Лучшие подруги

Жамк-жамк. — Э, Аомине-чи, — растерянно протянула Кисэ, однако не предпринимая попыток отодвинуться. — Что? — сосредоточенно-напряженно откликнулась Аомине. Жамк-жамк-жамк. — Может, хватит уже?! — с красным от смущения лицом Кисэ вскочила на ноги и отошла на пару шагов, на всякий случай прикрыв грудь руками. Прикосновения Аомине были неожиданно… приятными и волнующими. И от этого становилось только хуже: Аомине же ведь совершенно не воспринимала всерьез все происходящее. Просто очередная забава на школьной крыше, от скуки. Ну и потому, что сейчас было время обеденного перерыва, который девушки всегда проводили вместе, на крыше, где обычно было довольно безлюдно; Аомине на дух не переносила толпы. И — скуку. При том, что скука была ее самым главным и извечным соратником. Но всему же есть предел! — Зато у меня грудь больше, — невозмутимо зевнув и совсем не обращая внимания на реакцию подруги, Аомине снова развалилась на крыше, подставляя лицо солнечным лучам. — Эх, хорошо-то как! Давно уже солнышка не было… — Да ты… Ты!.. — Рёта задохнулась от возмущения, не находя подходящих слов: — Бестолочь ты, вот! — И, махнув рукой, села рядом с подругой на нагретые бетонные плиты. — Действительно хорошо. — Ага. Кисэ казалось странным, что они — такие разные — сумели найти общий язык и поладить. Хотя, наверное, этого и не случилось бы, не будь они знакомы с самого детства. А так… У них одни на двоих детские воспоминания, они росли буквально на глазах друг друга и были вместе. Они были вместе всегда, сколько Кисэ себя помнила. Она помнила, как мелкая Аомине одно время ела исключительно рыбу и хлеб, потому что кто-то сказал ей, что это — самая полезная еда на свете. Рёта фыркнула, вспомнив, с каким серьезным лицом Дайки тогда рассказывала ей об этом, подбивая тоже сесть на «хлебо-рыбную диету». Интересно, а помнит ли сама Дайки? Блондинка покосилась на задремавшую подругу и покачала головой: не помнит, конечно же, не помнит. Аомине вообще не любила заострять внимание на прошлом, и Кисэ порой удивлялась, каким образом Аомине удается ежегодно не забывать про ее День рождения. И про то, что у Кисэ аллергия на шоколад, или что она не может долгое время находиться под солнечными лучами, потому что у нее слишком нежная и чувствительная кожа. Без всяких напоминаний, на пляже Аомине тщательно следила, чтобы Рёта не получила ожог, и уводила ее с пляжа, только заметив, как начинали краснеть ее плечи или спина. А Кисэ иногда специально покупала сладости, зная, что Дайки, мотивируя это, разумеется, аллергией Рёты и собственным благородным поступком, непременно заберет у нее весь кулек с шоколадками и с аппетитом будет уплетать его за обе щеки следующие пятнадцать минут. Порой Аомине умела быть заботливой. И очень наглой. Наглость, по мнению Рёты, вообще была ее главной чертой. Аомине Дайки — ленивая, равнодушная ко многим вещам в мире, не любящая «все эти женские штучки», совсем не интересующаяся парнями… вспыльчивая, эгоистичная, решительная, прямолинейная, не поддающаяся никакому контролю. Дикая. Рёта думала, что Аомине гораздо уместнее смотрелась бы, родись она парнем, потому что стать девушкой — обычной, нормальной — у нее до сих пор не получалось. А Рёта, напротив, была для многих одноклассниц олицетворением женственности и красоты. Идеальная внешность, покладистый характер, отзывчивость и доброта. Аомине смеялась в полный голос, когда слышала это, и утверждала, что за красивой оболочкой никто из так называемых «друзей» Кисэ даже не пытается разглядеть ее саму, настоящую Рёту. И Кисэ знала, что Аомине права. Кисэ Рёта была идеальным образом идеальной девушки. Но совсем не была идеальной, когда не улыбалась фальшиво для приятелей и поклонников, не смеялась звонко и заливисто, когда совершенно не чувствовала веселья, и не прощала, когда хотелось плакать от обиды. Лишь Аомине замечала, каким грустным бывал ее взгляд, когда Рёта думала, что на нее никто не смотрит — и потому Рёта никогда не пыталась скрывать свои чувства от Дайки. При всей «толстокожести» и отчужденности, Аомине была поразительно наблюдательна, когда дело касалось Рёты. Ее Рёты. Рядом с Аомине было хорошо вот так, как сейчас, просто сидеть молча на крыше школы. В такие моменты Кисэ чувствовала, что находится наедине с собой — и в целом мире нет ничего, кроме нее самой и простирающегося над головой бескрайнего, глубокого неба. И Аомине-чи. С такими же, как небо, бескрайними синими глазами. Рёта до одури была влюблена в нее. Настолько давно, что теперь уже вряд ли сумела бы вспомнить, когда или почему влюбилась. Аомине просто была рядом — всю ее сознательную жизнь. Разве удивительно, что она же и стала неотъемлемой — слишком важной — частью жизни Рёты? Они были лучшими подругами. А за некоторые ее выходки Рёта безумно хотела прибить собственными руками. Или спрятать в ладонях розовое от смущения и стыда лицо, когда Дайки откалывала очередной «номер». Как, к примеру, в тот раз, когда она на спор пришла в школу без нижнего белья — самой ей все было нипочем, а Кисэ готова была сквозь землю провалиться. Или когда Аомине с непроницаемо-равнодушным лицом «отшивала» нового кавалера: — А зачем он мне? — объясняла она тогда Рёте. — У меня же есть ты. — И в ее взгляде не было ни капли смеха. Нечто подобное — желанное и двусмысленное — она всегда произносила абсолютно серьезно. Словно и мысли не закрадывалось, что ее можно было как-то неправильно понять. Для Дайки все было предельно очевидно. Дайки, прищурившись, взглянула на девушку. Кисэ сегодня выглядела подавленной, как будто уже долгое время раздумывала над чем-то сверх-важным, анализировала, сомневалась… Аомине нахмурилась и, помедлив, протянула руку вверх, и ладонь снова, почти привычно, легла на левую грудь Кисэ — практически напротив сердца. Жамк. Только в этот раз — уже не в шутку, и не для того, чтобы проверить, у кого из них грудь больше. Для Дайки все, и правда, было предельно ясно и просто: зачем ей нужен какой-то посторонний парень, когда у нее есть своя, любимая, родная и знакомая с малых лет Рёта? — Аомине-чи, отвянь, — вяло посоветовала Кисэ. — Обеденный перерыв скоро закончится. — Да, конечно. Аомине положила голову на колени Кисэ и, немного поерзав, расслабленно прикрыла глаза. Секунду спустя раздался блаженный вздох: — Спать охота. — Ты неисправима, — уголками губ улыбнулась Кисэ. Через семь минут прозвенел звонок, и крыша опустела.