Вернуться

Таймлайн: 4В

***

Антон лежал на спине и смотрел в потолок, а белая простыня липла к телу. Широкие лопасти вентилятора с шумом метали тени, и если не отрывать взгляд от колпачка, прикрывавшего мотор, то казалось, будто сидишь в кабине «Боинга», в двигатель которого попала птица. От раскаленного воздуха все плыло перед глазами, даже мухи летали как-то отрешенно. Одна из них села великану на живот, но спазм в желудке снова привел ее в движение. Могут ли мухи слышать? Он повернул голову на подушке. Электронные часы показывали восемь пятнадцать. Вставать не хотелось, спать тоже. С тех пор, как из-за приступов кашля Антон перестал спускаться в забой, у него появилась масса свободного времени и два новых друга: доктора Вэйл и Хоппер. Стряхнув с кровати вчерашние крошки, Антон украдкой посмотрел на часы, как будто за миг они перескочили к ланчу, и можно собираться в местную харчевню, как будто он туда пойдет, а не закажет еду на дом. И часы и вентилятор на потолке из далеких девяностых, но Антон не различал разницы между прошлым и настоящим, разве что Там и Тогда. Там в Зачарованном лесу он был великаном, жил под облаками на самой верхушке бобового стебля и мечтал подружиться с людьми. Тогда от его поступи дрожала земля, а от дыхания пригибались деревни. Сейчас, разменяв свои габариты на возможность держать кого-то за руку и смотреть в глаза, Антон просто стал еще одним тучным американцем, не способным одолеть стеснительность и зависимость от еды. Тогда и сейчас для великана ничего не изменилось, разве что рост. Теперь любой гном был ему по плечу. Антону надеялся обрести новую семью, но стать восьмым, потерянным ему так и не удалось. Не потому ли, что в мире, где застряли сказочные персонажи, грехов было семь? А Сторибрук своей леностью напоминал муху, обманчиво пустыми фасеточными глазами наблюдающую за великаном. Антон старался быть полезным: выгребал пустую породу и забывал легкие пылью, поддерживал разговоры в обеденном перерыве, но кашель эхом сотрясал нутро шахты. Его поддерживал Чихун, вызывая смех всей артели, и пока остальные перемигивались, Антон разжимал кулак, ища на ладони сгустки мокроты и крови. Он давно подметил, стоило кому-то заговорить о счастливчике или герое, как глаза Чихуна слезились, по щекам разливался болезненный румянец, а крылья носа раздувались от зависти. Каждый из них носил говорящее имя, за которым крылось нечто большее, чем сказка о Белоснежке и Злой королеве. Весельчак толкал его в бок, запихивая в рот последний кусок пирога, и хлопал себя по пузу, говоря, что нет ничего лучше сытного обеда на природе, и многократное эхо разносило его смех по всей штольне. Скромник стряхивал с опустевшей тарелки крошки в мешок, чтобы вместе с Белоснежкой кормить ими голубей на пристани. Его бережливость соперничала со стяжательством, а последнее грози обернуться алчностью. Первым к работе возвращался Умник. Засунув большие пальцы рук под ремень, он расхаживал по туннелю, пытаясь просчитать, где во мраке прячется новая жила. Умник единственный из гномов знал геодезию и очень гордился этим, хотя часто ошибался, и они по недели крошили пустую породу в пыль. Тогда Ворчун, опершись от усталости на кирку, хмурил густые брови и клял его всеми невылупленными яйцами. И день, который он не видел, работая в забое, и ночь, которую он не помнил, проторчав до закрытия в баре – все вызывало у гнома уныние. Тихий алкоголик. Вопреки общественному мнению, не он первым гневливо кричал на собраниях «Казнить ведьму!» и «Им нельзя доверять!». Простачок с присущей ему наивностью говорил первое, что вертелось у него на языке, не раз заблуждался, извиняясь за это, и снова со святой уверенностью в глазах и белым плащом за спиной рвался защищать Сторибрук так, что Антону становилось гадко пить с ним из одной алюминиевой кружки. Часам к трем к ним спускался Соня. На его постоянные опоздания уже не обращали внимания. Зато сколько шуточек ходило о том, где, с кем и в каких позах он спит. Семь – простое число. Антон тоже был простым и честным, предпочитая наблюдать за жизнью героев свысока: прежде с верхушки бобового стебля, а сейчас из окна под скатом крыши. Окно выходило на Миффлин Стрит, и каждый день около полудня он наблюдал, как чета Прекрасных под ручку идет в кафе «У Гренни». Дэвид Джеймс Нолан, взявший вместе с титулом имя принца-близнеца, убившего всю семью великанов. Антон простил и поверил в невиновность его двойника, но иногда мысль о том, что его жестоко провели, сжимала холодным хватом сердце, и в голове проигрывалась сценка: два брата играют в го у самого обрыва черно-белыми камешками. Порыв ветра, и галька бултыхается на дно океана. Мужчины смотрят вниз на безумные разбивающиеся волны. Сжав в руке оставшийся камень, один ударяет другого, и тело падает, ломаясь о скалы. Сторибрук – остров, заповедное место для избранных и их тюрьма, которую им не суждено покинуть. Они здесь бессрочно: запертые, забытые, мертвые для будущего. Каждый день он заглядывал в одни и те же лица и не находил в них тепла. Антон перестал ходить в забой из-за кашля и стал посещать доктора Вэйла. Тот показал снимок его легких: два мешка с углем. Это потом уже сестра Бёрк сказала, что снимок засвечен. Восемь пятнадцать – цифры пульсировали в висках. Время подняться и идти на прием к доктору Хопперу, но Антон никак не мог собраться с мыслями, просто собраться. Засаленный халат – память, которую не отстираешь, память, которую хранишь несмотря ни на что – висел на дверцу шкафа. Грязные стоптанные кроссовки у кровати… Доктор Хоппер, глядя на часы, слушал Антона и записывал великаньи сны в крошечный блокнотик. Блокнот казался бесконечным. Сеансы сливались в один. Стрекот вентилятора над головой в жужжание кинопроектора. И вот уже вдоль стены бежали кадры чужой жизни, где он в главной роли. Кинопробы. Иногда Антону хотел, чтобы все это оказалось глупой сказочкой, но еще больше желал счастья для всех. Но хватит ли у него сил? Будильник. Мужчина вскочил с кровати, не понимая, где находится. – Мистер Рейес? Хёрли, все хорошо. – Рука санитара легла ему на грудь, возвращая в горизонтальное положение. Волосы рассыпались по подушке, глубоко посаженные глаза, маленький нос, его не брили уже больше месяца. – Пора вставать и принять лекарство. Хёрли Рейес запахнул бледно-голубой, пахнущий порошком халат и взял у санитара пластиковый стаканчик. – Доктор ждет. Проходя мимо комнаты отдыха, он заметил, как, запущенные с вчера, шары в «вечном» маятнике все еще отстукивают свой ход, а вот его воображаемый друг за столиком, повторяющий себе под нос ряд простых чисел, пропал. Хёрли излечился, так, по крайней мере, думала доктор Миллс. Остановившись перед кабинетом сто восемь, он повернул потной ладонью дверную ручку и вошел внутрь.