Мы рождены для вдохновенья Для звуков сладких и молитв. Пушкин А. С.
Я четко помню начало сентября, когда деревья еще жили зеленью, а солнце напекало макушку моих золотых волос. Мне семнадцать, и я все еще учусь в школе, у меня много планов на жизнь и вовсе нет друзей. Я четко помню приближающегося мужчину с черными кудрями, что беспорядочно торчали во все стороны, густую бороду и янтарные глаза, в которых будто застыли травинки ярко-зеленого цвета. Мужчина в черной обтягивающей водолазке и классических брюках, на ногах у него коричневые лоферы. - Эм, - начинает мужчина, от улыбки в уголках глаз собираются морщинки. - Я - Блейн Андерсон, - он протягивает руку и выжидательно смотрит мне в глаза, так пристально, что взгляд невозможно отвести. Кто он и что ему нужно? Я напуган, как маленький птенчик, ко мне никогда не подходили мужчины, ко мне редко кто подходит просто поговорить. - Я тут наблюдал за вами и... - И? - нетерпеливо произношу я и слышу, что тон мой немного надменный. - Вы очень красивый, - я округляю глаза и не верю. Да и чему верить? Тому, что привлекательный мужчина назвал меня красивым, просто так, взял и сказал. - Простите? - он поправляет очки в роговой оправе и улыбается ровным рядом отбеленных зубов. Блейн копошится в сумке, а затем достает оттуда маленький альбом с рисунками и протягивает его мне. Руки почему-то начинают потеть, я заглядываю в его глаза, пытаясь найти там какое-то разрешение, Блейн лишь мило улыбается. Альбом усеян мной, в буквальном смысле, каждый уголок, каждый сантиметр этой бумаги оттенка слоновой кости изрисован моими портретами. Вот, в самой середине мои глаза, ресницы очень длинные, мне кажется, они не такие. Правее вздернутый нос, а внизу губы: растянутые в улыбке, сжатые в тонкую линию, расслабленные. Везде я, я - все для этого мужчины. - Это... это я?! - Да, вы прекрасны, и я бы хотел узнать ваше имя. - Курт, - в горле пересохло, и получается сдавленный хрип. - Курт Хаммел. Он несколько раз произносит мое имя, а потом записывает на обложку альбома. Его рука твердо держит карандаш и уверенно выводит буквы. - У меня есть предложение,- Блейн делает паузу и ждет, я вздыхаю, и он продолжает. - Будете моим натурщиком? Я вам заплачу, естественно, это даже не обсуждается. - Да, - я, похоже, не обсудил это со своим разумом. Мужчина провожает меня до своего автомобиля, я же прикрываю рот от изящных линий audi A8 цвета мокрый асфальт. Он открывает передо мной дверь, приглашая в дорогой кожаный салон. Когда мы едем пятнадцать минут, дома начинают исчезать на горизонте, и появляются деревья с проблесками оранжевых и желтых листьев. Я осматриваю салон и сразу подбираю несколько выходов отсюда. Блейн Андерсон, кто он такой? Единственное, что я понял, это то, что он - художник. Все. Я больше ничего не знаю, но спокойно еду с ним в одной машине, в непонятном направлении. Вдруг виднеется старинный особняк, как показывают в английских фильмах: с северной стороны каменная кладка поросла мхом, а с крыши сползает вьюнок; крыша будто в огне, с яркой черепицей кирпичного цвета. Рядом с домом ничего нет, лишь одинокая сосна. Когда я переступаю порог дома, меня встречает его тепло и запах растворителя, такой резкий, что сразу начинает чесаться нос. Я оглядываюсь по сторонам и через арку в стене вижу диван, на диване раскиданы какие-то вещи, еще вижу пару альбомов, огромный гибискус с парой ярко-красных бутонов, зашторенные окна. Я делаю шаг, и что-то трескается под подошвой моего ботинка, я поднимаю ногу и вижу простой карандаш, треснувший пополам. - Черт, простите. - Ничего, - Блейн пинает карандаш, и тот, разлетаясь, закатывается под тумбочку в прихожей. -Пошли. Не снимай обувь. Пошли, мне нужно срочно нарисовать тебя. Я не успеваю опомниться, как оказываюсь на чердаке: в два окна, которые находятся друг напротив друга, проникают лучи солнца, а пыль начинает кружиться, когда Блейн снимает ткань с мольберта. Это помещение - сборище ненужного хлама, одного мольберта и кучи художественных принадлежностей. Я поворачиваюсь к окну и вижу паутину в углу, а затем просто рассматриваю рощу, что виднеется на линии горизонта. - Не шевелись, - выкрикивает Блейн, он берет карандаш, начинает что-то рисовать на загрунтованном холсте, я даже не знаю, можно ли мне дышать. Проходит почти сорок минут, и все мои мышцы затекают, а желудок издает неприятный звук плачущего кита. На лице Блейна нежно-розовый след от краски, а между зубами зажата еще одна кисть. Я еще никогда не видел столь увлеченного делом человека, он не будет есть, не будет пить, он будет рисовать днями напролет. Скрип половиц вырывает меня из раздумий, открывается дверь, и входит мужчина, он высокий и худой, его нисколько не смущает моя персона. - Я дома, - шепчет тот, обнимая Блейна за плечи, он оставляет мягкий поцелуй у него на губах и глубоко вздыхает. Я же подмечаю, что они прекрасно смотрятся вместе. - Как тебя зовут? - мужчина достает табуретку и пристраивается рядом с Блейном. - Я..меня... - Он - Курт,- как бы между делом говорит Андерсон, бросая взгляд то на меня, то на холст. - Хм, Курт?! Хочешь чай? - Да нет, спасибо, не надо. - Принеси, я слышал звуки, что издает его желудок, и еды какой-нибудь захвати. - Хорошо, дорогой, - мужчина встает с места, проводит по кудрявым волосам Блейна и ретируется из помещения. Они, вернее всего, пара,а может, и замужняя пара. Они, возможно, живут долго, с самого выпуска школы. В окно я вижу, как солнце, будто заливаясь кровью, становится багряным. Деревья засыпают, а я тоже хочу, я - девственный клен, я - плачущая береза. Не придавать значения своей красоте было легче, чем понять, что эта странная красота может кого-то вдохновлять. Мне семнадцать, ему на вид тридцать шесть, он просит, чтобы я говорил, когда он рисует: я читаю стихи, я напеваю песни и рассказываю истории, не свои, чужие.Нет, обманула вас молва, По-прежнему дышу я вами, И надо мной свои права Вы не утратили с годами. Другим курил я фимиам, Но вас носил в святыне сердца; Молился новым образам, Но с беспокойством староверца.*
Он рисовал меня под той сосной, он рисовал меня в парке, рисовал меня в своей так называемой мастерской. Иногда его работа затягивалась настолько долго, что мне приходилось ночевать у них. Его мужчину зовут Себастиан, и он - адвокат, у него дипломат и строгий классический костюм, у него трезвая голова и горячее сердце, пышущее любовью к Блейну. Они не ссорятся, а Себастиана вовсе не смущает то, что я провожу у них целый день и целую ночь. Меня смущают звуки за стенкой, очень смущают. Я как бы не их друг, но и вовсе не чужой. Я тот, кто может жить здесь вечно, но не может сидеть с ними за одним столом, потому что это семейное, я - не их семья. - Ты что-то долго задержался, - говорит Себастиан, наливая мне зеленый чай в изящную фарфоровую чашку с тонкой, витиеватой ручкой. - В смысле? - я чувствую в его голосе ревность и жадность. - До тебя была Куинн, она продержалась всего полтора месяца. А ты, - он достает из шкафа печенье и конфеты. - Ты уже четвертый месяц держишься, и он не устает, он не перегорает, он рисует, а недавно к нему пришла идея посреди ночи. - Но я же не виноват, - мой ответ получается жалким, но куда я пойду против Себастиана с идеально поставленной речью. - Конечно, ты не виноват, но знай, меня он любит, а ты - просто муза.