С неба свалился

Ответа дожидаться себе дороже. В суматохе я сбежал. Анна Викторовна точно ни о чем договориться не сможет, если я убил это существо в железном ящике. Надел разбитые очки, опомнился, сдвинул их на лоб, поправил рубашку и ускользнул. Быстрым шагом прошел по коридору, стараясь больше не привлекать к себе внимания, на лестнице сорвался на бег, в дверь на свой этаж залетел так, словно за мной гонятся. Захлопнул ее, будто пытаясь оставить за слоями железа все неприятности, градом посыпавшиеся на меня. От волнения я задыхался так, словно бежал марафон. Неужели, живой инопланетянин? Даже для нашей лаборатории — это чистой воды фантастика. Невольно я представлял себе летучую тарелку, похожую на железный патиссон со встроенным фонариком. И чудом выжившего в этой нелепой конструкции классического головастика с огромными черным глупыми глазами, с тонкими лягушачьими лапками, зеленого и склизкого. Полтора таких у нас, по слухам, уже было. Хоть они и были дохлыми — исследователи с опаской копались в их странных иноземных внутренностях. Ира, тогда еще только начавшая здесь работать, хвасталась, что сама видела их останки на фотографиях. Инопланетяне и вправду такие, это разочаровывало и обрубало весь дальнейший полет фантазии. Никаких тебе величественных кораблей, железными крыльями бороздящих космический вакуум, никаких чарующих своей красотой незнакомых созданий. С головастиками не хотелось бы встретиться вживую. Злыми они кажутся и враждебными. Человеку свойственно до оцепенения бояться неизведанного. Прошло уже не так мало времени, а меня до сих пор передергивало от мысли, что почти коснулся этой непонятной твари. Пусть через железный гроб, но все же. И пусть объективно тварь мне ничего сделать не могла… Или могла? Это люди после аварии лежат тихо, а этих гуманоидов кто знает. Может, они силой мысли способны убить. Хоть всех нас за раз. От того, что существует нечто похуже моего нынешнего положения, мне стало как-то спокойнее. Вот пошлет он незаметный сигнал таким же уродцам, будет у нас инопланетное вторжение. И никому не будет дела до того, где я работаю и плачу ли за квартиру. Меня даже уволить не успеют. И у Иры не будет времени расспрашивать меня. Она, кстати, все это время ждала меня, но взгляд ее был ничуть не недовольным, жалостливым скорее. — Заходила Анна Викторовна, — начала она, неужели, Ира все уже знает. Нет, пусть даже не смеет верещать по поводу того, как ужасно нелепо я попался и как несправедлива судьба. К счастью, она была не в курсе, продолжила тараторить: — Нет, Анна Викторовна не заходила, залетала скорее, как ураган. И за ней залетела кипа бумаг на подпись. Сказала, чтобы я все это в журнал внесла. Ей пыталась мягко намекнуть, что до конца смены не успею… Она мне рявкнула, что я сегодня еще тебя подменяю экстренно. Ты ей в коридоре, что ли, попался? — Ага, — кивнул я, мрачно добавив, — второго этажа. — Ох… ху… хурма! — протянула она, подбирая слово, — и как ты туда попал? — Сам не знаю. Дверь кто-то не запер. А я по пьяни, но скорее просто по тупости зашел. — И что там? — ее глаза вспыхнули любопытством. Вот за некоторое отсутствие тактичности я ее всегда и любил. Не надо никаких охов вздохов и сочувствия. — Такой же СССР, как у нас, — автоматически отшутился я. Но позже. Конечно, рассказал ей обо всем, что случилось, заменив только «гроб» на простые ящики с образцами. В подтверждение моих опасений по поводу того, что слух про живого инопланетянина мгновенно распространится, Ира выдала со скоростью пулемета: — Ну… это скучно. Друг хороший у меня есть на пятом. У него как раз сейчас тоже смена. Говорит, там у них в верхнем ангаре фуру разгружают. А в ней космический корабль. Даже не корабль, самолет бронированный с короткими крыльями, размером не больше легковушки. Как он сказал, этот корабль не так сильно покорежило, даже восстановить можно. Если, конечно, понять технологию. Сказал, что скорее всего, он сам будет заниматься этим. У нас половина пятого уровня с гриппом лежит, вообще работать некому. Такое пропускают. Он сказал, что побеседует с начальством и поможет мне перебраться в их отдел. Я вот думаю, получится? Там, наверное, и зарплаты у них покруче наших. Я что-то не то сказала? — осеклась она, поймав мой печальный взгляд. — Извини, — с плохо сыгранным трагичным вздохом озвучила тут же. Ира! Вот именно этого и не надо было! Повисла неловкая пауза, прерванная влетевшей в кабинет Анной Викторовной. Она стучала о пол каблуками с такой силой, что казалось, проткнет линолеум, а сама выглядела совершенно шальной: строгий костюм был измят, местами испачкан, длинные волосы выбивались из некогда аккуратной прически, одной серьги не хватало. Мы с Ирой сидели, открыв рты: никогда еще не приходилось видеть ее такой, она казалась человеком чья одежда не мнется и к которому не пристает грязь, даже к туфлям. — Так, это тебе, а это тебе подписать, — начальница попыталась сунуть нам бумаги, но перепутала, выхватила из руки листы, поменяла местами. Я взял очки со стола, надел их, наклонился над бумагами и принялся их изучать. Ира, наспех, не глядя поставившая роспись, давилась смехом. И тут я осознал, как появился стереотип о безумных ученых. Анна Викторовна выглядела дико и без меня, но я с чайником в руках и в двух очках дополнял ее идеально. — Ирина, и Вы сегодня подменяете Максима, — уже уходя, сообщила начальница. — Что? — возмутилась Ира, — А Света? Она же выходила из отпуска. — Она вчера улетела в Геленджик. А больше выйти некому. Катя приедет тебе на помощь, у нее тоже получится две смены подряд. Так что извини… — Ну… Бесчеловечно же! — Ира вроде и возмутилась, но как-то вяло, для порядка. — Скажи спасибо Максиму, — она развела руками и вышла из кабинета. Как только за начальницей захлопнулась дверь, напряжение в комнате тут же улетучилось, и мы в приступе истерического хохота повалились на диван. Вмиг все стало нормально, хорошо, как когда-то давно. Месяца два-три, честно, я не смеялся искренне, забыв обо всех иглах, впивающихся в душу. — Ир, — спросил я, обняв ее, теплую и родную, — если я уйду, мы ведь останемся друзьями? — Если я тебя сейчас ударю, ты никуда не уйдешь, — шутливо грозилась она. — А если серьезно, тебе надо домой сходить, отоспаться. Ты как вообще додумался сюда идти? И мне надо, чтобы ты покормил моего кота, если уж я твой зад сегодня прикрываю. Она попыталась встать, я ей мешал. Не хотелось убирать голову с ее плеча, меньше всего хотелось сейчас куда-то идти. Она была такая теплая, такая уютная… Спихнув меня на диван, как подушку, Ира встала и пошла к сумке. Достала ключ, и, вертя им у самого моего носа объяснила, как умственно отсталому: — Вот этот — от первой двери. Вот этот — от нижнего замка на второй. На верхний я не закрываю. Все понял? Я кивнул. К Анне Викторовне надо было зайти. Я уже не помню, пьяный мозг не разобрал, что конкретно подписал, но это была явно не просьба об отгуле. Обычно к Анне Викторовне ты идешь как провинившийся школьник, которого вызвали к директору. Но сегодня этого чувства не было, не волнительно, а тупо страшно. Словно идешь по канату над пропастью. Или не по канату, скорее по тонкой бельевой веревке. И что теперь, что? Она вроде не злится. Да и любит она меня, почти в открытую признается. Она за мной со второго курса гонялась, заприметив на одной из студенческих конференций. Но и требует она от меня больше. И явно не ожидала такого. Пока я шел, уже успел подумать, что новую работу не так — то сложно будет найти. Полно ведь медицинских компаний, в которых я буду сидеть и делать унылые анализы до пенсии. С единственной перспективой — дорасти до начальничка низшего звена, но все равно рутина. А тут интересно, было. И другой подобной работы не то, что в Москве не найти, наверное, в мире такой нет. Можно податься в аспирантуру и двигаться по карьерной лестнице родного института. Но я не выживу. Съемная квартира… И домой в Калугу не вернешься — меня там никто не ждет. И здесь никому я не нужен со своими проблемами. Как ни крути — вся жизнь висела на волоске… Оборвется и все бессмысленно, переезд в Москву зря, пять лет усердной учебы — зря. Все зря — когда кроме любимой работы вся твоя остальная жизнь — холодная пустота. Я долго мялся перед кабинетом начальницы, в пятый раз схватившись за затертую когда-то позолоченную ручку, решился повернуть ее. Хоть Анна Викторовна обещала все уладить, казалось, что я последний раз вижу этот кабинет, похожий на тесную кладовку. Потолок издевательски высокий, а в комнатке едва вмещается стол, два стула и три шкафа. Компьютер, телефон, кипы бумаг, круглые настенные часы над дверью, и никаких личных вещей, не считая зеленой кружки из «Икеи». Я тихонечко опустился на стул напротив Анны Викторовны. — Видишь, уладила твою проблему, как смогла, — начальница заговорила, не отрываясь от бумаг, — позвонила одному своему приятелю, потом службе безопасности объяснила, что грузчиков не хватало, я срочно вызвала тебя помогать разгружать образцы, а в приказ внести просто не успела. — Так допуска на второй у меня все равно нет, — смутился я. — Не торопись, — успокоила она, — мой приятель, Геннадий Львович, предоставил нам уникальную возможность вчерашним днем оформить тебе допуск до пятого уровня включительно. Но тебе придется перейти в его отдел на замену. Но подписать договор о переводе было верным решением с твоей стороны. Пусть там секретность высокая, исследования не выходят за пределы отдела, и обо всех конференциях, конкурсах, публикациях можно навсегда забыть. Но на карьерный рост внутри отдела с твоими мозгами вполне можно рассчитывать, — с нотками грусти в голосе сказала Анна Викторовна. О переводе?! Я даже не прочитал, смотрел на него и ничего не понимал, словно читать разучился. И мыслить. Я не узнавал Анну Викторовну, казалось, что эмоции для сегодняшнего дня она копила те два года, что я ее знаю. Камень вдруг превратился в человека. Я боялся, что дома мне будет одиноко и тоскливо. Но почему я не мог пойти в какой-нибудь бар, спокойно там напиться, и проснуться в постели незнакомца? Или проснуться в переулке без одежды и бумажника? Это было бы приятнее и куда безопасней. — А Вы не в курсе, какие там у меня будут обязанности? — помня, что в первом моем договоре должностные обязанности были описаны размыто, я осторожно попытался выспросить подробности. — Тебя берут лаборантом в ночную смену. Работа, честно, тебе может показаться скучной. Подробностей не расскажу, надо наблюдать… — она замялась, — через стекло, фиксировать показания приборов. Обещали, конечно, что зарплата будет не меньше. А вообще там зарабатывают очень и очень хорошо, надо сказать, ты не пожалеешь о том, что нет возможности перевестись. — Почему нет? — поразился я. — Формально есть, а по факту проще в космос улететь, чем перевестись, — скептически заметила Анна Викторовна, — но это потом. Сейчас тебе нельзя разгуливать по отделу в таком виде. Я Геннадию Львовичу сказала, что тебе плохо стало. Так что сейчас ты напишешь мне еще заявление на отгул. И пойдешь домой отсыпаться, потому, что смена твоя начинается в восемь вечера. С оплатой потом в бухгалтерии разберутся. Лучше подойти чуть пораньше. Геннадий Львович будет ждать на вахте, паспорт не забудь с собой захватить. — Спасибо, — я сидел, сжавшись перед ней комком, стыдно было так, что хотелось казаться невидимкой. Но я все же осмелился спросить: — Наблюдать надо за тем, кто был в железном ящике? Что это за существо? — Я надеюсь, ты никому не сказал о своих догадках? Никого там не было, — начальница едва сдерживала лукавую улыбку, — Сам все увидишь. Жалко мне с тобой расставаться, у тебя были большие перспективы — честно призналась она. Были. Тепло попрощавшись с Анной Викторовной и поблагодарив за все, я, не заходя в свой кабинет за немногочисленными вещами, сразу взял такси и поехал к Ире, покормил Рыжее Пузо, так звали котика. Долго сидел, и пытался осознать, что жизнь моя катится кубарем, держа ласкового мурчащего зверушку на руках. В конце концов Пузу надоели мои ласки и он вцепился зубами в безымянный палец. Представляю, как легко бы жилось, если бы за каждую неприятную мысль меня кусали до крови. Хотя… у меня бы уже пальцев давно не осталось. Вставать не хотелось, сил не было, будто сели батарейки, а голова начала гудеть. И нехотя я отправился на свою квартиру, пешком, чтобы дольше было. Назвать теперь это домом — язык не поворачивался. Я снимал однокомнатную квартирку в обычной хрущевке. Руки мои еще не успели забыть, как открывается слегка неисправный замок. Я нехотя зашел в квартиру, снял вымокшую под дождем куртку. Вешалка обвалилась, поцарапав новые обои, и теперь болталась на одном гвозде, вещи рухнули на пол. — Отлично, — сказал я сам себе и прошел в комнату. Мой тихий голос эхом отскочил от стен. Кто говорит, что в хрущевках мало места? У меня в комнате легко помещается раскладной диван, шкаф, компьютерный стол и угнетающая пустота. На окнах нет штор, за холодным пластиком первая весенняя листва кажется ненастоящей. Белоснежные обои пугают своей безупречной чистотой. Комната выглядит нежилой. И не только комната. Ванная, коридор, кухня. Как в гостинице. Все в идеальном порядке, вещи мои в пакетах в шкафу. Две мытые чашечки стоят на столе. В надежде, что вторая пригодится. Я разделся, бросил вещи на спинку дивана. В квартире, где я живу, не место порядку. И простыни чистые постелены, как в гостинице. Переезжая, диван я не складывал, заранее догадываясь, что кончится все как-то так. И пузырек со снотворным в кухонном шкафчике тоже держал про запас. Закинув в рот таблетку, запил ее минералкой из холодильника и, по привычке установив четыре будильника на телефоне, лег спать. Вставать вечером было очень непривычно. Все еще хотелось спать. Выпив кофе и закусив его сухими хлопьями, я уже не чувствовал себя разбитым. Собрался быстро, и стремительно вышел из квартиры. Бодро, включив погромче музыку в наушниках, я зашагал к метро. Музыка не давала слышать стремительного стука колес и гула чужих голосов. Когда я вынырнул на поверхность, город уже погрузился в сумерки. На работу я пришел на полчаса раньше. Но Геннадий Львович, удивительно, уже ждал меня. Или просто с охранником болтал от нечего делать. В крохотном, скрюченном лысом дедуле в поношенном костюме я бы никогда не признал начальника. Но он с ходу набросился на меня с расспросами о том, чем я занимался, где я учился. Одобрительно кивал на каждый мой ответ. Обещал быстренько проводить и показать, что к чему в лаборатории. Я несчетное количество раз видел лифты снаружи, но ни разу не заходил в них. В лифте нет кнопок, кроме аварийной. Карточка — пропуск, вставляется в специальное устройство, и лифт автоматически везет на нужный этаж, минуя остальные. Пожилой Геннадий Львович шел медленно, настолько, что хотелось докатить его на тележке. По закону подлости нужное помещение было в самом конце коридора. Я успел не только разглядеть обстановку, но и даже к ней привыкнуть. Хотя поначалу она меня очень удивляла, пятый уровень походил на декорации для съемки фантастического фильма. Голые белые стены, без единой царапины, без единого пятнышка, словно стерильные, прозрачные окна от пола до потолка отделяли кабинеты от коридора. Лампы светили ярко, как в операционной. А вот людей не было, не считая пары охранников у лифта. Геннадий Львович дошел, наконец, до моего рабочего места. Тут было в общем-то уютно. Стены, как и везде белые, но одна из них закрыта жалюзи, а на другой висит картина с парусным кораблем в спокойном море, сразу добавляла им жизни. Под картиной — стол, тетрадь — бумажная. Сзади — диванчик, который словно приглашает вздремнуть. Никакого компьютера, только куча незнакомых приборов. На мое удивление Геннадий Львович ответил, что все фиксируется в автоматическом режиме. — Тебе только нужно записывать все, что будет делать он, — пояснил Геннадий Львович и открыл жалюзи.