Maroon Nights

Иногда, забывая, что он всего лишь человек, Джон забывает спать. Он просто выходит в ночь, стараясь впитать ее, или смотрит в нее, не смыкая глаз. Ему кажется, что ночь его понимает, может быть даже любит, по-особенному, впиваясь звездным светом в волосы, вытрахивая промозглым холодом мысли, сжигая к херам сердце своим предсказуемым рассветом. И каждую долбанную ночь, в тот ее пресловутый самый темный момент, Джону кажется, что вот оно, схвачено за хвост, счастье и умиротворение. Верится ему тогда, что протянута была из тьмы кромешной рука помощи, что вот он – чудный новый мир, новые возможности и вся его жизнь заново. А еще по ночам он торчит у двери Тайлер, от чего-то не решаясь войти, не находя подходящих слов сначала впервые, потом в сотый раз, в жизни. Ничего, кроме банальнейшего «Спокойной ночи!», и взять под козырек, щелкнув пятками с воображаемыми каблуками. А потом прочь – в холодный и родной мрак. Джон боится. Что однажды она откроет двери, втянет его в комнату. И что он войдет, и плюнет, и утонет не в стерильности привычной темноты, а в густом, как патока, запахе, ее запахе. Его это напрягает. Но каждый раз, каждый ебучий раз он медлит, произносит эти два слова все медленнее и медленнее, потому что ему и хочется и колется, и ночь зовет, и томный запах Роуз притягивает. Сегодня он стоит здесь дольше обычного. Ему так жутко хочется, чтоб болело, чтоб не отпустило, чтоб пропитало. Он подходит так близко, как только можно, практически упирается носом в косяк – аромат, тягучий, сочный, плоть от плоти ее, течет через дерево двери. Чертыхаясь, Джон высовывает язык, самый кончик, одергивая себя, ругая последним психом И НЕ МОЖЕТ ОСТАНОВИТЬСЯ. Не сорваться не получается. Язык проходится по теплому, собирая, выискивая, посылая безошибочные сигналы мозгу: вот тут ее крем для рук – необыкновенное сочетание с кожей, немного лаванды, много розы и Роуз тоже СЛИШКОМ много, чтоб не тронуться прямо тут, у ее спальни; вот тут солоно – она плакала, а он не в силах определить от чего, возможно от одиночества, от того, что ее ожиданиям не суждено оправдаться. Или от того, что он все никак не подойдет к ней, не только ночью, просто так не подойдет, без всяких там намеков - просто дать ее голове опуститься на его плечо. Язык проходится по теплым изгибам – стертое, отполированное ее прикосновениями дерево. Доля полезного, очень важного, очень необходимого безумия, самая малость, чтоб дать себе самому волю, чтоб посмотреть там, за этой выматывающей, вывихивающей мозг, границей. В комнате тепло и тихо, темно. Только груда белого на кровати. И тихие всхлипы. А потом взгляд из-под намокших ресниц и не призыв даже – шепот, который громом в тишине спальни, рикошетит от стен, зеркала, пола и прямо в него. Откусил бы себе язык, да он ему еще понадобится.