Сложно объяснить. Там какие-то психологические термины, и я в них, признаться, не разбираюсь. Но все хорошо, правда. Не волнуйся.  — Легко сказать, — фыркнула Сарада один в один как Сакура, это заставило Саске улыбнуться. — А это откуда у нее? — она отбросила ее волосы с шеи, оголяя белый рваный шрам, четко очерченный чешуей. — Как будто ей чуть голову не оторвало.  — Почти так и было. Она неудачно создала биджудама, и… — не желая вскрывать свою прямую причастность к этому увечью и рассказывать, какими разрушениями могло грозить его невмешательство, коротко пояснил: — в общем, она его проглотила. И он взорвался у нее в горле.  — Разве такое возможно? Как она вообще жива осталась? — опешила Сарада.  — Чудом, — вздрогнул Саске, вспомнив вырванную челюсть и разорванное пополам тело, утыканное проводами и трубками.  — Да уж, ты как всегда красноречив, — она скрестила руки на груди, и Саске ощутил тщеславный укол гордости — Ками, эта роскошная женщина — их с Сакурой дочь. Уму непостижимо. Сарада вообще была сильно похожа на Сакуру. Безусловно, она была ярким представителем клана Учиха, черные волосы и непроницаемые глаза были точно, как у него, но черты лица полностью передались от Сакуры, и печать Инь на ее лбу придавала еще больше сходства, чему Саске был очень рад. Женщины его клана были красивыми, конечно, но Сарада в этом плане переплюнула даже свою покойную бабушку, Микото. Не говоря о прочих достоинствах. В свои почти сорок лет она держала идеальную форму, не давая себе поблажек в тренировках и не ища оправданий, что у нее нет на это сил или времени — она умудрялась исполнять роль Девятой Хокаге, главы клана Учиха, жены, ирьенин и матери троих детей настолько безукоризненно, что Наруто, вечно мечущийся в свое время между семьей и работой, мог только позавидовать такой многозадачности. А ведь она еще выкраивала время пару раз в год, чтобы побыть с ним и Сакурой два-три дня, как сейчас. Воистину, женщины гораздо более выносливы, чем мужчины, Саске давно смирился с этой мыслью. К тому же, у него была Сакура, как живое подтверждение — вряд ли кто-то смог бы справиться со свалившимися на нее испытаниями лучше. Сакура уткнулась лбом в его шею, обхватив за плечи — пришла в себя. Сарада облегченно выдохнула:  — Мам, ты чего так пугаешь?  — Я… задремала, кажется, — Сакура смущенно улыбнулась, отстраняясь от него и сонно заморгав, на что Сарада скептически выгнула бровь:  — Ага, с открытыми глазами. Ты полна сюрпризов.  — Я пойду доделаю навес. Ты как? — он кивнул Сакуре, когда она мысленно заверила, что все хорошо, — думаю, за час управлюсь, как раз до солнцепека.  — Мам, пойдем купаться? А потом папе поможем, — предложила Сарада, когда он встал и начал отряхивать песок с шорт, густо облепивший влажную ткань.  — Я только за, — кивнула Сакура, и он протянул ей руку, помогая встать — купальник Сакуры отличался от обычных купальников только застежкой сзади, которой у нее, по понятной причине, не было — весь лиф держался на плечах, и он невольно прищурился, вспоминая, как она впервые его померила. От его слишком красноречивого взгляда Сакура слегка зарделась, но Сарада не заметила — она уже была на полпути к морю, нетерпеливо оглядываясь, когда Сакура последует за ней. Решив, что сначала закончит сооружать для них дикарский зонт, он проводил Сакуру до воды и вернулся к своим листьям, которые волны уже успели растащить по берегу и уничтожить четко выверенную композицию.

***

— А у тебя порхают в животе бабочки? — Сарада оторвалась от книги и вскинула на нее обрамленные густыми ресницами черные глаза, и Сакура, загадочно улыбнувшись, не сдержалась и чмокнула дочь в щеку. Они валялись на песке, обсыхая после купания, пока ждали свой навес — Саске, после нескольких попыток ему помочь, взбеленился и отправил их загорать, заявив, что от него с одной рукой больше толку, чем от них двоих, постоянно играющихся и вообще не относящихся к делу серьезно. Правда, все это время на его лице блуждала улыбка, так что они не обиделись, покорно отправившись исполнять поручение и подставив спины уже начавшему жарить солнцу.  — Кто знает, — взгляд прошелся по побережью, сфокусировавшись на фигуре Саске, у самой кромки воды сооружавшего из широких листьев навес, ловко орудовавшего единственной рукой и зубами, когда нужно было связывать толстые стебли вместе. Возраст был ему к лицу. Седина слегка припорошила виски, не тронув густой копны черных волос, возле рта пролегли две решительных, волевых черты, лишь напоминавших морщины, и на этом старость отступила, решив, что до штурма конкретной крепости еще не доросла.  — И на кого-о-о же ты так засмотре-е-е-елась? — потянула Сарада с плохо скрываемым смехом, тоже бросив взгляд на отца, заставив Сакуру слабо зардеться.  — На море я смотрю, — бурчание тоже было хорошо завуалированным смехом, тут же застрявшим в горле, стоило Сараде вдруг посмотреть на нее так, как мог смотреть только представитель клана Учиха — серьезно, прямо, точно в душу, взглядом пригвождая к месту и вышибая воздух из легких:  — Мам, мне почти сорок, и я родила троих детей. А ты все еще смущаешься при мне из-за своих чувств к папе? Я же не слепая.  — Сарада, это я точно с тобой обсуждать не буду! — возмутилась Сакура и нервно забила кончиком хвоста по песку, отвернув от дочери смущенное лицо. — Это личное!  — Ну как скажешь. Только ты, пожалуйста, периодически глаза опускай в книгу от своего личного, или я буду читать сама и ждать, пока ты дочитаешь, не буду, — заявила Сарада, и улыбнулась ей той же улыбкой, что и Саске — ну один в один просто, как же Сарада сильно на него похожа.  — Знаешь, я тут думала по поводу неба, — вдруг переключилась Сакура, — ну, неба в книгах, почему постоянно упоминается небо в книгах, — пояснила она, и Сарада кивнула, показывая, что понимает, о чем речь, — как ты думаешь, а если бы книгу писали о тебе, какое бы небо было там? Твое небо — какое оно? Сарада задумалась, начав накручивать на палец волосы, из-за чего несколько капель воды упали на страницы книги, и Сарада ругнулась, отодвинув ее подальше.  — Мое небо… — начала она, не на шутку озадачившись вопросом, — смотря, когда. Когда на работе какие-то сложные вопросы, наверное, серое, облачное, но светлое. С мужем и детьми, если все гладко, то синее, с белыми, пушистыми облаками. С подругами больше дождливое ассоциируется — классно, завернувшись в пледы, с горячим шоколадом, на диванчиках — а за окном ливень такой, что по стеклам лупит, под душевный разговор, уютно.  — Ты счастлива?  — Не знаю, — Сарада слегка пожала плечами, устраиваясь поудобнее. — Счастье для меня какое-то пиковое состояние, что ли. То есть быть все время вот прямо счастливой — такого нет, конечно, но своей жизнью я довольна полностью, если ты об этом. А ты?  — Я? — растерялась Сакура, не ожидая такого прямого вопроса и больше настроившаяся слушать.  — Ну да. Я про вашу с папой жизнь почти ничего не знаю, интересно. — Она проницательно заглянула ей в глаза и повторила: — Ты счастлива? Какое твое небо? Сакура осторожно расправила крылья и перевернулась на спину, как лежала до этого — и посмотрела вверх, на безоблачное, бесконечное, лазурно-голубое небо, на котором золотой монеткой сияло солнце, и улыбнулась.  — Вот же оно. Мое небо. И она не солгала. Да, в прошлом ее небо было другим. У нее были разные периоды в жизни, но сейчас, глядя в чистое, светлое небо, она была благодарна судьбе за все, что прошла, потому что именно благодаря этому пути она оказалась здесь, сегодня, сейчас — и она совершенно ни о чем не жалела.  — Хочешь рассмотреть поближе?  — Что? — Сарада тоже перевернулась, с легкой улыбкой подставляя лицо лучам полуденного солнца.  — Мое небо, — она махнула рукой вверх, к солнцу. Сарада резко повернулась к ней, и в глазах зажегся детский азарт, а рот приоткрылся от нетерпения:  — А можно? Сакура молча встала, отряхнувшись от песка и повернувшись к Сараде спиной, приглашая.  — А ты меня удержишь? — засомневалась она, критически оглядывая Сакуру — они были примерно одного роста, но Сакура понимала ее сомнения — фигурка у нее казалась гораздо более хрупкой за счет слишком тонкой талии, и она игриво подмигнула дочери:  — Не удержу, если ты весишь больше отца. Все сомнения развеялись — Саске выше Сарады на голову, раза в полтора шире в плечах и вообще огромный по сравнению с ними, так что Сарада в притворной обиде надула губы и все же подошла, нерешительно обняв ее за плечи:  — Как надо?  — Точно так же, как когда мы плавали под водой, ногами за талию и прижмись к спине. За крылья не хвататься, хвост не дергать, — проинструктировала Сакура, и в груди вспыхнуло знакомое предвкушение, как каждый раз, когда она собиралась взлетать. На это ушло много лет тренировок, но все же крылья перестали быть бесполезными — она научилась использовать их по назначению. Вопрос удержания тела в полете решился сам собой и почти по случайности — так она обнаружила, что короткие мышцы вдоль позвоночника, до этого считавшиеся просто мышечным каркасом, при определенном усилии сокращаются, уменьшая межпозвоночное расстояние и делая позвоночный столб жестким настолько, что спина не гнется. Так что свой самый первый полет она вспоминала с замирающим сердцем и трепетом. Никогда до этого она не чувствовала себя такой свободной. Сарада сделала все, как нужно, Сакура глубоко вздохнула и напряглась. Копчик приподнялся, хвост вытянулся в прямую линию, кончиком упершись в песок, а крылья плавно, слабо взмахнули — чтобы в следующие три взмаха оторвать их от земли под испуганный вопль Сарады. Преодолевая сопротивление воздуха, Сакура поднялась повыше, чтобы береговая линия стала похожа на тонкую ленту внизу, а Саске, замерший на берегу и машущий им рукой, стал темным пятнышком, и полетела прямо на линию горизонта, где море сливалось с небом, создавая иллюзию цельности, и Сарада, вцепившаяся в нее мертвой хваткой до побелевших костяшек и до, безусловно, синяков на плечах Сакуры, перестала вопить и только восторженно ахнула, но всего раз — скорость была великовата, рот открывать не стоило, чтобы случайно не сожрать какую-нибудь зазевавшуюся чайку. Каждый мускул спины приятно ныл от нагрузки, после веса Саске Сарада казалась легкой, как пушинка, и Сакура без страха ныряла в воздушные ямы, закручивалась штопором и один раз даже позволила себе то, что никогда не делала с Саске, но любила одна — поднялась повыше, сложила крылья и позволила дочери ощутить все удовольствие свободного полета, лишь перед самой гладью моря расправив крылья и остановив падение. Больше делать так она не стала — Сарада что-то промямлила ей на ухо про то, что ей нехорошо, и сделав еще несколько спокойных, неспешных кругов над морем, она повернула к берегу. С высоты полета место их отдыха выглядело просто фантастично — игрушечные деревья, обрыв над пляжем, который можно было перешагнуть — на деле они спускались вниз ножками минут пять, если не дольше, золотой берег, на который набегали белоснежные барашки волн, зарождавшиеся далеко от места встречи моря с песком. Сакура летала тут раньше, когда они с Саске выбирали место для семейного отдыха, но не уставала любоваться открывавшейся ей картиной — люди еще нескоро покорят воздух, чтобы и им стало доступно такое волшебное зрелище. При приземлении их слегка поболтало, было тяжело мягко опуститься на землю, кончики крыльев задевали песок, поднимая вокруг них небольшой ураган, и Сакура привычно прищурилась, чтобы песчинки не попали в глаза, а когда ступни, наконец, коснулись земли, Сарада почти упала с нее, с бешеным взглядом закричав:  — Обалдеть! Потрясающе! Это просто шикарно! Не могу поверить, мам! Это великолепно! Обалдеть! И ты часто так летаешь? Блин, я не знала, что ты умеешь! Обалдеть! Не в силах перекричать восторги дочери, Сакура лишь улыбалась, пока Сарада выпускала пар, находясь под сильным впечатлением и ведя себя, как ребенок, которым для нее она и была, когда сзади в ухо выдохнул Саске:  — Смотрю, все прошло хорошо?  — Более чем, — Сарада носилась кругами, не в силах успокоиться от переполнявших ее эмоций, и Сакура слегка отклонилась назад, прижавшись к Саске и положив свои руки поверх его ладони, обнявшей за талию. — Как думаешь, ее надолго так хватит?  — Примерно… — Саске некоторое время понаблюдал за пируэтами дочери и хмыкнул: — если меня после нашего первого полета трясло еще три часа, то ее минут через пять отпустит. Сакура расхохоталась. Их первый совместный полет и близко не походил на ту прогулку, которую она устроила Сараде. Она еще неуверенно летала, но крылья — теоретически — должны были выдержать вес Саске. Пару раз чуть не убившись об дерево и заработав с десяток шишек, один вывих плеча у Сакуры и два перелома у Саске, они смогли-таки приземлиться в какое-то болото, которым от них пасло еще неделю, и Сакура целый месяц после этого чувствовала себя виноватой, хотя залечить травмы Саске у нее ушло минут сорок. И да — его действительно еще три часа после пережитого трясло, как от лютого холода, он даже зубами стучал. И выглядел ну очень жалко, как щеночек.  — Спасибо, — Саске опустил голову ей на плечо, прижавшись щекой к щеке. Глядя на бушевавшую в эйфории Сараду, Сакуру кольнула грусть — Сараде скоро сорок. Потом пятьдесят. Шестьдесят. И ее дочь будет стареть на ее глазах, однажды покинув этот мир, в который привела ее Сакура. Это неправильно, чтобы родители переживали детей, но увы — ей придется с этим смириться, как и Саске, ничего не поделаешь. И она знала это, только сейчас, особенно остро, ощутив горечь грядущего расставания, которое, как она надеялась, будет еще нескоро, и уж она приложит к этому все возможные усилия — и как демон, и как мама.  — За что? — рассеяно спросила она, не сразу поняв, что Саске благодарит ее.  — За мое небо. И он осторожно расцепил объятие и за подбородок приподнял ее лицо.  — За то, что я могу видеть его с тобой.  — Подслушивал? — Сакура прикрыла глаза, чтобы не дать сентиментальным слезам покатиться по щекам. Он не ответил, но щекой она ощутила, что он улыбнулся. Странный вопрос, учитывая, что они слышат чувства и мысли друг друга. С каждым годом все лучше. Однажды этому миру, спокойному и беззаботному сейчас, как Сарада, восторженно танцующая на песке танец счастья, понадобится помощь. Когда это произойдет, Сакура не ведала, но знала, что так будет. К ее великому сожалению, не все люди готовы жить и радоваться жизни, не доставляя другим боли. Но когда это произойдет, она будет готова. Они с Саске будут готовы. И они вместе, плечом к плечу, помогут защитить то, что создавали такие люди, как их дочь, как их друзья, как Узумаки Наруто. Как они сами. И пусть история запомнит ее совсем другой женщиной, это неважно. Ее след останется навсегда независимо от того, будут ли знать, что сделала она для спасения этого мира, ведь свою награду она уже получила сполна, и большего ей было не нужно. У нее есть Учиха Саске. Безоблачное голубое небо над головой. И этого достаточно.