С неба свалился

Не знаю, был ли я так пьян, или действительно из окна московской высотки видел этот волшебный дождь. Больше похожие на спецэффекты, чем на правду, яркие горящие стрелы пронзали небо. Царапины светились таинственным огнем и тут же заживали. Тысячи людей сейчас стояли так же как я, прилипнув к окнам, ловя сказку на камеры своих телефонов, не задумываясь о том, что это бесполезно: объектив уродует, убивает волшебство. Когда последний огонек скрылся за горизонтом, я плавно поставил на столик бокал с недопитым виски и плюхнулся в объятия мягкого кожаного дивана. За окном пошел настоящий, самый обычный холодный весенний дождь. — Все, Золушка, сказка кончилась, — сказал я сам себе. В огромной пустой квартире я был один, сидел без света и пил виски. Вещи свои я только что перевез и вернулся теперь, чтобы еще раз вспомнить все хорошие моменты, связанные с этой квартирой. И по-хорошему, нужно было уже убираться — не хотелось встретить своего «прекрасного принца». Он бы стал мне объяснять, что его жена ждет ребенка, поэтому он не может продолжать отношения со мной. Впрочем нет, принцем он никогда не был — бизнесмен, видный, холеный мужчина чуть за пятьдесят. Благополучный, успешный, начинающий стареть хищник. Подтянутый, с иголочки одетый — для престижа, новый «Лексус» — для престижа, шикарный ремонт и красавица жена. Я бывал у них дома — и вправду красавица, мечта многих, предмет зависти. И жалости в какой-то мере. Но кто ж еще об этом догадается? Для души у Славы был я, ну и до меня еще неизвестно сколько молодых мальчиков. Он мог бы ничего не объяснять, безо всякой лжи признаться, что просто наигрался со мной. Я не глупый, я знал, что это кончится, как бы хорошо мне с ним не жилось. А так, без лишней романтики и запудривания мозгов, давал ему то, чего жаждет он, а он в ответ то, что нужно мне. Нет отношений — нет вот этой шикарной квартиры в центре, никто не удовлетворяет самые низменные потребности, при этом не мешая отдавать работе столько времени, сколько она требует от меня. И не стыдно перед собой за то, что не могу отважиться дать больше, чем тело, ни крупицы души. Хотя будь это полностью правдой, виски бы сегодня здесь не было. А так — обидно, немного больно, но не смертельно же. Я решил взглянуть в зеркало, прежде чем уходить. Свет в ванной слепил. Ох, как отвратительно. Какой-то очень стериотипичный голубой, как из комедии или из головы девочек, мечтающих о друге-гее, вместе с ней выбирающем в магазине блузку. Волосы отросли и смотрелись теперь как-то слишком аккуратно, даже аккуратней, чем после тысячи салонов. И еще такие безлико-одноцветные, будто только сегодня покрасил. Хочется на табличке написать «я блондин от природы». И носить с собой, чтоб ничего плохого не думали. А еще надо снять очки и купить линзы — подумал я, — а то кажется, будто я надел их потому, что хочу казаться умным или модным. И вообще выгляжу лет на семнадцать, в свои двадцать пять. Тоненький мальчик-подросток, с этим ничего не сделаешь. С остальным — можно бороться, сунул очки в карман, взъерошил волосы — готов. На убитого горем я похож не был, значит можно было идти на работу. Лаборатория открыта всегда, круглые сутки, завалюсь в наш кабинет, прилягу на диванчик и посплю — Ира не помешает. Начальство к нам вообще не ходит - плевать им. Ира, думаю, тайной моей личной жизни интересуется куда больше, чем тайной так называемых «космических кристаллов». Но она слишком тактична, чтобы спросить о чем-то напрямую. Знает, что я боюсь, как она, сразу раскрываться всем. За это ее и ценю. Выходя из квартиры, я сунул в уши плеер, включил случайную песню и закрыл дверь, подпевая: — It’s a new dawn, It’s a new day, It’s a new life For me. And I’m feeling good… Ключ я бросил в почтовый ящик. По Москве я шел на автопилоте — хоть и жил здесь совсем недолго и плохо ориентировался, дорога до работы нашлась сама собой посреди калейдоскопа ядовито ярких ночных огней. Снаружи лаборатория — сооружение унылое, в ночном мегаполисе и вовсе незаметное. Старое советское здание, наспех переделанное в современный офис, таких тысячи, люди годами ходят мимо и не замечают. Там внизу, на самом деле еще пять этажей, но им этого знать не обязательно. У меня допуск только на первый. Я оторвал дедушку-охранника от кроссворда, тот удивленно поглядел на меня, потом на мой пропуск, потом опять на меня: — Что тебя на работу среди ночи принесло? — Ну, скучно стало, — я пожал плечами. — Ученые… — дедуля добродушно улыбнулся и, нажав кнопку, разблокировал тяжелую металлическую дверь. За ней лоск нового отремонтированного здания кончался: лестница выглядела не лучше, чем подъезд родительской хрущевки в Калуге. И даже запах такой же затхлый. Первый этаж местами выглядел словно давно заброшенным — на новейшие исследования деньги выделялись щедро, на ремонт — уж извините. Российская реальность накладывала свой отпечаток на все здесь. Никакой тебе показанной в фантастических американских сериалах сверхсекретности (как будто бы начальство понимает, что сотрудникам все эти секреты даром не сдались - лишь бы зарплату платили). Сперва абсурдность организации меня удивляла и возмущала, потом привык, приспособился, подружился с кем надо и оказалось, что местечко у меня довольно теплое. И вообще - будь контора частной - с таким отношением нас бы всех разогнали давно. Охрана так же пофигистична - хотя они все-таки обращают внимание на сотрудников, чтобы посплетничать. Некоторые новенькие еще пытаются честно работать, но надолго их не хваатет. Я из тех редких людей, кто тут еще играет в науку, правда... это мало связано с темой, за которую я получаю зарплату. Создаю иллюзию деятельности - и ладно. Иногда, правда, начальство устраивает охоту на ведьм и лишает премии тех, кто... слишком громко храпит на рабочем месте и опаздывает. Иногда мы скатываемся в полный маразм, когда можно лишиться премии за опоздание на минуту. Или узнать внезапно, что камера в твоем кабинете работает, когда ты целый день спал лицом в стол или что в твоем компе порылась служба безопасности и твой начальник недоволен тем, что ты играешь в игры на рабочем месте. Даже если целый год ему было совершенно пофиг... Но сейчас никакой проверки - ничего не было. Свет горел всего в нескольких кабинетах, в том числе в нашем с Ирой. Обычно мы работали вместе, но из-за внезапно разгулявшегося в октябре гриппа все графики сбились. Вообще мне на работу к восьми. На такси до дома денег жалко, да и тащиться лениво. Меня там никто не ждет, да и на работе тоже. Да и какая разница, если на работе мы чувствуем себя как дома. — Сдохни! Сдохни, чертов дракон! — шипела она, бросаясь ледяными глыбами. Она оторвалась от монитора только тогда, когда человечек в рогатом шлеме, неестественно выгнувшись, плюхнулся на камни. — О, привет. У меня сегодня работы нет, у тебя тоже не будет. Начальство занято, они какие-то интересные образцы только что нашли. Я пока мир спасала, тут метеоритный дождь прошел. Ты видел? — протараторила она непринужденно и легкомысленно. На работе она куда краше, чем пытается казаться. Никто из ее мужчин не видел ее такой вот, с собранными в пучок черными волосами, в джинсах и свободной футболке со значком «ассасинов». Я кивнул. В Ириных глазах вдруг появилась материнская забота, она встала со стула, подошла ко мне и, помогая снять шарф, спросила: — Макс, что случилось? — Да… так, не важно. Но я сегодня переночую тут. — Мог бы и рассказать, мне можно открыться, мы с тобой знакомы уже два года, — упрек ее звучал по-детски наивно. С родителями я был знаком двадцать два года, и это им не помешало выставить меня за дверь, когда я им рассказал правду. Я был твердо уверен, что Ира меня не оттолкнет, расскажи я ей все, она ведь не ждет от меня внуков, она ведь не переживает о том, что скажут люди о ее друге. — Тогда сядь и, не воняя на меня перегаром, выслушай, что я тебе расскажу. Я тебе такое расскажу… — я уже приготовился выслушивать сводку новостей со всего отдела. Я сел на диван, она села ко мне, пугающе близко и вкрадчивым полушепотом сказала: — Я поняла наконец, почему у меня не выходит с мужчинами… — она взяла мою руку, я уже ожидал, что мне признаются в любви. Но вечер был полон сюрпризов. — Я лесбиянка! — она улыбалась так, как будто выиграла миллион долларов. — Что? — переспросил я. Что за день безумных признаний? — В общем, я встретила девушку… Я не верила в любовь с первого взгляда, но стоило мне ее увидеть, как мир перевернулся с ног на голову, вышло солнце среди ночи. Все бы хорошо, но она не хочет продолжать отношения, словно стесняется. В общем… Только ты мне и поможешь. — Почему я? — внутри все неприятно сжалось. Какое солнце среди ночи? Она в себе? — Еще когда ты первый раз зашел в этот кабинет, я прекрасно знала, что ты скорее с инопланетянином в постель ляжешь, чем с женщиной, — она лукаво улыбнулась. — Подожди. Я хочу кофе, сейчас куплю, вернусь и… — я, как ошпаренный выскочил из кабинета. Мир шатался, сердце отбивало чечетку, готовясь выскочить из груди. — Эй, куда! Что ты покупать собрался! У меня все есть! Надо воду кипятить! — Ира догнала меня, схватила, по слогам объяснила мне задачу и сунула пустой чайник. Видимо, переоценила степень опьянения. Или я недооценил. А в чайнике было совсем немножечко воды и много противных известковых ошметков. И я пошел быстрее прочь, пока моя напарница не успела ничего сказать. Она хотела, но передумала, видя, как стремительно я удаляюсь. Убежал, но не спасся. Чайник едва не выскальзывал из вмиг вспотевших ладоней. Рано или поздно придется вернуться и все ей объяснять. Я пытался успокоиться, про себя повторяя, что ей без разницы, кто я. Она не будет меня ни в чем упрекать. Ира — сплетница, но по-настоящему важных секретов никогда не раскроет. Ей просто любопытно. Она не собирается меня есть, ей просто интересно поговорить со мной. Изнасиловать душу из чистого любопытства. Дело не столько в ориентации, сколько в том, что личная жизнь не зря так называется. Ни о ком из своих любимых и нелюбимых я рассказывать не хотел. Я не из тех, кто с гордостью хвастается шрамами. Одиноко и пусто здесь. От стен веет почти могильным холодом. Мы ведь и вправду в бетонном гробу. Гранитный пол не хранит никаких следов людей, топчущих его уже полвека. В свете ламп накаливания собственные руки кажутся безжизненными ледышками. Словно я последний человек, выживший после Апокалипсиса. Нервно шагал по бесконечно длинному обшарпанному коридору, не думая, куда иду и куда должен идти. Ближайший кран с фильтром для питьевой воды был в тридцатом кабинете. Там нормальная вода, у нас — только дистилированная, для питья невозможная дрянь. Человек, проектировавший лабораторию, явно употреблял тяжелые наркотики. Иного объяснения расположению кабинетов не было. Коридор кончался нашим, двадцать восьмым кабинетом, тридцатый находился в закутке между восемнадцатым и девятнадцатым, тридцать второй и тридцать третий были туалетами и находились возле первого. Дальше шли кабинеты от пятидесятого и до тридцать четвертого. И далеко не сразу в этом безумии можно было заметить полное отсутствие двадцать девятого. Мне понадобился год. И еще эти извилистые коридорчики… Я уже давно проскочил нужный кабинет. Под землей лаборатория — лабиринт, в котором и на трезвую голову можно заблудиться. И даже если работаешь здесь уже два года, пьяные ноги и голова, забитая черти чем, вполне могут занести куда не надо. Я остановился и попытался вспомнить свой путь. Сначала прямо, потом налево, потом еще налево, железная дверь, потом вниз по лестнице, направо… По лестнице?! Господи, я же на втором уровне. Надо быстрее убираться отсюда, пока никто не заметил. С секретностью и допусками на уровни тут все строго. Влез не туда — все, уволен без разговоров. А какого хрена дверь вообще открыта?! Весь хмель мигом вышел из головы. Я развернулся и побежал со всех ног на свой этаж. Завернул за угол и лицом к лицу столкнулся с Анной Викторовной. Мои очки слетели и упали под ноги моей непосредственной начальнице, стекла вдребезги разбились. Я аккуратно подобрал их. Стоял перед ней, сжавшись, будто ожидал, как на меня сейчас с потолка рухнет комичная мультяшная наковальня. Можно было придумать более глупую встречу? Нет. Анна Викторовна своих подчиненных не держит в страхе, не гнобит за пятнадцатиминутное опоздание, но действительно серьезных оплошностей не прощает. А это — просто финиш! Я стою и дышу на начальницу перегаром там, где и стоять не должен. Не зная, что сказать, я только оглядывался. Вокруг суетились люди, приглушенно переговаривались, таскали деревянные ящики, в которых обычно перевозили образцы. Огромные какие. Завалят наш отдел работой, век разгребаться будем. Точнее они будут. Уже без меня, наверное. Стоп! Вот для этого дверь-то и открыли. Получается, виноват не один я? Но как-то не легче. Нельзя было вечно глядеть на худое, вытянувшееся от удивления лицо моей начальницы. Покрепче сжав чайник и остатки очков вспотевшими ладоням, я, совершенно не своим голосом, выдавил: — Здравствуйте. — Здравствуй, Максим, — ответила Анна Викторовна с тяжелым вздохом. Мне всегда казалось, что для нее не существует личных привязанностей. Но теперь я был уверен в обратном. Нервно заправив за ухо прядь светлых, уже начавших седеть волос, она прервала неловкую паузу, спросив: — Ну и что тебя сюда принесло? — Кофе хочу налить, — ляпнул я. — Какой кофе? — Анна Викторовна закатила глаза. — Ты пил, что ли? Она договорила уже шепотом, и едва я попытался сделать шаг — она махнула на меня рукой, так небрежно и недовольно. — Через час зайдешь в мой кабинет. Заявление напишешь, — приглушенно сказала она. Я почувствовал, как лечу в пропасть. Неужели все, уволен? Я был трезв, как стеклышко, но ноги едва держали, земля будто куда-то улетала. Приглушенно, так, чтобы только я мог слышать, она добавила: — На отгул за свой счет как минимум. Я надеюсь, что на увольнение писать не придется. В любом случае, попробую договориться, — ее голос звучал уверенно, словно «попробую договориться» значит «точно договорюсь», к тому же. Земля под ногами вновь обрела твердость. Она почти не злилась, а я старался не улыбаться, чтобы не спугнуть неожиданную доброту. Анна Викторовна посоветовала мне уходить тихонечко. Я ушел. Тихонечко… Развернулся, сделал шаг и налетел на какой-то гигантский железный гроб, по-другому не назовешь. Ящик громыхнул, подпрыгнул, слетел с тележки на пол. Я перевалился через него, расплескал оставшуюся в чайнике воду, запутался в многочисленных трубках и проводах, тянущихся к «гробу» от еще одной тележки, под завязку набитой неизвестной аппаратурой. Неловко вставая, оборвал половину. Все бросились к ящику, судорожно заталкивали его на тележку. В спешке подключали на свои места провода. В гуле голосов я услышал чье-то паническое: — Он там живой вообще? На меня уже никто не обращал внимания. Кто живой?