Князь и княгиня Итилиэна

Эовин проснулась, услышав звонкий стук мечей, доносившийся со двора. Она открыла глаза и увидела, что просторные покои заполнены светом, и теплый ветер раздувает невесомые, светлые занавески, делая их похожими на паруса эльфийских кораблей. «Уже давно утро. Сколько же я проспала?» - подумала она с беспокойством и нахмурилась. Последним, что помнила Эовин, был ужин. Она рассказывала что-то мужу и даже беспечно смеялась, а потом бокал выскользнул из ее ослабевших пальцев, и перед глазами мелькнула странная тень. Эовин вздохнула, досадуя на саму себя. Минувшие два года ей удавалось скрывать от Фарамира, что приступы боли участились, а рука, некогда ранившая Назгула, отнималась и холодела десятки раз в течение месяца. И вот вчера она не смогла справиться с собой и потеряла сознание во время ужина, где присутствовала не только ее семья, но и вся знать Итилиэна. Непозволительно. И верно, она вновь расстроила Фарамира. Эовин села и опустила на пол босые ноги. Она убрала в косу растрепавшиеся во сне волосы, что лезли в глаза, и медленно, неуверенно поднялась. Голова слегка кружилась, и во всем теле была легкая слабость – и только. Со двора вновь долетел лязг мечей, и она прошла через покои на широкий балкон, остановившись так, чтобы ее нельзя было сразу заметить. На тренировочной площадке ее сын пытался одолеть отца в учебном поединке. И у Эльборона был настоящий, тяжелый меч из стали, слегка затупленный по краям. Эовин подняла брови в беззвучном несогласии: не слишком ли рано для восьмилетнего мальчика? Несмотря на то, что меч был явно подогнан под ребенка, Эльборон держал его двумя руками и с трудом заносил для ударов. Эовин сдержала порыв выйти к ним и сказать Фарамиру, что их сын слишком мал. Он отец, и ему было виднее. Она смотрела на их поединок и чувствовала пульсацию крови в ладонях, желание сомкнуть их на рукояти меча. Когда Фарамир бывал дома, он уступал просьбам жены и сражался с ней рано утром, когда их никто не мог увидеть. «Едва ли он согласится теперь, после вчерашнего», - горькая усмешка коснулась губ Эовин, и она склонила голову. Слабая. Искалеченная. Все оправились от войны, кроме нее. Все реже Фарамир в спешке уезжал из дома, получив донос об орках на дальних границах. Все реже он не бывал в Итилиэне месяцами, освобождая княжество от зла. Все реже. А боль от ранения приходила к ней все чаще. И все чаще Эовин чувствовала слабость, все чаще замирала, не закончив движения, и, сцепив зубы, пережидала новый приступ. Рука отнималась до плеча, и боль острыми иголками отдавалась ей в грудь, в самое сердце. - Ты воин или крестьянин? – Фарамир смотрел на остановившегося сына, руки которого тянул к земле тяжелый меч. – В бою никто не станет ждать, пока ты передохнешь! Слова отца подействовали на Эльборона. Эовин увидела, как вздрогнули его плечи, и мальчик, удобнее перехватив оружие, занес его и попытался атаковать мужчину. Через несколько ударных серий он споткнулся и упал, до крови ободрав руки. - Вставай, Эльборон! Ты можешь лучше! – Фарамир подстегнул сына голосом, и Эовин закусила губу. Она была из роххирим, дочерью и сестрой королей, и знала, как воспитывают воинов. Ее саму когда-то почти также гонял по двору брат, узнав, что она хочет научиться сражаться. Но то было одно. А смотреть, как падает, сраженный усталостью, ее восьмилетний сын, и муж велит ему продолжать – было совсем другим. Эльборон встал и шумно втянул носом воздух. Эовин заметила кровь на его лице и руках. Мальчик тряхнул головой, поднял с земли отлетевший меч и замер, приготовившись отражать удары отца. Он справился с пятью, а шестой, чуть более сильный, выбил из его рук оружие, а самого заставил оступиться, шагнуть назад, чтобы сохранить равновесие. Он непременно упал бы, не подхвати подошедший Фарамир его под локоть. - Вот теперь – достаточно, - сказал мужчина. – Ты не должен жалеть себя, когда сражаешься. - Я не жалел, - Эльборон нашел в себе силы возразить, - я не мог больше. - Как оказалось, мог, - Фарамир слегка улыбнулся, тыльной стороной ладони утирая выступивший на лбу пот. – Есть битвы, что длятся часами. Так было во время Войны. Есть битвы молниеносные, но перед ними ты долгое время преследуешь врага, гонишься за ним пеший или конный. И у тебя не будет возможности остановиться и перевести дух, не будет возможности даже оглянуться по сторонам. Любое промедление в битве – смерть, и я хочу, чтобы ты это запомнил. - Да, мой господин, - Эльборон послушно кивнул и закусил губу. Фарамир был князем и правителем Итилиэна, и потому прилюдно соблюдался церемониал. Отцом он становился только в чертогах, наедине с близкими и семьей. - Идем, - он улыбнулся сыну, и они направились к бочкам с прохладной водой, что стояли у каменных стен. Фарамир вылил одну из них на себя, а из второй облил Эльборона, принявшегося шумно отфыркиваться. Мужчина потрепал его по мокрым, спутанным волосам. - У тебя получается лучше. Если продолжишь так, возьму тебя в следующий раз с собой. - В поход? Правда? – взгляд Эльборона вспыхнул и загорелся, он сделал шаг вперед и, не сдержавшись, обнял отца. - Правда, - Фарамир тихо рассмеялся, опустив руки ему на плечи. – Но только если будешь тренироваться также усердно. - Буду, - пообещал мальчик и неожиданно поднял голову, встречаясь взглядом с Эовин. – Мама! – воскликнул он махнул ей рукой. Фарамир также посмотрел на жену и приветливо улыбнулся ей, поскольку вокруг были люди, но в его глазах Эовин увидела мало привычной любви и нежности. Она сглотнула и вышла из своего укрытия, подошла вплотную к перилам. - Ты славно сражался, Эльборон, - похвалила она. – Но нужно перевязать твои руки, - она указала на его содранные ладони, из которых сочилась кровь. - Этим займется целитель. Сходи к господину Хельму, - Фарамир чуть сжал ладонью плечо сына, подталкивая его. – Я сейчас поднимусь, - сказал он, обращаясь к жене. Эовин кивнула и вернулась в покои, обхватила себя руками за плечи. Кажется, она боялась. Не своего мужа, разумеется, нет. Фарамир любил ее, а она причинила ему боль. Этой боли она и боялась. Они обещали не лгать друг другу, принося свои брачные клятвы, а оказалось, что Эовин лгунья похуже Гримо Гнилоуста. Это она, всегда столь яростно презиравшая двуличие, обман, домыслы и обсуждения людей за их спинами. Дверь отворилась с едва слышным шорохом, заставив ее вздрогнуть. Эовин выпрямилась, но не обернулась, замерев натянутой струной, ожидая, пока Фарамир приблизится к ней сам. Но все же она не выдержала первой: повернулась, вскинув голову, и посмотрела прямо в глаза своего мужа. Медово-карие, обычно лучащиеся добротой и любовью – сейчас же в них была строгость и холод, придавший взгляду стальной блеск. - Мой господин, - Эовин дрогнула, понимая, как сильно ранила мужа. - Я только хочу знать, почему, - сказал Фарамир тихо. – Почему ты скрывала, лгала и притворялась, что все хорошо. И приказала Хельму молчать, втянув в этот обман еще и его. «Лучше бы он кричал, - подумала Эовин. – Лучше бы ругал, ударил мечом по столу, показал свою ярость. Лучше так, чем этот страшно спокойный голос и лед в его глазах». - Я знаю все о ранах своих воинов, я знаю, когда у них рождаются дети, и у кого из них ноет давно заживший шрам. Но я не знаю ничего о ранах собственной жены, потому что она предпочитает меня обманывать, - вновь заговорил Фарамир, видя, что Эовин не собирается нарушить своего молчания. - Я не хотела тревожить тебя лишний раз, - она посмотрела на него. - Не хотела тревожить... – с горечью повторил мужчина. – Кем же ты меня считаешь, Эовин? Монстром, кого не волнует собственная семья? Ты – моя первая забота и тревога. Ты и Эльборон. Ей пришлось крепко прикусить изнутри щеку, чтобы прогнать навернувшиеся слезы. Уж плакать при муже она не станет! Пальцами одной руки можно пересчитать разы, когда Фарамир видел ее слезы, и дважды то были слезы счастья после рождения их детей. - Прости меня, - Эовин подняла голову, вновь заглядывая ему в глаза. – Больше всего на свете я боюсь клетки и собственной слабости. Я не хочу казаться слабой, ни перед кем. - Я прощу, если ты пообещаешь мне больше не лгать. Я хочу знать о каждом твоем приступе. Я твой муж, и это мое право. - Хорошо. Я обещаю, - Эовин шагнула вперед и положила ладони на грудь мужа. – И не наказывай, пожалуйста, Хельма. Он молчал по моему приказу. - А должен был все рассказать мне! – Фарамир ответил с едва слышимой злостью. – Приказы князя сильнее княгини. - Пожалуйста. - Ох, Эовин, - выдохнул мужчина, крепко обнимая ее и прижимая к себе, проводя ладонями по убранным в косу золотым волосам. – Что же ты делаешь?.. Она закрыла глаза, наслаждаясь прикосновениями и слушая спокойный, мерный стук его сердца. - Прости меня, - повторила Эовин, чувствуя себя бесконечно виноватой от щемящей нежности в голосе и ласках Фарамира. – Прости. - Со мной можно быть слабой, это не ратное поле и даже не совет лордов Итилиэна, - мужчина усмехнулся. – Я, правда, думал, ты успела это понять за минувшие годы. Эовин тихо, облегченно выдохнула: коли муж начал шутить, значит, буря миновала, так и не успев разразиться. - Ты мокрый, - пожаловалась она, отстраняясь на шаг. - Гонял нашего сына, - Фарамир поцеловал ее в щеку и направился в смежное помещение, где хранилась их одежда. - Не слишком ли рано для настоящего меча? – Эовин пошла за ним и остановилась в дверях, наблюдая со спины, как муж стягивает через голову рубаху. - Эльборон смог его удержать, - он пожал плечами. – У меня такой меч появился в девять, как и у Боромира. - Просто присматривай за ним. Он ни за что не скажет, даже если ему и будет тяжело. - Нынче я присматривал за сыном достаточно хорошо, чтобы заметить его мать, прятавшуюся в тени балкона, - в глазах Фарамира танцевали искры веселья, но его слова заставила Эовин смутиться. – Сегодня у меня встреча с лордом казны, а после я хотел бы пообедать с тобой и детьми. И больше ни с кем. - Я распоряжусь насчет этого, - она понимающе улыбнулась. Фарамир подошел к ней, с нежностью провел пальцем по щеке и поцеловал ладонь. - Постарайся не терять сознание до моего возвращения, - сказал он с усмешкой, но взгляд оставался серьезным, сосредоточенным. Эовин поцеловала его и затворила за ним дверь, прислонилась к ней спиной. Следовало сменить платье и зайти к детям. Верно, вчера она испугала и их тоже. Впереди был долгий, долгий день.