«Я шейд, и могу убить ребенка, не проронив ни одной слезы»
- Ты действительно уверен, что ему пора выходить за пределы замка? - О, да. Мы не можем держать его взаперти всю жизнь. Шейд встал напротив окна, мимо стекла проносились поблескивающие капли, искорки от которых перемешивались с отражениями в шитье черных с красным одежд. В большом камине в рост шейда трещал огонь, разгоняя привычную сырость Гиллида. - Джарзла развивается, он уже выезжал со мной, теперь ему нужно меньше опеки, и контроля от одного твоего присутствия будет вполне достаточно.***
Шейд не мог скрыть радость, что его сын начинает открывать для себя мир вокруг. А сам он никогда не чувствовал себя лучше, чем когда его вороного обогнал тонконогий белый конь, вынеся пришедшего в восторг Ипну на скалу раньше самого шейда. Радость и поистине детский восторг от первого глотка свободы за пределами крепости и тюрьмы питали искру Ипну не меньше, чем посох, золотые прожилки которого горели пламенем для чуткого к магии взгляда шейда. Разгорающаяся искра сонма привлекала к себе духов, и, увидев вспышки на ночном небе, Дурза дал коню хлыста, надеясь поймать свое разбушевавшееся детище раньше, чем оно соприкоснется с чужеродной силой. Но когда тяжелый вороной взлетел наверх, ему показалось, что звездопад наступил раньше времени. Ночные светлячки спускались вниз короткими росчерками света, маленькие, неосознающие себя духи тянулись к молодому волшебнику, первый раз покинувшему свою скорлупу, висевшую черной грозой над замком Тени. Мощный ветер гиллидской пустоши гнал их прочь, но они лавировали в нем, как стайки рыбок, плывущие в воздухе, слишком маленькие, чтобы сопротивляться колдовству Тени, но слишком легкие, чтобы оно изломало их. К его мальчику тянулось столько этих искр, закручиваясь вокруг него в воздухе, что Дурза почувствовал, что уже ему в спину дует ветер, создаваемый этим мерцанием, закручивающий его вокруг волшебника, и с каждым новым светлячком этот ветер крепчал, превозмогая безжизненные ветра пустоши. Крепчал так сильно, что шейд обеспокоенно рванулся к сыну, опасаясь, что его почти невесомое от худобы тело собьет с коня порывом ветра и бросит на скалы. Но перед нервным взглядом хищных багровых глаз предстал абсолютно счастливый и спокойный мальчик, концы плаща которого едва-едва трепал ветер, изливавшийся вихрем в настоящую воронку над ним, которая пыталась выбросить из себя шейда вместе с конем, изгоняя их. А его мальчик был слишком погружен в себя, чтобы видеть то, что видел колдун, увлекшись созерцанием нескольких огоньков, нырявших вокруг притупленных металлических напальчников в попытке познакомиться. - Они прекрасны. – мягко поделился Ипну, подняв на отца свои красные глаза. – Я побуду здесь еще немного, хорошо? Спущусь по первому твоему свисту. По мнению шейда, Ипну не видел того, что было здесь по-настоящему прекрасным, тот порядок, возникший в хаосе привлекаемой энергии, но шейд ощутил легкую тоску, почувствовав себя лишним. Вороной, порядком измученный противоборством с ветром, медленно сходил с острой скалы, а его всадник поймал себя на том, что желает повернуть время вспять, чтобы снова быть таким же необходимым своему пока ещё ребенку. В конце концов, на каждую добрую душу в этом мире найдется злая, если не десяток таковых, желающая поработить силу сонма и перестроить мир под себя. Но сила ветра, подгонявшая шейда в спину, не давала ему забыть, что сонмы всегда оказываются сильнее, чем установившиеся шейды, и день, когда Ипну он будет безразличен не только как родитель (что уже скользило в его холодности к отцу, характерами они не сходились), но и совершенно не нужен, как сторож, не так далек, как шейду хотелось бы. Пустошь преображалась за эти вылазки, магия сына вплеталась в чары крепости, стоявшей на воле Дурзы, как на гигантских сваях. Она не ломала их, нет, не скребла и не разрывала, а скорее оплетала, как ветки дерева поднимают вверх части строений, под которыми эти деревья росли и крепли. И шейд не препятствовал. Медленно, не очевидно для людей, да и большей части магов, на пустошь возвращалась жизнь. Маленькие покровители речной воды плескались в холодных струях Рамра, жалкий гиллидский дерн восстанавливался в пастбищный травостой, в котором когда-то утопала старая крепость еще задолго до появления тут шейда. Старые кости дождь вымывал из земли, как будто Гиллид обретал второе дыхание. Замок оставался не менее мрачным и гнетущим местом, нет, но он становился живым. Как оживает мертвый лес после пожарища. Дурза был искренне уверен, что такие перемены произойдут не раньше, чем он, шейд, покинет это место. Такие, как он, могут существовать только посреди пепелища. Но каким-то удивительным образом он не мешал этому процессу, как будто до этого момента замок был изолирован от внешнего мира, укрыт за тысячью стенами, без воды и воздуха, а теперь начинал встраиваться в него. Что было, в общем-то неплохо, как будто все в старом замке менялось к лучшему.***
- Сын должен уехать с тобой. Я жду в замке появления Морзана, а присутствие волшебника Всадник может ощутить сильнее, чем прочие столичные профаны. Я отправлю вас на мелкое задание вместе под предлогом практики для ученика. - Что за причина у личного визита Проклятого сюда? – Шадия была знакома с Морзаном весьма условно и больше через слова Дурзы. – Насколько я помню, он терпеть не может «этот мавзолей на лысой земле, продуваемой всеми ветрами». - Писал, что нужно посмотреть Муртага. – шейд улыбнулся углом рта, припоминая вечные жалобы Морзана относительно погоды на гиллидской пустоши, которая «угрожала отморозить зад любому, кто рискнет задержаться на этих треклятых камнях хотя бы на ночь». – Сын Проклятого - калека, и видимо, Морзан все-таки решил спросить совета у меня. Не волнуйся, женщина, - шейд осторожно сжал в своей когтистой руке тонкую руку ведьмы. – Это займет не больше четырех-пяти дней. Парень развеется и потренируется. Ты, - шейд любовно поднес тонкие пальцы к своим губам, - тоже успеешь заскучать без меня. Небольшая прогулка пойдет вам на пользу. Ни о каком своем решении великий Дурза так не сожалел в дальнейшем, как об этом.***
Гонец быстрым шагом добрался до кабинета шейда, но, когда резная дверь замаячила в конце коридора, душевные силы ему изменили. Гонцы ценны тем, что быстро и емко докладывают господам новости. Но новость, которую он принес, вполне могла стоить ему жизни, если знать, кому придется её доложить. - Что случилось? – мастер оружия хлопнул по плечу гонца, замершего в двух шагах от двери, казавшейся сейчас выше грозового перевала. Или, вернее сказать, дверью в мир мертвых. - Я… Я… - парень повел глазами из стороны в сторону, ища способ не ударить в грязь лицом перед высокопоставленным человеком, но и пытаясь найти достаточно весомые слова, чтобы оправдать свое промедление. - Сэр, перевел дух после скачки, чтобы... - Я замещаю лорда Дурзу в делах армии, когда он в отъезде, поэтому ты можешь доложить мне. Он наклонился к уху Торнака и коротко сказал ему новость, которую нужно было передать в Гиллид, а лучше всего – сообщить шейду напрямую. Лицо Торнака окаменело. - Так. – мастер жестом отпустил мальчишку. – Иди отдохни, парень. Я сам. Когда Торнак взялся за кольцо дверной ручки, он сам не был уверен, что выйдет оттуда невредимым или хотя бы живым. Но у него самого был шанс миновать гнев шейда, какого не было у простого посыльного, а новость была такова, что и человек мог бы потерять над собой контроль. А уж чего ожидать от шейда – одни боги знают. И как подать нечеловеческому существу то, чего оно лишилось в одно мгновение?***
Три дня спустя Турмалайн вошла в комнаты отца, вернее, родительские комнаты, старательно огибая разбросанные ритуальные предметы, скомканные карты, пару луж из чернил, лужицы поблескивающих осколков. Как будто ураган пронесся по комнате, изломав в клочья все её убранство. Роскошный бардовый балдахин был изодран и наполовину оторван, его тяжелый полог лениво колыхался под порывами ветра, легко преодолевающими разбитое в дребезги оконное стекло. Просевшая ткань оголила обломок несущей конструкции, торчавшей из ткани, как обломок кости из раны. Под мягкой сафьяновой туфлей всхлипнули осколки. Турмалайн зябко повела плечами. Родительская спальня всегда была уютным и теплым местом, куда она иногда пробиралась, чтобы с утра плюхнуться между спящими родителями, вызывая глухое ворчание красноволосого колдуна о бессовестных и невоспитанных детях, которых нужно запирать в темницы, а не в комнаты. А сейчас здесь царила разруха и холод, как будто она попала в разрушенный дом. - Папа? – Турмалайн инстинктивно потерла друг о друга замерзшие руки, отгоняя холод и неожиданный страх. Но Дурза не ответил своей когда-то любимице. Но она же знала, что он где-то здесь. Она искала отца везде, и если он все ещё в замке, то он должен был быть здесь. И она не ошиблась. Мужчина даже не снял забрызганной дорожной грязью одежды и сапог, благодаря чему покрывала были не чище циновок для пола. - Пап? – Турмалайн запрыгнула на край широкой постели, подтянув ноги – простыни все равно были явно не первой чистоты. – Пап? Дурза не пошевелился. Турмалайн фыркнула от злости и подлезла под когтистую руку, отодвигая спутанные и поблекшие красные волосы отца, чтобы всё-таки увидеть его лицо. Последующее «Пап?» было сказано уже прямо в ухо шейду, если уж он делал вид, что идеальный слух ночного хищника его подвёл. - Что? –рявкнул шейд, оглядев свою дочь. Вид у Турмалайн был хоть и более аккуратный, но свои прекрасные темные волосы она, видно, постаралась заплести сама, поэтому одна коса была правильно расположена на боку, а вторая вот сползла на затылок. - Что с твоими волосами, они стали другого цвета? – недоумевала Турмалайн, разбирая руками слипшиеся от грязи тускло-рыжие космы шейда. – Что с тобой? Почему ты спишь грязный? Но у Дурзы не было сил и желания зубоскалить, и он просто упал лицом обратно в подушку. Её лицо слишком сильно напоминало ему другие два. Боль прошла по телу волной, как судорога, как будто потеря была реальной раной, растревоженной взглядом на дочь. Турмалайн хоть и была мала, но чувствовала, что случилось что-то плохое. Даже ужасное. Но вид отца в таком беспорядке её смущал и одновременно пугал больше, чем какая-то нависшая угроза. - Ты не выходишь уже второй день, как приехал. Ты есть хочешь? – его снова потеребили за рукав рубашки. – Я вот хочу. - Спустись на кухню и попроси кормилицу. – это было сказано куда в стену, потому что шейд отвернулся от девочки. - Пап. – Турмалайн выдержала паузу, ожидая, что отец всё-таки повернется к ней, но это было напрасное ожидание. – А когда мама вернется? Вы поссорились? Шейд ничего не ответил, показывая, что считает разговор оконченным, хотя Турмалайн послышался легкий то ли вздох, то ли стон. Она не понимала, почему отец, которого она боготворила, стал так холоден с ней. Неужели она совершила что-то такое, за что он так разозлился, что разнес свои покои в щепки? Почему мамы и брата нет так долго, но никто ничего никому не говорит? Как будто все что-то знают, даже замок знает, но никто ничего именно ей не скажет. Всех связывает какой-то секрет. - И ладно! – рассерженная девочка быстрым шагом направилась к выходу из спальни. Предчувствие, что случилось что-то ужасное, уже физически давило на хрупкие плечи Турмалайн, а отец совершенно не желал ей помочь его сбросить, и она злилась. Что-то еще изменилось в полутемной спальне, вернее, в её обломках. Турмалайн обернулась, щурясь. Семейный портрет, над которым так корпела их мать, который отец неохотно разрешил повесить в общей спальне, был просто исполосован... когтями? Холст провис лоскутами у краев рамы, только сама Турмалайн была едва видна на остатках картины. Одна в разодранном прямоугольнике. А на месте матери, сидящей в кресле, и стоявшего за его спинкой старшего брата, зияла дыра. Глаза девочки защипало от горячих, жгучих капель слез, а всхлип застыл где-то в горле. Закрывая дверь, Турмалайн чувствовала себя точно такой же одинокой, как и та Турмалайн, которая осталась в холодной спальне одна на разорванном семейном портрете. Она все еще надеялась, что отец просто поссорился с мамой, и она обязательно вернется. Турмалайн очень хотелось, чтобы отец убедил её в том, что мама вернется, это было главное, зачем она пришла. Но отец не спешил ей помочь.***
Когда мягко щелкнул дверной замок, замкнувшись за дочерью, шейд смежил бледные веки. Шейды не плачут, мужчины не плачут, а воины и военачальники – тем более, да еще в присутствии своих маленьких девочек. Хотя, плакать он не так уж хотел. Сдохнуть – хотел. Плакать – нет. А еще больше Дурза хотел удавить своими руками всех мерзавцев из сопротивления. По одному, без магии, без оружия. Просто руками. Одного за другим, без всякой фантазии и изысков. Сжечь до тла деревни, услышать вопли их жен, и последние всхлипы детей. И посмеяться им. Ничто уже не развеселит Дурзу, кроме этих звуков. Чтобы смотреть им всем в глаза по одному, видеть удивление и страх, переходящие в предсмертную судорогу. В такую, какая сейчас содрогала тело шейда. Когда он добрался до следа отряда, конь пал в пене от бешеной скачки. Дурза просто перешагнул через породистое мраморно-черное животное, и дальше бежал через лес. Злоба слепила его сильнее, чем бьющие по лицу ветки, чем струи дождя, хлеставшие со всех сторон, но она же в купе с тревогой гнала Дурзу вперед. Умом он понимал, что опоздал, он чувствовал, что их нет там, куда ведет след, но надежда, сумасшедшая надежда, что все его чувства и разум ошибаются, еще теплилась в черном сердце. Но чуда не случилось. Шейдам не полагается чудес. Дурза вырвался на поляну в чаще, окончательно потеряв человеческий облик. Глаза превратились в сплошные красные пятна света, волосы намокли и скользкими струями свисали, как попало, а все шитье на одеждах было покрыто слоем грязи и вымочено дождевой водой. Он видел и не видел мир вокруг. Но внешний вид беспокоил шейда меньше всего. Ветки и листву он разрывал руками, как дикий пес в поисках падали. Безумие накатывало волнами, поглощая рассудок. Дурза машинально поднял руки перед собой. Разодранные пальцы восстановились, только грязь, забившаяся под длинными затупившимися когтями, напоминала о том, что он действительно был там, что эта ночь не была безумным сном. Шейд снова прикрыл глаза. Темнота не мешала, он одержимо искал следы. Людей, которые должны были охранять его ребенка и женщину, он нашел быстро. Раскопал тела, осмотрел раны и отбросил, как мешки с костями. Он сходил с ума от реальности, того, что ему придется принять, и отрицал это всеми своими четырьмя душами. Но продолжал искать. Упыри, собаки его жены, лежали рядом, и дождь смывал их плоть с измененных некромантией костей. Собаки стоили ей очень многих сил после передачи посоха, она прибегла бы к ним только в случае крайней опасности, когда противников было слишком много. Это была его война, его враги, его смерть, его клинок в спину. Они были его, только его, все дела королевства не касались их. Жена просила шейда оставить войну, уйти вместе с детьми в безопасное место. Он тогда ответил, что не закончил здесь, и что здоровье сына вынуждает пользоваться редкими ингредиентами для зелий. Дурак. Старый самоуверенный дурак. Он сам погубил их, своими руками. Шейды всегда разрушают то, чему не посчастливиться стать объектом их страсти, так уж они устроены. Длинные пальцы, покрытые грязью, наткнулись на твердый предмет в золе кострища. Шейд даже не испытывал сомнений насчет того, что именно он нашел. Этот браслет был копией того, что он сам носил на правой руке, его свадебный подарок в ответ на согласие ведьм разделить с ним кров. Он ощущал последнее, что успела считать волшебная вещица, боль и страх женщины, которую он клялся защищать. По этой вещи он всегда мог найти её, когда у Шадии не было сил поддерживать с ним мысленный контакт, а с годами это случалось все чаще. Картинка промелькнула перед его глазами, но он продолжал остервенело разгребать золу под потоками воды, лившейся с неба. Испуганное и измученное лицо Аварис. Она долго бежала, и потратила больше сил, чем могла. Высоко, света мало, но она была очень высоко. Карие глаза расширяются от испуга, когда камень под ногами уходит вниз. Тонкие губы шейда оголили зубы в приступе агрессии, но что с того, чтобы скалиться на видения прошлого. Безвольно упавшая рука, лопнувший замок браслета. Дурза не выпускал свою находку, хотя она мешала ему искать дальше, занимая руку, а чужое воспоминание обжигало измученный мозг. Второй предмет он нашел позже, но тоже в пепле. Такой небольшой медальон, с извечным символом "убежище", которым Ипну отмечал свои тайники в замке. Думал, Дурза их не замечал. Шейд прекрасно догадывался об их расположении, но считал возможным оставить сыну немного свободы. Его мальчик, его прекрасный, самый лучший, пусть и самый болезненный, но самый лучший мальчик. Копия самого шейда, каким он должен был быть, если бы жизнь не сложилась так паршиво. Тонкие пальцы вцепились в медальон, цепочка которого врезалась в худое тонкое горло, передавливая его. Оскал острых зубок, резкий рывок, но сил не хватает, и цепочка бросает сына назад, в руки, сдавливающие на его шее подарок отца. Шейд поднялся на локтях, сдавливая виски руками. Когти прорвали кожу на висках, оставляя исходящие дымком растворяющейся крови шрамы. Как будто боль могла избавить его от этих воспоминаний. Если бы. Если бы.***
Доски сотрясались от мощных ударов, как будто по ним били тараном. Но вряд ли кто-то смог бы подобраться к сторожевой башне Гиллида с тараном незамеченным. - Кто?! – сварливо осведомился разбуженный привратник, высунув нос из-под капюшона плаща. Но ночной гость не ответил. Длинная высокая фигура лишь напоминала человека, но существо, тупо колотившее в ворота, человеком не было. Солдат отстранился от окошка, напоминавшего бойницу. От одного взгляда на это существо его пробирал страх. Первый, животный страх, который испытывает перепелка, когда над её гнездом проносится черная тень ястреба. Страх, который не понуждает бежать, а заставляет окаменеть перед неизбежным. - Ну, кого тьма принесла?! – поинтересовался старший караульный, не желая вылезать из-под башенного навеса. Привратник не ответил, потому что язык перестал ему повиноваться. Пускать то, что стояло за воротами, внутрь, казалось безумием, как открывать волку двери овчарни. - Что встал-то?! – караульный сплюнул и протопал к окошку, отпихнув привратника. – Кого… Наглый голос осекся на половине фразы. - Прощенья просим, милорд. – караульный резко повернулся к привратнику и замахал руками, давая команду поднять воротную решетку. – Милости просим, добро пожаловать. Когтистая рука легла на створку прямо перед носом привратника, мощно раздвинув взвизгнувшие ворота. Это действительно был шейд. Пеший, оборванный, в грязи с ног до головы, в запекшейся крови. В одной руке меч, в другой – намертво зажаты два предмета, блеснувшие в свете факела. Грива красных волос висела блеклыми слипшимися сосульками, как будто шейду вырвали не меньше половины волос. Шейд на мгновенье остановился рядом с людьми, потянув влажный воздух носом. В горле Тени одновременно заклокотали три разных голоса, от чего было совершенно не понятно, разговаривает ли он сам с собой, или хочет отдать приказ. Люди машинально отстранились от потянувшегося к ним шейда, потому что на них пахнула сладковатым запахом крови от одежды господина. Тем самым запахом, от которого у любого живого существа начинают трястись поджилки. Но спустя еще одно мгновение Тень отстранился и быстро прошел во внутренний двор, где расторопные солдаты уже поднимали вторую решетку. -Смерти нашей хочешь?! – караульный с размаху дал зуботычину привратнику. – Помаринуй Его за дверями мне еще. Привратник зябко поправил насквозь промокший капюшон. По его собственному мнению, смерть только что пришла в замок сама.***
Шейд резко повернулся, как будто можно было отвернуться от своих мыслей. Но эти картины никогда его не оставят, ведь шейды не склонны ничего забывать. Он знал, что предметы – это лишь доказательства. Самое важное состояло в том, что он не чувствовал больше женщину и сына, а значит и надеяться на то, что он сможет их найти, было нельзя. Но он все равно будет искать. Шейд поморщился от боли, и застегнул на своем левом запястье браслет, парный к тому, что носил на правом. Тот самый, который отдал Аварис в день, когда предложил ей себя в мужья. По сути, он вернулся за телами, чтобы забрать их в Гиллид и положить рядом с собой. «И в жизни, и в смерти», она же обещала быть рядом. Она обещала ему. Просто он не хотел верить в то, что теперь осталось только «в смерти».Но даже костей не осталось, только пепел, который разнесли струи дождя. Говорят, что человеческое сердце способно вобрать в себя только определенное количество страданий. То есть некая граница страданий. Остальные не будут проникать в него, а будут лишь катиться волнами на поверхности, не затрагивая сути. Шейд в момент своего становления проходит через все круги преисподней, и Дурза был уверен, что свое он уже выстрадал. До этого дня он действительно так думал. Но эта граница оказалась намного, намного дальше. А Аварис всегда ошибалась насчет Дурзы. В Алагейзии не было существа злее и жестче его, не было сердца чернее и ужасней. Шейдам сопутствует разрушение и боль. И так будет всегда. Это то, чем и кем должен был быть Дурза.