Ion nin

Крепкой памятью славятся эльфы, особенно памятливы они на разного рода обиды - спутают гриву и хвост лошади в комок, который только и остается что отрезать, поджигают дома и пляшут от радости в свете страшного зарева, особо разозлившись, насылают болезни, от которых нет излечения. Солнце лило жидкое золото на весеннюю листву леса, и каждый листок тянулся к теплу и свету, поблескивая гладкими нежными сторонами. Кроны деревьев пышно распустились, а у корней, где раньше скапливалась талая вода, мох выстлал каждую ямку толстым зеленым одеялом. Птицы пели и только и делали, что искали старые семена и жуков в открывшейся, уже поросшей травой земле. Но от реки еще тянуло холодом, а из болот, хоть и огражденных от людей широкой полосой ельника, поползли промозглые туманы, несущие сырость и болезни. Лоддин обещал, что весной все переменится. Весной все и переменилось. Болезнь наведалась в деревню, и почти не было дома, из которого она не забрала бы жизнь. Особенно хворь косила детей. Эрлинг, которому исполнился год и неделя, заходился кашлем. С самого утра жестко он терзал его легкие, не оставил и сейчас. Молоденькая Гунн, его мать, потеряно заламывала руки и беззвучно плакала, стоило мальчику опять надорваться в кашле; Глоди с тяжелым сердцем отправился к знахарю. Более опытная сестра Глоди сделала Эрлингу горячую припарку на грудь из хлеба и вина, но кашель от этого не смягчился. С каждым припадком младенец делался все бледнее, в слабое тельце то и дело накрывали судороги. Гунн, кусая губы в кровь, стараясь не голосить, с болью в сердце наблюдала, как борется за каждый вздох несчастный малыш. Когда солнце перешло одно окно в их доме, оставив пыльные полосы света на полу, ребенку попробовали дать хоть немного пищи, но в животе у того ничего не держалось. Пришедший знахарь зажег какие-то целебные травы и начал читать заговоры. От едкого дыма Гунн казалось, Эрлингу сделалось еще хуже. Развесив над кроваткой малыша пучки трав и дав сбор на отвар, знахарь сказал, что придет вечером, уверив, что к тому времени младенцу станет лучше. Время шло, солнце проложило половину пути по своей небесной колее. Мать с дюжину раз обтерла сына чистой тряпицей, смоченной в холодной воде, и раза три переодела в сухую одежду. Первый же глоток отвара, данного знахарем, пошел обратно. Гунн шептала что-то милое и успокоительное, отводя потные пряди с бледного лба сына. Эрлинг приоткрыл потухшие глаза, совсем недавно такие чудесные - цвета лесного ореха с зелеными искрами на дне, - теперь они ничего не выражали. Знахарь, придя во второй раз, посоветовал выкупать младенца в горячем отваре, раз уж нет возможности напоить им. А после чего закутать в прогретую пеленку и устроить поближе к огню. Все в доме воспрянули с надеждой, когда стало заметно, что мальчику лучше, по крайней мере, судороги его уменьшились. Либо Гунн болящим сердцем предчувствовала только плохое, либо правда младенцу не суждено было выздороветь, но купание так обессилило его, что в руках матери тот лежал не шевелясь, как тряпичная кукла. Глоди отправил весть с плотогонами в большой город и вернулся совершенно подавленный - вряд ли кто-то сможет приехать. Надеясь еще поделиться с сыном частью сил, Гунн прижимала Эрлинга к себе, вглядываясь в его уже не бледное, но мертвенно-белое лицо, дышала она так же трудно, словно разделила с ним хриплые вздохи. Ровно в печи горели дрова, терпко тлели сухие травы, щекоча ноздри. Гунн, прижавшись спиной к теплой печке, задремала, убаюканная тишиной от небьющегося в судорогах тельца. Проснулась она от того, что сестра Глоди забирает у нее сверток с ребенком. - Ему лучше? - В некотором роде, - поджав губы, ответила женщина. - Его больше нет, - подал голос с дальнего конца стола, за которым просидел большую часть времени, как вернулся от плотогонов, Глоди. Гунн вскочила на ноги, столь исступленным было ее лицо, что все испугались, не хватит ли ее удар. Умер! Ее маленький сын умер! Так долго она носила его под сердцем, так любила и заботилась после его рождения. Место, которое занимал ребенок в ее душе, кануло куда-то в пустоту, оставив безбрежную сосущую черноту. У нее уже не было слез - она все выплакала, когда Эрлинг бился в судорогах. Глоди пошел в соседний дом, спросить помощи. Сестра Глоди раздела ребенка и уложила тельце на грубую холстину. Вещи, в которых в последние дни был Эрлинг, были собраны и брошены в огонь по одной, чтобы ворох ткани не загасил пламя и не напустил чада в комнату. Гунн, увидев, как в печь бросают связанные и сшитые ею вещички сына, ухватила женщину за руку, впиваясь ногтями до крови, и глянула совсем дикими непроницаемыми глазами, но через несколько секунд сникла и залилась тонким плачем, закрыв лицо. Глоди с соседом быстро сработали маленький деревянный ящик, обстругав и отполировав каждую дощечку. Утром Гунн со злобой вышвырнула ситец, предназначенный на обивку гробика, и разрезала на полосы свое лучшее шелковистое платье, в котором полтора года назад выходила замуж. Мягкие прошитые гладкие чехлы укрепили мелкими гвоздиками. Получилось что-то вроде колыбельки. В эту колыбельку уложили съежившееся, как истаявшее, тельце ребенка, переодетого во все лучшее, и закрыли крышку. Глоди будто постарел за несколько часов - то был его первенец.

***

Крыша мастерской бывшего дома Эйво просела от тяжелого снега, не убираемого за зиму, а плетень вокруг дома выглядел так, словно каждый, кто шел мимо, считал своим долгом вырвать из него палку. Из-за этого во двор нередко прокрадывались барсуки и лисы, в надежде стащить что съестное. - Было бы что! - возмущалась Бетани, находя по утрам незваных гостей и бросая в них первое, что попадалось под руку. Разве что "подарочки", появляющиеся с редкостной регулярностью. Говоря по правде, эту зиму они прожили благодаря им - трудно, когда нет главы семьи в доме, а у вас младенец, которого нужно достойно кормить, чтобы в будущем он не был хилым и болезненным. А от продажи шитья и вязания много не выручишь. Вот только кому нужно им помогать? Первоначально она думала, что у кого-то проснулась жалость, но как-то не верилось в размеры такой жалости, когда и своих кормить надо. Затем подозревала на некоторых жителей деревни, но свежая зелень в конце осени, да еще и фрукты, ни себя, ни даже свою дочь она так не оценивала. По-хорошему, не следовало их брать, но слишком грустно было сидеть на одной речной рыбе. И больше ее беспокоил давний жемчуг, Единый знает, куда унесенный течением. Воспоминания о драгоценном перламутре и сейчас жгли ее по ночам. Может, стоило оставить их... Тряхнув головой, Бетани опять вернулась к более важным мыслям. На следующей неделе будет весенняя ярмарка в городе, она надеялась, что удастся продать все более-менее ценное и переехать в город к родственникам. Опостылела ей жизнь с надоедливыми шепотками за спиной, хоть и, прав был Лоддин, они поутихли с пришедшей в деревню болезни. Ее страшит эта хворь. По несколько раз за ночь она подходит к сыну, посмотреть, не начал ли тот кашлять и задыхаться. И не хочет она больше иметь ничего общего с подарками невесть от кого. В малой корзинке лежало у нее письмо вместе с другими бумагами. Надежда на если не новую, то другую жизнь. Хорошо, что тетка согласилась принять ее с двумя.

***

Король сидел недвижимо на своем троне. Ночная мгла окутала замок и серебристый, почти целый диск, - близилось полнолуние, - заглядывающий в окно. Трандуил метался в своих залах, как дикий зверь в клетке. Птицы принесли темные вести. Всеотец! Ты дал Младшим детям Дар смерти и был прав, ибо не мне спорить с Тобой. Но зачем Ты дал им смерть на все годы, что отмерены? Смерть существует и для глубокого старца, все видевшего и уже уставшего жить, и для младенца, чьи глаза открылись только вчера. Не мне решать подобное, но не разумно разве не дать увянуть и упасть с ветви нераскрывшемуся цветку? Единый, не вини меня. Трандуил встал и замер, подобно статуе, обливаемой лунным светом. Столько нитей сходится в его руках, сколько ликов проходит перед глазами, что выбрать, чтобы не ошибиться?... Наконец Король очнулся от своей задумчивости и подозвал стражника. - Приведите ко мне Лоредис. В указанную многоколонную галерею пришла дева, шедшая столь тихо, словно не касалась ступнями пола. - Приветствую, Лоредис, - спокойно разнеслось под арками, появившийся из глубокой тени правитель встал перед ней. Кожа его будто светилась, а темные провалы не давали разглядеть глаз и делали лицо подобным маске. Серебряные, не встречающиеся ни у кого из простого народа, волосы окутывали фигуру до пояса. Даже внешне король-синдарец отличался от остальных. Это создавало прозрачную, как осенний воздух, тонкую, как волос, но стену, отделяющую его ото всех. Или еще более превозносящую. Лоредис стало неловко за свою простоволосую голову, не заплетенную даже в простейшую косу, одежду, вымокшую в талых водах, щедро напитавших землю, и перепачканную корой, и за холщовую сумку через плечо. Смешавшись от волнения, она поклонилась чуть ли не в пояс. - Я собирала травы, государь, полная луна скоро, они входят в силу. Трандуил поднял правую руку спокойным плавным жестом. - Нет ничего, что я мог бы поставить в упрек моему главному аптекарю и целителю. Лоредис наклонила голову. - Есть и более сведущие, я лишь могу дать целебный сон тому, кто имеет в том нужду. - Об этом я и хочу попросить тебя. - Король развернулся и пошел по галерее. Лоредис неслышно последовала за ним. - Кто-то занемог, государь? - не дождавшись, когда просьбу выскажут вслух, осторожно спросила эльфийка, поспевая за широкими шагами. - Нет, Лоредис, но бывает, что сон нужен и здоровым, чтобы они не наделали дурных поступков. - Я могу изготовить настой, успокаивающий горячные и опрометчивые мысли. - Я возлагаю надежды на твои песни. - Трандуил опять замолк, но продолжил через время. - Как жаль, что Всеотец не дал своим Младшим детям большего единства между душой и телом! Минуты отчаянья ведут их к страшным деяниям. Лоредис молчала и старалась заглянуть в лицо Королю, но тот был много выше, и ей было видно лишь гладкий лепной подбородок и часть скулы. А мысли правителя тем временем переносились от одного места к другому, будто им самим владела горячка. - Скажи, Лоредис, дороги ли эльдар их дети? - Конечно! - удивленно воскликнула эльфийка, даже забыв о принятом обращении. Через гладкий лоб ее пролегла морщина - к чему такие вопросы? Это всем известно, это так же естественно и правильно, как если солнце встает на востоке. Трандуил тем временем продолжал. - Ибо дети эльдар появляются по общему желанию родителей. Увы, у людей не так. Бывает, они прикладывают все силы, чтобы сберечь свое дитя. Бывают, мечтают, как бы изжить его. Лоредис промолчала, рассудив, что не ей судить другой народ, но внутренне возмутилась. - И ведь обычно это не со зла. Бывает, просто нечем кормить ребенка. Трандуил остановился и развернулся к ней лицом. - Я знаю семью, очень бедную семью, где может произойти такое. - Голос его был очень тих и печален. - Они хотят избавиться от невинного ребенка? - От преступления, возможного совершиться так близко, в Лорелис поднялся гнев. - Да, - голос государя был так же печален. - Не будем винить их - они потеряли кормильца, но не может ли народ эльфов принять одного ребенка? Я прошу твоего совета, Лоредис. - Краткое молчание и некое, особо выделенное: - Так будет лучше для всех. - Да, государь! - От облегчения, что будет спасена чья-то душа, эльфийка сама готова была кинуться куда угодно. Уже собираясь предложить свою помощь, травница услышала то, что хотела: - Ты можешь помочь мне? Твой дар усыпит родичей ребенка или случайных людей на пути. Наш народ никогда не был особо любим, лучше не поднимать шума. Лоредис поклонилась. - Я сделаю это. Перед самым уходом эльфийка все же усомнилась. - Государь, не правильнее ли будет попытаться уговорить их не бросать ребенка? Или сказать, где он будет? Горечь коснулась безупречных черт владыки. - Не было в истории примера, чтобы люди послушали элдар, боюсь, благие намерения приведут только к худшему. Еще через раздумья Король приказал позвать советника Морнэмира и следопыта Товея. И доволен был Король решением своим, ибо что знал: каждый из посланных им будет следить за другим. Будут сплетены, как нити в одном полотне, и тишайшая хитрость Морнэмира, и беспечность, находчивость и благородство Товея. Плохого не замыслит - молод и предан. А замыслит - не совершит. Не сможет, скорее сам уйдет. Лоредис душою пряма, как клинок, все ее помыслы и побуждения можно направить и увидеть.