***
Когда бомбят Лондон, Сьюзен боится. Она вся дрожит, она слышит, как стучат её зубы, отбивая ритм нью-орлеанского джаза, видит свои бледные дрожащие руки, натягивающие растянутую старую кофту, мерзкое тряпье, от которого давно пора бы избавиться. Складывает в сумку продукты и документы, превосходно себя контролируя, но чувствуя, как с каждым торопливым движением её руки что-то умирает внутри.***
Когда бомбят Лондон, Эдмунд долго не может понять, в чем дело. Он озирается, смотрит по сторонам, вытягивает голову и бессмысленно пялится в такое опасное теперь, неприветливое небо. — Нас что, бомбят? Это же просто глупо! Зачем бомбить мирные улицы? Тут ведь рядом даже складов нет, мам, зачем это? Мать кричит не своим голосом: — Это не твоё дело — рассуждать! Марш в убежище, кретин! Прекрати болтать! — и засовывает ему в карман фонарик, купленный неделей ранее. Обидно будет потерять эту вещь. Эдмунд чувствует себя незаслуженно обиженным, впервые в жизни, наверно, чувствуя, как это унизительно — быть маленьким.***
Когда бомбят Лондон, малышка Лу хнычет, тихонько подвывая и кусая губы. Сьюзен смотрит на неё с горечью, совсем по-взрослому и даже ласково: — Все хорошо, Лу, не бойся! Не стоит бояться. У нас очень хорошее убежище. — Но что делать тем, у кого нет убежища? И Сьюзен вдруг понимает все.***
Когда бомбят Лондон, в голову их матери приходит мысль остаться в доме, чтобы этот кошмар наконец закончился. Потом она слышит крики соседей и судорожно сует в сумку документы и еду. В бомбоубежище она прижимает Библию к губам и молится о прощении.