Сады Семирамиды. Том 2

- Эй, юнец! Копье не по росту, перевесит! Это не лук с колчаном, это оружие для твердой руки! А у тебя? Что у тебя за руки? Тьфу!.. Ну-ну, не дури, взялся за копье – занимайся делом, а я не мишень. Подумаешь, сопляк какой, а глазищами вращает, словно напугать решил. Эй, ты, маменькин сынок, запрячь подальше свой норов, не то обломаю и не посмотрю, что ты новичок и недоросток!.. О, а ты и в мишень попадаешь? Ну, и нечего радоваться, быть метким – твоя прямая обязанность, обязанность любого воина, несмотря на рост и силу. Хотя силенок у тебя уж очень маловато. Да и не смотри ты на меня своими глазищами! Кем только была твоя мамаша, наградившая тебя такой синевой, такого цвета глаз и не бывает вовсе. И ресницы, как у блудливой бабы. Хоть сказал бы словечко! Или у тебя и голосок, как у неоперившегося цыпленка? Ха-ха-ха! Не хлопай глазами, я на таких, как ты, не заглядываюсь, маловат больно. Ха-ха-ха! Юный воин, невысокого роста, хрупкий, с тюрбаном на голове, гневно смотрел на насмешника. Вокруг стояли воины, одни были на стороне командующего и вторили его хохоту, другие тихонько подбадривали новичка: - А ну-ка, дай ему, дай! Что терпишь? Оскорбителя надо наказывать. Не переживай, он любит дерзких, не будь сопляком, иначе загоняет. Но тот, бросив еще один взгляд синих глаз на обидчика, взял новое копье и отошел, готовый направить его в мишень. - О, маленький трус, - загоготал наставник, - оставался бы под мамкиной юбкой. Не успел он закончить, как юноша развернул копье в его сторону и бросил. Оно, взрыхлив почву у самых ног наставника, на четверть впилось в землю. - Ты что?! Соображаешь, куда кидаешь?! Да я в первом бою выставлю тебя в авангард, под стрелы противника! Воины окружили наставника, пытаясь утихомирить, опасаясь, как бы вспыльчивый Нергал-шарру-уцур не забил мальчишку. Но тот вырывался, да и невозмутимый новичок протиснулся между ними, желая продолжить беседу. - Сними свой тюрбан, пока он не съехал тебе на глаза! – завопил Нергал-шарру-уцур, раскидывая в стороны удерживающих его парней. Ему удалось освободить правую руку, и он с размаху ударил дерзкого. Но юноша пригнулся, кулак рассек воздух, задев тюрбан, который упал на землю. И тут же к изумлению всех присутствующих юноша преобразился – с темени упали две косы, длинными толстыми змеями свесившись с висков до бедер. И пока все стояли, разинув рты, он, не долго думая, отвесил наставнику такую оплеуху, что тот упал. - Сюда идет генерал! – прошептал кто-то. И действительно, к толпе подошел мужчина. За шиворот поднял он Нергал-шарру-уцура и зашипел прямо ему в лицо: - Ты, болван, смотри внимательней, с кем говоришь! Это же царица! Царь изжарит тебя на костре, если узнает… - Я сама разделаюсь с каждым, - воскликнул преобразившийся юноша, - если кто-либо из присутствующих доложит, что я здесь, царю или кому бы то ни было другому. Семирамида – а это была она, - уложила косы на макушке и вновь надела тюрбан. Вырвала вонзенное в землю копье и стала снова целиться в мишень. Больше над новичком не смеялись. Пять лет прошло с той ночи, когда рассталась она с Абистаном в саду страданий, как мысленно называла его с тех пор. Пять долгих, нелегких лет в одиночестве, без любви. Она жила только тем, что разделяла заботы и проблемы царя, его народа, его города. В Вавилонии было временное затишье, Навуходоносор слушал сплетни о враждующих соседях, сидя на своем троне или участвуя в расширении и украшении города. Война со скифами давно окончилась, а соседние цари все не могли поделить скифские земли, и в этом дележе сами дошли до войны. Первенство воинственности принадлежало вечным врагам – Лидии и Мидии, и все с трепетом ожидали, чем кончатся их распри с оружием в руках. Однако окончания им пока не предвиделось. Навуходоносор знал о готовящемся восстании иудейских рабов, и держал армию в постоянной готовности к подавлению восстания или выступлению в поход, на случай, если восставших поддержат соседние государства. Но пока все было спокойно. Пока… Нупта через покои царя выходила в сад в поисках Семирамиды. Она не ошиблась, ее царица, ее госпожа, ее подруга, как всегда, сидела в беседке, любуясь гуляющими на поляне павлинами. - Все прячешься? – спросила она, подходя. Семирамида обернулась. - Ты? Меня кто-нибудь ищет? Я нужна? - Да нет, я просто хотела поговорить с тобой. Нупта присела рядом и, опустив глаза, начала теребить кончик своей косы. Ее руки чуть подрагивали, Семирамида это заметила. - Что-нибудь случилось? Тебя что взволновало так, что ты вся дрожишь? Та подняла глаза, и губы ее тронула легкая загадочная улыбка. - У меня есть новость. Для меня очень хорошая. А для остальных… даже не знаю, будет ли еще кто-нибудь рад этому. - Да говори же, наконец! – нетерпеливо воскликнула Семирамида. - У меня будет малыш. Семирамида смотрела недоумевающе на Нупту, залившуюся краской смущения. - Это точно? Может, ты ошиблась? - Нет, я знаю это абсолютно точно. Я четыре луны проводила, думая, что ошибаюсь, боялась поверить. Но вчера я впервые почувствовала его ножку внизу живота. Семирамида, я так счастлива! Я рожу царю дочь, красивую, как он. Он будет любить ее так же сильно, как и меня. - А он знает? - Нет, даже не догадывается. Правда, его очень тревожило, если у меня кружилась голова, и я не могла есть. Но сейчас все это прошло, и он считает, что я абсолютно здорова. - Но ведь должен он что-то чувствовать? Что ты поправляешься, что живот растет? Хотя по тебе совсем не видно… Нупта рассмеялась: - Семирамида, ты совсем не знаешь мужчин! Даже когда уже всем видно, они не замечают до тех пор, пока их носом не ткнешь! - Но ведь в его гареме уже есть дети, он должен знать, какой становится женщина, ждущая ребенка. - И какой же она становится? Я не меняюсь, нисколько, разве что прошу его быть поаккуратнее во время наших ласк, потому что он якобы стал слишком агрессивен и делает мне больно. Вот и всё! - Но он все-таки должен знать, Нупта! - Конечно, теперь, когда нет сомнений, я обязательно скажу ему. Будь уверена. Только вот не знаю, обрадуется ли он. И лучше, если это будет девочка, которая не станет лишним претендентом на царский трон. Правда? - Да, - задумчиво проговорила Семирамида, - да, пусть это будет дочь. Иначе было бы обидно, если бы любимый сын не мог занять престол. Какое-то время они молчали, размышляя, но только не каждая о своем, а наоборот. Семирамида думала, как, наверное, обрадуется царь этой новости. Теперь он будет еще больше беречь свою пчелку, нежить и баловать. Но он наверняка захочет сына, хотя Нупта права – сын рабыни, даже если он будет любимым у царя, будет совсем бесправным, или же станет игрушкою в чужих руках. Нет, это не должен быть сын. Нупта смотрела на задумчивую подругу. Ей было жаль ее. Семирамида сама лишила себя любви, возможности быть с любимым. За прошедшие пять лет Абистан не был во дворце ни разу, и о том, что он по-прежнему занимает должность в Куту, они знали только со слов царя. С Навуходоносором она вела себя так, как раньше, не претендуя на его внимание и любовь. Порою в глазах ее, видящих царя вместе с Нуптой, появлялось что-то, но не ревность, не зависть, а какая-то глухая тоска. Но стоило Нупте перехватить подобный ее взгляд, как она тут же напускала на себя веселость, делая вид, что ее все это нисколько не волнует. Она могла бы уже нарожать детишек, но вот живет одна, ничего не прося, никого не желая, и красота ее становится холодной от одиночества. Ее характер стал больше похож на мужской; ее манеры, ее голос обрели властность и жесткость. Она довольно часто присутствовала на различных заседаниях в тронном зале и на приемах, и все уже привыкли к тому, что она имеет право голоса, к которому стоило прислушиваться. Поговаривали, что и сила у нее, как у мужчины… - Семирамида, слышишь? Правда, что ты учишься искусству боя наравне с простыми воинами? Почему ты это от меня скрыла? - Хотелось бы знать, кто распускает подобные слухи! - Так это слухи? – она внимательно посмотрела на подругу. – Пожалуй, это вовсе не слухи. А если ты хотела это скрыть, так имей в виду, что если это известно мне, может стать известно и другим. - Кто тебе разболтал? – глаза Семирамиды смотрели выжидающе. - Не волнуйся, никто не разболтал. Я узнала по птичьей почте. Ой, ну, не делай такими огромными глаза! У меня, как и у тебя, есть свои шпионы, которые все видят и знают. - И они следят за мной? - Нет, нет, ты совсем не то подумала. Они оберегают тебя. И можешь не бояться, ни они, ни я никому больше об этом не скажем. Расскажи лучше, что заставило тебя пойти на это? - Не знаю, - она вздохнула. – Наверное, просто жалею, что не родилась мужчиной. Быть женщиной скучно. Хочу быть сильным, ловким воином. А это безделье во дворце меня погубит. Я была куда проворнее, когда жила в пустыне с Сиррушем. Мы были с ним одно целое, я была такой же опасной для любого встречного, как и мой дракон. Мы вдвоем охотились на львов! А сейчас – что я могу сейчас? Я стала неуклюжей, я многое растеряла из того, что умела. А я не могу быть слабой. К тому же мне нужно занятие, которое отнимало бы у меня все свободное время и силы. То, чем я занимаюсь, идеально для этого подходит. - И чем же ты занимаешься? - Стреляю из лука, метаю копье и пращу – все это я умела раньше, несколько раз пробовала драться, но теперь просто нет желающих, когда узнали, что я женщина. - Так они не знали? - Нет. Я переоделась, спрятала косы под тюрбан – и никто не понял, что я женщина. Я была похожа на мальчишку, такой меня и принимали. - И как общались с тобой? - По-разному. Одни стремились помочь, другие насмехались, что «новичок» не вышел ростом и слабоват. Хотя после первой драки мне сказали, что рука у меня тяжелая. У меня были заступники, которые не позволяли довести ссору до драки, а сейчас их еще больше. Только вот наставник не доволен, Нергал-шарру-уцур, потому что из-за меня получил нагоняй от генерала. Но он старается вообще не замечать меня, чтобы не было неприятностей. Сейчас я спокойно занимаюсь своими делами. - А тебе не страшно одной среди воинов, грубых и своевольных? - Они совсем не такие. Уважают меня, считают не царицей, а своим парнем. Так даже лучше. Свободнее. - Не знаю, что сказать, - вздохнула Нупта, - я, кажется, тебя не понимаю. Они и не заметили, как к ним подошел царь. - Вы будто не виделись месяц, столько времени сидите здесь в саду, когда я ищу вас. - Зачем? – спросила Семирамида. - Просто так. Давно не отдыхал в вашем обществе. А вы решили посплетничать? - Нет, просто сидим и любуемся садом. Царь оглянулся на окружавшую его природу, расцветающую на камнях. В воздухе стоял сладкий аромат от зреющих плодов, кое-где они уже опали прямо в траву, шелковым покрывалом устелившую всю благодатную почву садов Семирамиды. Дневные птицы уже закончили свои трели, а ночные еще только прочищали горлышки, и кругом была тишина, изредка нарушаемая шелестом листвы или трепещущими крылышками светляков. И еще тихое журчание воды напоминало, что этот райский уголок до обидного мал, и в нескольких метрах уже обрывается; там с террасы на террасу падает звенящий поток, напитавший влагой плодородную землю чудесного сада. - Твой сад живет, Семирамида, и с каждым годом он все краше. О нем уже знают далеко за пределами аккадских земель. И его все время связывают с твоим именем. Каждый горожанин говорит чужестранцу – это сад царицы Семирамиды. Ты известна не меньше, чем я. - Но ведь царицы не существует! - Ты сама знаешь, что говоришь нелепость. Если народ говорит «Царица Семирамида» - это значит, что ты царица, независимо от того, кто ты на самом деле. И – признайся, - тебе хотелось, чтобы я это сказал! - Хорошо, шаррум, я не буду больше спорить. Ты прав. Хотя бы потому, что прислушиваешься к речам народа. А о чем еще говорят в городе? Навуходоносор нахмурился: - В городе говорят о том, что будет война. - Война? – голос Нупты дрогнул, когда она повторила последнее слово царя. – С кем? С Иудеей? - Да. Рабы в городе готовы к восстанию, видимо, ждут подходящего случая. Почему ты встревожена так, пчелка? Мы готовы к этому, и я надеюсь, что смогу защитить тебя в своем дворце. Или тебя пугает то, что Иудея – твоя родина? Ты боишься за родную страну, за соотечественников? - Не знаю, нет. Моя родина, близкие люди отвергли меня, я не жалею о них. Божья рука покарает их, если они грешны, и помилует, если грешен ты, мой повелитель. Не о них моя печаль. Только что-то легло на сердце, стало страшно, будто очень скоро разлучат нас. - Но ведь это неминуемо, пчелка. Я уйду на войну, поведу моих воинов в бой. Но обещаю – вернусь и опять буду с тобой. А пока меня не будет, с тобой останется Семирамида. Правда, царица? Семирамида кивнула, но Нупта покачала головой: - Нет, мой господин, Семирамида будет с тобой. - С чего ты это взяла? – с улыбкой спросила она, но в ее взгляде был гнев, потом мольба – не надо намекать на то, что она готова идти в бой вместе со всеми. Нупта поняла ее мысли и виновато улыбнулась: - Простите, я говорю какую-то ерунду. Уже почти стемнело, не лучше ли отправиться спать? - Да, пора, - согласилась Семирамида. Положив головку на плечо царя, Нупта прошептала: - Мой господин, у меня есть для тебя новость. Они лежали на постели в комнате Нупты, нежно обнявшись. - Говори скорее, - он чмокнул ее в нос. - Мне бы очень хотелось, чтобы ты догадался сам, - она улеглась поровнее, взяла его руку и приложила к низу своего едва заметно округлившегося живота. - Что ты делаешь? - Потерпи немного, поймешь. Нупта чувствовала, как тепло от горячей руки Навуходоносора проникает внутрь, как пробуждает к жизни маленький комочек, прячущийся внутри нее. И вот – раз, раз, - под самой ладонью этот комочек забился изнутри, три раза едва ощутимо толкнулся локотком или пяточкой. Нупта засмеялась, а царь в испуге отдернул руку: - Что это было? - А ты не понял? – она снова рассмеялась. - Погоди, пчелка, не смейся. Неужели это… - Да. Это малыш стучится в наш тесный мир, где живем только ты и я. Ты согласен впустить его? - Нупта, подожди… милая, дай мне опомниться! Он сел, она лежала перед ним, обнаженная и смеющаяся, и казалось, не только глаза ее светятся, но и все тело, словно вся она до последнего волоска полна этим счастьем. Он протянул к ней руки, заставил сесть, обнял так горячо, как только мог. - Пчелка! Моя маленькая, милая, единственная на этом свете! Как хорошо, что ты у меня есть! Она улыбнулась ему в ответ, но вдруг вся побледнела и прижалась к нему всем телом. - Что с тобой? Ты вдруг стала такая бледная! - Ничего. Просто как-то дыхание перехватило. После твоих слов мне вдруг показалось, что очень скоро меня у тебя не будет. Я боюсь. - Успокойся, родная. Это мне знакомо. Поверь, каждая женщина, ждущая ребенка, сталкивается с подобными мыслями. Ты просто переволновалась и устала. Успокойся, я всегда буду рядом. Он уложил ее на подушки, заботливо укрыл покрывалом, улегся рядом, обнял одной рукой, словно оберегая. - Завтра я обязательно должен сделать тебе подарок. Что ты хочешь? - Тебя! - Ну, какой же я подарок? К тому же я и так всегда с тобой. Я хочу подарить тебе что-нибудь особенное. Чего тебе хотелось бы? Наряд, украшения? Может, просто какую безделицу? А хочешь, я построю тебе дворец? Или лучше подарю тебе город? Она смеялась, а он продолжал одаривать ее. Когда его богатства были словесно исчерпаны, когда он уже отдал ей звезды и солнце, она вдруг стала серьезной. Покручивая пальчиками черные кудряшки на его груди, прошептала: - Обещай мне… обещай, что если я когда-нибудь позову тебя, ты обязательно придешь. - Но ведь я всегда здесь, с тобой! Ведь война не в счет, ты понимаешь. - Да, я понимаю… - Не грусти, все будет хорошо. Он еще пробормотал что-то, а через минуту уже спал, отдыхая от сует и хлопот прошедших дней. А Нупта, обняв тонкой рукой его могучее тело, пролежала без сна до самого рассвета. Ее печальные зеленые глаза встречали первые лучи багряного солнца. Кровавым показался ей солнечный шар, и она зажмурилась от острой боли, защемившей в груди. Пролежав еще немного, она поднялась, оделась и тщательно причесалась. Покончив с туалетом, присела на край тахты и ласково провела рукой по волосам царя. - Вставай, мой господин. Он нехотя открыл глаза. - Вставай, - повторила она. – Мне кажется, тебя ждут. - Гонишь меня, моя маленькая пророчица? - Нет. Если бы могла, никуда не отпустила бы тебя. Но тебя ждут, уже послали за тобой. - А что будешь делать ты? – спросил он, поднимаясь с постели. - Я с Семирамидой хотела сходить к торговцам. Ты обещал что-нибудь мне подарить, я выберу себе подарок. - Ну, что ж, хорошо. Только будь осторожна и не ходи пешком, возьми паланкин. Он поцеловал ее и собрался уйти. - Постой, - вдруг окликнула она его. - Что? Обернувшись, он увидел ужас в ее глазах. - Что случилось? – бросился он к ней, слегка встряхнул, обнял. – Ну, что с тобою, пчелка? Она подняла глаза, полные тоски: - Ничего, все хорошо. Иди. У самого выхода он обернулся, молча они смотрели друг на друга, будто не решаясь разорвать связующий их взгляд; он первым опустил глаза. - Прости, я должен уйти. Не держи меня. - Иди. Я знаю. Он ушел, но шаги его еще несколько минут звучали в ее душе, отсчитывая каждый шаг ударом сердца. В тронном зале царя действительно уже ждали. - Шаррум, плохие новости. - Я знал, что услышу именно это. Даже одни сутки нельзя прожить лишь с хорошими новостями. - Прибыл гонец. Царь Седекия, заручившись поддержкой Египта, поднимает восстание. Вавилонские иудеи уже знают об этом, и через день-два начнут восстание здесь, в городе. Их уже снабжают оружием, некоторые бегут от хозяев и за городом собираются в возмущенные толпы. Этот сброд опасен, особенно теперь, когда у них есть надежда на подмогу. - Седекия, подленький трусливый царек! Не я ли помог ему сесть на трон Иудеи? Не он ли обещал быть покорным и держать в покорности свой народ? Малодушный и безвольный самозванец! Он пожалеет об этом! Он уже выступил? - Нет, но армия его уже готова. Многие соседи обещали поддержку, и теперь он ждет их ответов, подтверждающих обещанное. - Кто-нибудь уже подтвердил? - Пока только Египет. Однако фараон Псамметих сам не пойдет на помощь иудеям, он в данное время занят только собой. С ним что-то случилось, по слухам – у него парализовало ноги. Однако это держится в строжайшей тайне, а Седекия, кажется, совсем не знает об этом. Навуходоносор усмехнулся, но, не дав волю домыслам, начал расспрашивать, что известно о планах Седекии, и разузнавать, кто из соседних царей обещал ему поддержку. Нупта в это время уже ехала к базару. Ей было бы проще пройтись пешком, базар был рядом. Но если уж Навуходоносор просил ее взять паланкин, а соответственно, и охрану, она не могла его огорчить, отказавшись от этого. Ему будет спокойней, если она будет не одна. Откинув полог паланкина, покачивающегося на плечах полуголых невольников, а лицо спрятав за легкое прозрачное покрывало, она оделяла милостыней нищих. Базар был полон. Никогда еще не видела Нупта здесь столько народу. Приглядевшись, она заметила, что в основном это рабы. Толпами собирались они, и время от времени восклицания доносились из этих сборищ. Торгующих же, наоборот, было на удивление мало, да и торговали они как-то вяло, лица были серьезны, не слышно было зазывал. С тревогой слушала Нупта долетающие до ее ушей фразы о свободе, о том, что Иудея идет на Вавилон, о наступающем дне отмщения. Толпа повторяла эти слова, выкрикивала имена, незнакомые для Нупты, но явно что-то значащие для собравшегося здесь народа. Люди, заполнившие площадь базара, были возбуждены и злы, лица их светились мрачным светом ненависти, они ждали. Ждали решающего слова, решающего движения, решающего взгляда. Страх наполнил сердце Нупты, она попыталась задернуть шторки носилок, зацепив при этом край накидки для лица. Накидка соскользнула с головы и упала на пыльную мостовую. - Госпожа, - один из охранников подошел к ней и с тревогой прошептал, - мне кажется, не стоит идти дальше, лучше вернуться во дворец, и как можно быстрее. - Я думаю так же. Эй-ей, - окликнула она невольников, несших паланкин, - поворачивайте, мы возвращаемся. Те уже собрались повиноваться, однако крики повстанцев успели отравить их мысли, рабы замешкались, переглянулись. Голос Нупты долетел до ближайшего сборища, и тут же десятки злобных лиц нахлынули на них. - Смотрите, - раздался голос, - княгиня испугалась, увидев вокруг себя один сброд, захотелось домой. Тогда почему бы ей не сойти с носилок и не отправиться туда своими ножками?! Галдящие, как стая ворон, окружили они носилки. - Хватит уже князьям ездить на наших спинах! - Выкинуть ее, пусть убирается пешком и расскажет об этом своим богатеньким дружкам-князьям. - Да это не княгиня, - выкрикнул чей-то голос, дерзкий и насмешливый, увидев, как Нупта тянет на себя шторку. Рука ее замерла, и она встретила горящий звериной радостью взгляд знакомых глаз. Она знала эти глаза, знала это лицо, этот голос, пообещавший однажды, что она поплатится за то, что околдовала царя. Говоривший уже обратил на себя внимание толпы, и рабы с удивлением отметили, что он не принадлежит к их обществу. Хотя одежда его бедна, сытое лицо выдавало в нем любителя праздности. Но он не дал им времени приглядеться к нему, а громко заговорил, вновь возвращая их внимание к изукрашенным носилкам: - Это не княгиня. Вы знаете, кто это? Это дворцовая колдунья! Она такая же иудейка, как вы, и она тоже рабыня! Она околдовала царя, добровольно стала его наложницей, но и не подумала о том, что ее соплеменники томятся в рабстве, в то время как она расшвыривает нищим серебро и ездит на плечах таких же рабов из священной земли Иудеи. Тащите ее из паланкина! - Не сметь! – раздался властный голос охранника. – Каждый, кто тронет ее, поплатится жизнью! Но злые глаза были все ближе, сотни рук потянулись к испуганной Нупте. Оба ее охранника взмахнули кинжалами и отбросили первых, кто отважился наткнуться на них. - Кровь! – заорал кто-то. Поднялся невообразимый шум, возня и крики, в этой свалке никто даже не обратил внимания, что опознавший Нупту человек растворился в толпе. Телохранителей, осмелившихся защищать изменницу, смяли толпою, их кинжалы, успевшие проткнуть с десяток бунтовщиков, обернулись остриями к ним самим. Один был заколот в шею, второй в судорожной агонии сжимал собственные кишки, вывалившиеся из распоротого живота. Паланкин был сброшен на землю; рабы, несшие его, теперь вместе со всеми рвали с него ткань, вспарывали подушки. Нупта еще пыталась удержаться за края разбитых носилок, словно они могли защитить ее. Но ее выволокли оттуда, и десятка два рук вцепились в ее волосы, руки, одежду, потащили по дорожной пыли. Не было сил ни кричать, ни умолять, только стон вырывался из груди, когда грубые босые ноги ударяли ее. На какой-то миг показалось ей, что ее держат не так уж много человек, и, обнадеженная, она с усилием вырвалась и побежала. Гогочущая свора озверевших рабов была вокруг, а впереди – стена, высокая городская стена с зубцами на башенках. Нупта упала на землю и прижалась к холодным кирпичам. Глаза ее, полные ужаса, застилала пелена слез. Она прижала руки к животу и почувствовала, как испуганно бьется ее дитя. Толпа надвигалась на нее, готовая смять, растерзать, растоптать. - Так значит, ты добровольно стала царской шлюхой? Думала, получишь свободу? Ну, как, получила? Нет, ты такая же раба, как и мы. Только мы не унижались и не позорили священных иудейских родов тем, что добровольно отдавали себя на поругание. А ты заслуживаешь наказания! И не защитит тебя твой царь, который со своими воинами убивал и бесчестил твоих родных, матерей и сестер. А потом придет и его черед! Оратора прервал вскрик Нупты – камень, брошенный из толпы, попал ей в плечо. Увидев гримасу боли на лице жертвы, толпа завопила, и через миг в тело возлюбленной царя полетели камни. Сразу несколько попали в живот, другой в голову, и она сквозь помутневшее сознание поняла, что теряет ребенка. С воплем сжала она живот руками, но каменный град стал обильнее. Нупта опрокинулась на спину, боль становилась более тупой, скоро она уже не чувствовала своего тела. Ей на миг вдруг показалось, что вся она сжалась в маленький комочек, сжалась до невероятной боли, отчего глаза ее распахнулись и – застыли. А еще через миг она уже была свободна. Невидимая и бестелесная, взлетела она над толпой, окружавшей бездыханное тело – ее собственное тело! Оно показалось ей чужим. «Прочь», - подумалось ей, и она понеслась, подхваченная теплым ласковым ветром, к облакам, унося на руках неродившееся дитя… - Шаррум! В городе восстали рабы! Они вооружены дротиками и копьями, пращами и заостренными кольями, разгромили базар, сейчас громят кварталы! Началась суета. На усмирение восставших был выдвинут лучший отряд воинов Навуходоносора. Отослав воинов, распорядившись об усилении городской охраны, царь вдруг осознал слова докладчика – рабы разгромили базар! Он бросился в женскую часть дворца. Навстречу ему бежала Семирамида. - Семирамида, Нупта где? Она… - Шаррум, она поехала на базар. Мне сказали, что там… - Разве ты не поехала с ней? - Она отказалась, не захотела брать меня с собой. С нею всего двое охранников! Навуходоносор помчался обратно, Семирамида спешила за ним. Ворвался в зал, велел позвать начальника розыскного отряда и организовать поиски Нупты. Тревога царя передавалась окружающим, воины, получившие приказ, спешили к выходу. Но, не дойдя до него, расступились и стихли. Гнетущая тишина наполнила зал, только где-то под сводами раздавались глухие шаги. Кто-то поднимался по лестнице, и шаги его были тяжелыми. Все замерли. В зал вошел нищий старик в потрепанной одежде. На руках его, запрокинув голову с растрепавшимися волосами, раскинув безжизненные руки, лежала Нупта. Одежда ее была изодрана и перепачкана кровью и пылью; лицо, руки, ноги были бордово-синими от бесчисленных синяков, ссадин и кровоподтеков. Старик положил ее на холодные плитки пола и опустился на колени. - Прости, шаррум. Я был последним, кому она успела подать милостыню. Но спасти ее было невозможно. Царь, не веря своим глазам, медленно приближался. Опустившись около тела своей возлюбленной, он повернул к себе ее лицо. Лоб, щеки, губы залеплены запекшейся кровью. Ввалившиеся глаза, слегка прикрытые веками, уже не видели его, они были мутными и мертвыми. - Нупта, пчелка, - позвал он ее, и слезы брызнули из его глаз, горькие мужские слезы, они капали на холодное лицо его любимой, но она не могла почувствовать, как обжигают они. Осторожно приподнял он ее тело, прижал к себе и зарыдал, уткнувшись лицом в ее спутанные волосы. Старик, принесший ее, тихо поднялся. Все, кто был в зале, поняли, что надо уйти. Последней ушла Семирамида, уведя с собою старика нищего. Темнело. В огромном тихом зале становилось сумрачно, из-под сводов уже выбиралась ночь. Навуходоносор неподвижно сидел на холодном полу, выложенном глазурованной плиткой, и сжимал в объятиях мертвое тело, тело единственной женщины, которую он любил, и которая любила его. Последние багряные лучи солнца скользнули по ее пыльной и окровавленной одежде. Еще утром она встречала это солнце живыми глазами, но уже тогда она прощалась с ним. Теперь оно садится, и ее уже нет.