Декорации

Бадоу долго и сосредоточенно вглядывается в глаза Хайне, и андэду иногда кажется, что тот, словно рассматривает стену сквозь него. это раздражает. затем, еще немного помедлив, выждав неизвестно чего, Неилз тянет руку к шее Раммштайнера туда, где ошейник стальным оковам вгрызся в кожу и спинной мозг цербера непрерывно синхронизирует с периферической нервной системой Хайне. Раммштайнер не издает ни звука, хоть и видно, что он заметно напряжен - воздух, будто наэлектризовался вокруг них. он инстинктивно ожидает удара. в спертом воздухе от дешевого сигаретного дыма витает невысказанность вопроса. все напряжены. молчат. Рыжий курильщик пушек, осмелев чуть больше положенного, цепляется пальцами за покатый металлический свод ошейника, чувствуя, как мгновенно начала холодеть кожа на кончиках пальцев. не самое приятно ощущение. ошейник тяжелый, а поверхность его немного скользкая, поэтому фаланги окурка все время соскальзывают, тянут кисть руки вниз, будто на нее нацеплены кандалы. интересно, какого же это Псу таскаться с этой хреновиной всю свою жизнь? вероятно, он уже давно привык и смирился с тем фактом, что ему придется уживаться с этой хреновиной, вживленной в его тело. дерьмовато как-то. Раммштайнер с отсутствием всякого интереса наблюдает за немудреными манипуляциями своего напарничка. ему стыдно признаться даже самому себе, но ему кажется все это до того интимным и невесомым,будто Бадоу сейчас касается его там, где никому не дозволялось раннее. ах да, так ведь оно и есть на самом деле, вспоминает Хайне. андэд, дабы полностью искоренить в себе зарождающееся чувство неловкости, резким порывом стаскивает с лица Неилза повязку, открывая свету искалеченный глаз. пустая глазница темная, как пропасть, прикрытая тонкой кожей века, которая, в свою очередь, пересечена белым шрамом. как клеймо. воодушевляет на "героические" поступки. на толику секунду он видит, нет, буквально чувствует кожей, как тонкие потресканные губы напарника, сжимающие сигарету, растягиваются в иронической усмешке. Тишина вокруг становиться тяжелой и почти материальной. Хайне резко отдергивает руку от обезображенного лица Бадоу. если бы курильщик пушек не знал, что тот просто физически неспособен хоть на какое-то проявление эмоции, то наверняка бы подумал, что ненароком дождался от того сочувствия или соболезнования. или же укора совести. и рыжему окурку на мгновение кажется, что нет во взгляде Раммштайнера привычного осуждения и презрения, которые накрепко въелись в его нутро. и это так непривычно и неестественно. для обеих все происходящее кажется вопиюще неправильным, наигранным: все их движения, будто струганные, а тишина, словно натянутая струна. каждый считает эту ситуацию до блядства неуместной и наигранной, а молчание с обеих сторон утрированным. они, словно два любовника, которые успели перетрахаться, прежде чем узнать имена друг у друга. как же это раздражает. поэтому Хайне, пытаясь развеять напряженную атмосферу, деловито хмыкает и дает щелбан рыжему оторопевшему окурку. поднимается с дивана под недоумевающий взгляд Неилза, окидывая безразличным взглядом обшарпанную комнатушку, которую буквально заполонило скопище всякого хлама, утерявшую свою ценность, наверное, несколько веков назад. а быть может, даже раннее. с недавних пор Бадоу заимел гнусную привычку тащить в хату все, чем только и могут славиться местные барахолки. по началу андэд, в силу своего далеко не бесконечного и не ангельского терпения, пытался вести дипломатичные переговоры и с подвигнуть незадачливого хламовника на утилизацию всего этого абсолютно бесполезного барахла, что он успел натаскать за несколько месяцев. когда гуманность переговоров не возымела никакого эффекта и была свергнута коротким, но содержательным "пшел нахуй", в ход пошла грубая мужская сила. но и она, вопреки всем ожиданиям Раммштайнера, не смогла вразумить рыжего окурка и Хайне пришлось смириться с его новым пристрастием. андэд стоял посреди комнаты, среди груды хлама, будто среди моря декораций. декораций жизни нормальных среднестатистических людей, проживающих вполне спокойную себе жизнь. долгую и блеклую. он упрямо пытался понять лишь одно: зачем им все это. зачем им покоцанная балалайка, давно отжившая звучную жизнь гитары? зачем им громыхающий затрапезный приемник? зачем им груды цветных листовок с пестрящими на них содержательными и лаконичными объявлениями "двери окна жалюзи". зачем им все это? ах да, он совсем позабыл, это же всего лишь декорации. на мгновение Хайне, прошибает мысль, словно сквозное ранение от шальной пули и он осознает, что стоять вот так просто и слушать тишину для них гораздо не привычнее, чем тащить туши друг друга, которые враги любезно превратили в решето. это обыденность их жизни. для них это уместнее и привычнее, чем сидеть вот так в тишине и спокойствии и просто удивляться причудам друг друга.