Женщина из сидов

Н не помнил, откуда взялся. Возможно, он знал когда-то, да забыл. Со временем всё стиралось из памяти. Возможно, он был всегда. По сути-то, какая разница? Это удел человечков, жаждать знать, откуда они, как они появились на свет, из объятий Неба и Земли, из любви Солнца и Луны, по воле Бога, вследствие Большого Взрыва? Чем короче жизнь, тем больше значения имеет, как она начинается и заканчивается. Вот и сейчас, эта горластая девочка грозилась ему расправой, как будто его могли испугать её крики. Как будто его могла испугать смерть. Её вот смерть пугала, она дрожала в своём коротком платьице, оттягивала его на колени, скрючившись в углу. Стук её зубов отзывался эхом по влажному гулкому тоннелю, пальцы на босых ногах поджаты. Туфли она потеряла где-то по дороге, когда убегала от него. Бегала на каблуках она недурственно, но всё же, не раздумывая, скинула их — не замедляясь даже, быстро, уверенно, безжалостно даже как-то. На мгновение он даже остановился, восхищённый подобной яростью. Потом он поймал её, конечно. — Ты красивая, — он присел напротив неё, скрестил ноги. — Не так, как она, конечно. Как тень в пещере Сократа. Лисьи хвосты накрыли её одеялом. Неживое животное тепло согревало, но девочка только сжалась больше. Он принялся рассказывать ей о том, что помнил. То есть, о ней. * Они встретились так же, если подумать. Л убегала, босая, нагая, она убегала, и когда её пробовали остановить, она дралась и кричала, словно дикий зверь. Зачем я тебе? Зачем я тебе? Плащом ей служили длинные волосы, горящие словно солнце, у неё были острые зубы и слишком громкий голос, не надлежащий покорной жене. Суженый у неё был безвольный и мнительный, и она бросила его, не оглянувшись ни разу. Её окружили, а Н, свернувшись в клубок на дереве, наблюдал. Верно, это неплохой розыгрыш над доверчивым дурачком: дать ему, неказистому, блеклому, глуповатому такую огненную, такую бешеную суженую. Её нутро проткнули длинным копьем, всегда попадающим в цель, но она переломала древо щелчком пальцев. Ей на спину накинули сеть из жил великанов, но её слепящие глаз волосы прожгли в сети дыру. Её взгляд остановился на дереве, в ветвях которого свернулся довольный сытый змей, и она позвала его. Он не знал, откуда он взялся, но она дала ему имя, и он понял, что с этого мига принадлежал ей. В отличие от него, Л знала, откуда взялась, и оттого неповиноваться становилось ещё слаже. Ему нравилось чинить хаос и неразбериху, а ей нравилось перечить своему Отцу. Н обернулся вокруг неё и унёс её в горы. Скинутую его кожу Л носила как платье, вместо иголки орудуя его клыком и вместо ниток — собственными волосами. Они прятались днём под землёй и выходили ночью, и её грива освещала им путь вместо солнца. Иногда они возвращались в сад, крались, как воры, наблюдая за спящим непутёвым её бывшим суженым — а затем за его новой женой. Та была не чета ей: маленькая, щуплая, с жиденькими бесцветными волосами, жёнушка прижималась к своему муженьку во сне, и тот обнимал её, чувствуя себя настоящим защитником. Его собственная жена, его красивая яростная жена, Л нахмурилась, глядя на эту щепку, на это несчастное создание, рождённое из ребра, и Н обернулся вокруг её щиколоток, пополз вверх по бедру, по животу, по груди, нежно лёг на её плечо, коснулся её уха кончиком языка. — Смотри, — шепнул он, — смотри, моя дорогая. Она смотрела на него из тени, а он дождался дня и показался её замене, этой бледной девочке, почти что ребёнку. Она и доверчива как ребёнок, завороженная светом, отбивающемся от его чешуи, она заслушалась, она забыла о всех наставлениях Отца и мужа, и пока она отринула это всё, с жадностью уписывая мясистый, сочащийся соком, плод, Л покатывалась со смеху, и Н покатывался со смеху, и они опрометью кинулись прочь из сада, с легкостью уворачиваясь от молний, брошенных им вслед. Волосы Л потеряли своё святое свечение, и во временем и зубы, и глаза, и ум потеряли свою остроту. Она родилась в руках своего Отца, но умерла в руках своего Любимого, и за это ей было отказано во входе в загробную жизнь. В наказание за то, что они разыграли её неудавшегося мужа и его новую, такую же блеклую и слабую, жену, её обрекли на вечное перерождение. * Лис загадывал загадки сбившемся с большой дороги путникам, притворялся кошелем с золотом, корочкой хлеба, прекрасной девицей. Ему дали имя и научили смеяться над глупостью и простоватостью, и кто упрекнёт его в том, что он просто наслаждался и тем, и другим? Он сам не боялся смерти, так почем ему сочувствовать нерадивым, которые погибали по собственной несмышлености? Таким образом он добрёл до дворца одного из лордов, близкого к императору. У лорда была слепая дочь. Говорили, она исцеляла одним прикосновением. Говорили, у неё была прекрасная корона с зелёными камнями, сверкающими ярче огня. Конечно же, ему захотелось украсть эту корону. Он мог занять место принцессы, творить чудеса — только с определённой ценой. Излечить бесплодность, но женщины будут рожать только жаб и пауков. Поднять неходячего ребёнка, но отнять у него разум — пусть бегает, пока не упадёт замертво. В дворец забежал небольшой лис — и никто не заметил девять хвостов, заметающих следы. Слепая принцесса сидела за рисовыми прозрачными стенами, фарфоровая кожа спрятанная за слоями шелка, лицо скрыто за вуалью из тончайших золотых нитей — нить тонкая словно волос. На её голове не было никакой короны, и он разочаровался. Когда он убьёт принцессу и встанет на её место, первое, что он сделает, это потребует корону. Лапы переступали мягко, тихо словно тень — ни один из прислуги, ни один из стражи не услыхал его — и верхняя его губа дрогнула, обнажая крепкие клыки. Когда до неё осталось пару шагов, слепая принцесса обернулась к нему. — Не хочешь молока, братец? — ласково спросила она. Он остановился, посмотрел по сторонам — но в комнате не было никого, кроме них двоих. Слепая принцесса поставила перед ним пиалу со сладко пахнущим молоком, и лис не смог устоять. Пока он лакал молоко, принцесса спела ему песню о храбрых самураях, расчесала его шерсть сандаловым гребнем, не забыв ни один из хвостов, погладила его за ухом — лис остался у её ног. Слепая принцесса и вправду творила чудеса. Днём она принимала всевозможных людей, бедных и богатых, здешних и выходцев из далёких земель. Ночью она принимала ёкаев и духов. Изредка лис, сидящий подле неё, ловил край улыбки через золотые нити её вуали — но никто не видел её лица. Через год лис обрядился племянником императора, и после пира у лорда поднялся в покои его дочери. Исцелить разбитое сердце — ухмыльнулся он заволновавшемуся, было, старику. Говорили, слепая принцесса исцеляла одним прикосновением. Её отец боялся, что после потери невинности дочь потеряет свой дар. Лис его успокоил, прикатив во двор десять повозок с разными богатствами. Вы будете богаче чем когда-либо прежде — это успокоило меркантильного человечишку. В брачную ночь лис снял с жены золотую вуаль, и оказалось, что слепая принцесса была к тому же лыса. Без головного убора и горы покрывал она казалась почти болезненной — а из-под голубоватых безволосых век на него смотрели два невидящих зелёных глаза, сверкающих ярче любого огня. Лис прижал свою жену к себе, а она непонимающе попыталась обхватить его руками в ответ. Во снах ей виделись разные вещи, будто из прошлой жизни — и везде её муж стоял рядом с ней, и во сне она видела как он выглядел, видела весь мир, хотя с рождения была слепа. Принцесса умерла при родах, и её муж исчез в ту же ночь. Десять повозок с богатствами развалились, и простые дорожные камни с корягами посыпались из них, а распоясавшиеся ёкаи растерзали старика-лорда и всех в его землях. * Имя этой её ипостаси звучало схоже с её настоящим именем, и он считал это драматической иронией, подходящей случаю. Девочка — Лидия — смотрела на него, нахмурившись, так очевидно испуганно и из упрямства не выдавая испуга. Он с нежностью погладил её по щеке, и она отпрянула, плюнула ему в лицо. Н утёр рукавом лицо, вздохнул. — Я не собираюсь тебя насиловать, дорогая, — хихикнул он, пачкая чёрной слюной бинты. — Ты же сказал, что не боишься смерти? — требовательно перебила она. — Зачем тебе тогда банши?  — Если отгадаешь, отпущу, — его улыбка пугала её, но он не мог выпрямить губы. Тысячи и тысячи лет он играл по правилам, искал её по всему свету. Возвращал её раз за разом и снова терял её. Когда её не пригласили на пир, он закатился на него яблоком с высеченной золотой надписью «наикрасивейшей». Стоило ей заскучать, как он заставлял леди, предназначенную королю, и охраняющего её рыцаря, племянника короля, выпить зелье страсти. Он останавливал ветры, вынуждая отца принести свою дочь в жертву, чтобы паруса снова наполнились. Когда его поймали и приковали к скале, она денно и нощно сидела рядом с ним, не отлучаясь ни по нужде, ни для сна, ни для еды, держа над ним чашу, где собирался яд, предназначенный ему. Не в каждую свою жизнь она любила его, не в каждой он находил её, но в каждой она была особенной, в этом он не имел сомнения. Иногда она находила его сама, иногда она любила его, и если любила, то готова была пойти за ним на край света. В этой жизни она была предвестницей смерти, и это ли не драматическая ирония? Её мокрые от слёз ресницы вздрогнули, она распахнула глаза, и зрачки у неё забегали, расширяясь и сужаясь. — Нет, — хрипло выдавила Лидия, — нет, пожалуйста, нет. Ещё есть время. Случится что-то ужасное. Прошу тебя, останови это. Зачем тебе это? Прошу! Я сделаю всё что угодно, забери меня, убей меня, но не их, пожалуйста! Она стиснула голову коленями и закричала, и её крик разнёсся по влажному гулкому тоннелю эхом. Крик вырывался из неё рвотой, и от этого крика содрогалось всё её тело. Он присел рядом, укутывая её в себя, прижимая к худой мальчишеской груди — Н оставался в этом образе, чтобы ей было спокойнее, чтобы в такой момент рядом с ней был кто-то, кого она знала. В это время Они методично убивали каждого в Бикон-Хиллс. Если подумать, поразительно мелкая плата за то, чтобы вернуть её. Всего лишь несколько сотен тысяч душ. Он кашлянул, и сквозь пальцы брызнула чёрная кровь, пачкая её платье. Воздух разом потяжелел, и круг вокруг них засветился — Неметон был совсем рядом, лучше места для обряда не найти. Лидия резко замолчала и зашлась кашлем — её ладони окрасились чёрным, и всё в Н возликовало. — Не борись с этим, — увещевал он, — всё будет хорошо, всё будет… Лидия снова закричала, на этом раз совсем по-человечески, по-обычному, отпрянула от него, падая в руки своему дружку-оборотню. Н опустил голову, отмечая торчащую из своей груди чужую руку. Рука вышла из груди, ухватывая за собой его не бьющееся чёрное сердце — рука сжалась в кулак. Оборотень, раздавивший его сердце, прорычал ему в лицо: — Это за Эллисон! Н понятия не имел, кто такая Эллисон, да и ему наплевать, если честно. Надоедливый Альфа разрушил круг, и тяжесть в воздухе рассеялась — не поддерживаемый магией, ослабленный после обряда, Н упал на землю. Он не помнил, когда появился на свет, быть может, он родился вместе с ним, с этим миром, или с человечеством — а может, и сам когда-то был человеком. Он попробовал встать, но его колени рассыпались чёрным прахом. Попробовал протянуть руку, но руки больше не было. Это ли была смерть? Лидия выглянула из-за плеча своего защитничка, и её взгляд остановился на нём, и она беззвучно позвала его. Н не боялся смерти, он смирился даже со смертью Л — ведь она всегда возвращалась и он всегда находил её вновь. Она выбрала его и дала ему имя, она была его женой, его половинкой, любовью его, жизнью его. Друзья Лидии сгрудились вокруг неё, закидывая её вопросами, перебивая друг друга, а Л смотрела только на него, и по щекам у неё текли слёзы. Неметон принял его жертву. У него получилось.