Сады Семирамиды. Том 2

Пчелка, маленькая, некрасивая, несчастная пчелка, как ты могла? Ведь ты знала, что уйдешь. Знала и ничего не говорила; знала и не смогла предотвратить. Ты знала, сколько горя это причинит ему. Зачем так жестоко обошлась ты с тем, кто любил тебя, маленькую, некрасивую, поруганную и отверженную? Он лелеял тебя, баловал, он был счастлив рядом с тобой. И все же ты ушла, и равнодушно взираешь теперь на него из беззвучья, безвременья. Наблюдаешь, как убивается он над твоей оболочкой – ты ушла, не оставив ничего в память о себе. И дитя унесла с собой. Никогда, никогда не увидит малыш солнечного света, зеленых садов, синих рек, глаз своего отца. Он будет смотреть на это сквозь гряду облаков и насыпи звезд, и – о, великие боги! – каким далеким и потому чужим покажется ему тот мир, в котором ты жила. Его отец будет видеть во сне малыша, слышать его голосок, в его снах он будет расти, и все будут восхищаться им. Он будет высоким и сильным, как отец, умным и добрым, как мать, он будет повелителем самого прекрасного города на свете. А когда отец его очнется от несбыточных снов, то вспомнит, что малыш его никогда не станет большим, и сколько бы десятилетий не прошло, он по-прежнему будет неродившимся живым комочком, ни разу не видевшим солнца. Ах, Нупта, зачем ты сказала ему о том, что в тебе зародилась новая жизнь? Лучше бы не знал он об этом! Как был он счастлив об этом узнать, но через несколько часов он был уже вдвое несчастнее, потеряв вас обоих! Зачем ты ушла, Нупта? Как же жить без тебя? Ты была ближе всех, роднее всех. Ты одна могла помочь там, где другие надеялись только на чудо, на бога. Ты ушла, и словно половину мира увела с собой. Ту половину, в которой светило солнце и пели птицы. Во тьму, в ночь, в пустоту. Или только для нас это тьма, для живых? Быть может, на самом деле ты ушла из темноты к свету, считая, что пустота остается за спиной, а настоящая жизнь там, в неизвестном. Пчелка, ты пришла из священной земли, и даже имени твоего никто не знал. Тебя гнали отовсюду, потому что предвидела многое, а люди не умеют ценить в других то, чего нет в них самих. Ты хотела спасать, предупреждая о беде, а все считали, что ты тащила беду за собой. О, боги, столько гонений, слез и горя, и всего лишь один лучик счастья. А была ли ты счастлива? Ты никогда не говорила об этом. Хотя ты называла счастьем и то, что просто встретила людей, поверивших в тебя. А много ли было таких людей? Наверное, всего двое – та, кто была твоей последней госпожой, и тот, кого ты называла своим повелителем. Ты была счастлива рядом с ними только тем, что они нуждались в тебе, в твоих словах, в твоих руках, в твоем уме. Наконец, ты была единственной, кто спасал этих двух людей от одиночества. Мир так огромен, так полон людьми, но каждый живет лишь собой. Слишком мало таких, кто живет для других, и не каждому встречаются такие. Но еще хуже, когда привыкаешь к тому, что кто-то живет для тебя, и этот кто-то вдруг исчезает, как туман на рассвете. И одиночество становится еще острей, еще ощутимей. Как бороться с ним? Семирамида не смогла уснуть. Не укладывалось в ее голове, что Нупты нет, и никогда больше не будет. Она ушла так же, как и Ваядуг когда-то, чувствуя, что это произойдет, и не зная, как этого избежать. Как и Ваядуг, она сама ушла навстречу смерти. Но только Ваядуг встретила смерть, как спасительницу от долгой и сложной жизни, а Нупта не должна была умирать. Но больней всего было думать о Навуходоносоре. Сама Семирамида могла отвлечь себя чем-то другим, у нее было много работы для головы. А он… Он вдруг забыл, что он царь, что сотни людей ждут его приказов, которых не будет, если его не вернуть к действительности. А вернуть надо. Иерусалим должен ответить за то, что дал надежду своим соотечественникам, вложив оружие им в руки. И никто, кроме Семирамиды, не сможет пробудить его от забвения, в которое окунуло его горе. Потому что никто, кроме нее, не сможет разделить с ним его боль, его слезы, его одиночество. Когда она с восходом вошла в тронный зал, она увидела ту же картину, что и вчера вечером, когда уходила. Как он постарел за одну ночь! Серым стало лицо; глаза, обведенные черными кругами, ввалились, губы превратились в узкую белую полосу, а борода подрагивала от незатихших еще рыданий. Опущенные плечи делали его беззащитным перед лицом беды, вошедшей в его дом. Голова Нупты лежала на его коленях, и он, не отрывая глаз, смотрел на ее лицо, покрытое следами ударов. Рука его, нервно дрожавшая, время от времени поглаживала рассыпавшиеся волосы. Когда Семирамида опустилась на колени возле него, он, не глядя на нее, прошептал: - Уходи. Оставь меня наедине с нею. На ее глазах заблестели слезинки, голос ее дрогнул, когда она умоляюще сказала: - Мне некуда уйти. У меня больше никого нет, кроме нее. Позволь мне побыть здесь. Он не ответил, лишь еще больше сгорбился, и она увидела, как на щеку Нупты упали подряд две капли. - Шаррум, ее нельзя оставлять здесь, в этом зале. Она должна быть в своей комнате. Сюда скоро придут. Он поднялся с пола и осторожно взял свою возлюбленную на руки, прижал к себе и медленно побрел к выходу. Семирамида хотела последовать за ним, но он остановил ее: - Прошу тебя, будь здесь. Сегодня ты – полноправная царица Вавилона, и пусть горе придаст тебе сил. Она осталась стоять, глядя вслед удаляющемуся царю с бесценной ношей на руках. Надо было что-то делать. Глупо сейчас надеяться на царя, ему нужно время, чтобы осилить свою потерю. Семирамида была уверена, что женщина сильнее в такой ситуации, она просто должна взять себя в руки и подумать о том, о чем забыл царь. Ей действительно необходимо было остаться здесь и выслушать все, что ей скажут о событиях в городе. Она всей душой желала, чтобы ее воины перебили всю свору оголтелых безумцев, закидавших камнями бедную Нупту. Из рассказа старика, принесшего ее, Семирамиду больше всего поразило то, что в толпе был некто, хорошо знавший Нупту, и то, что она была не простой рабыней во дворце. Это был кто-то из приближенных царя, который узнал ее в один миг и решил растоптать. Но за что? Несколько минут она в раздумье мерила зал шагами, затем хлопнула пару раз в ладоши. Перед нею выросли двое из ее охранников. - Слушайте внимательно. Поставьте стражу у входа и в течение четверти часа не впускайте сюда ни единого человека. Затем известите Иброима, что я хочу его видеть немедленно, в висячем саду. Поставьте стражу и при входе в сад, чтоб ни единый человек туда не прошел. Ступайте. Она отпустила охранников и быстро направилась в беседку своего сада. Вскоре там появился Иброим, невысокий щуплый человечек с непроницаемым лицом, глава и наставник царских шпионов. Семирамида говорила с ним недолго, после чего он кивнул, поклонился и исчез так же незаметно, как появился. Она же вернулась на трон и разрешила впустить посетителей. Шумная толпа заполняла зал. Отовсюду неслись крики возмущения и ярости, из которых очень трудно было что-либо понять. Увидев на троне Семирамиду в своем, подобном царскому, облачении, кое-кто вновь начал возмущаться по поводу того, что уж сегодня-то ей точно нечего здесь делать. Семирамида молча встала, заставив всех замолчать. Даже слышно стало, как поют птицы за распахнутыми окнами. - Я понимаю ваше желание говорить с царем, - начала она твердым голосом, - но, насколько мне и все вам, думаю, известно, в подобной ситуации место царя там, где его гарнизон, а не на троне, окруженном князьями, плачущими, что их рабы сбежали! Поэтому и я прежде выслушаю доклад простого воина, который сегодня ночью стоял в ряду тех, кто не позволил вашим рабам вас перерезать. Пропустите! Князья расступились и пропустили к трону бледного воина в запачканной одежде. Он заговорил без приветствия, только с легким поклоном: - Шарри-иту, за прошедшие сутки восстание в городе подавлено. Но большое количество рабов смогли бежать за город, хотя не ясно, в каком направлении. Вряд ли они надеялись примкнуть к какой-нибудь армии, скорее всего, просто испугались расправы и разбежались кто куда. В царской армии потери незначительны. Это все. Семирамида задумчиво смотрела в пол. - Ответь еще. Хотя ты не генерал, простой воин, но на твой взгляд – восставшие действовали организованно? И были ли среди них только иудеи, или к ним примкнули и остальные? - Шарри-иту, я скажу только то, что говорят все. Рабы давно были готовы к этому, но то, что случилось вчера, было случайностью. Восстание должно было начаться через несколько дней, плана действий еще не было. Просто, как говорится, кто-то подлил масла в огонь, когда в толпе возмущенных иудеев оказалась царская наложница, отказавшаяся перейти на сторону восставших. Это было всего лишь каплей, но именно этой капли и не хватало. Началась неразбериха, они громили все подряд, но ими руководили только эмоции. Эта стычка не успела перейти в организованное восстание, и в основном в ней участвовали только иудеи, других было мало. Семирамида слушала, как воин вдохновенно начал рассказывать о том, как его соратникам удалось расправиться с взбесившимися рабами. Слушала и почти не слышала, постоянно возвращаясь мыслями к Нупте. Наконец, она остановила его: - Хватит. Рано радоваться мелкой победе. Это всего лишь начало. Нас ждет Иерусалим, рискнувший вновь поднять голову. Бессмысленно ждать, когда иудеи придут к нам. Мы должны запереть безумцев в их стенах, и как можно скорее. Когда все разошлись, у трона осталась лишь охрана да склонившийся перед Семирамидой отец Абистана, Набу-балатсу-икби. - Что тебе, мудрый князь? - Мне показалось, царице нужна мужская помощь. Семирамида вспыхнула, но старик невозмутимо продолжал: - Не сердись. Женщины впечатлительны, и ты сегодня слишком отстранена от происходящего в городе. Тебя тревожит нечто совсем иное, поэтому ты не в силах решать важные насущные вопросы. Поделись со мной, и возможно, я смогу тебе помочь советом. Она вскинула голову и посмотрела на него внимательно, словно заглядывала в душу. Он даже поежился: - Ты смотришь так, словно подозреваешь в чем. Лучше спроси, я сам отвечу тебе, а там уже будешь делать выводы. - Хорошо, - кивнула она. – Ты помнишь, я однажды купила рабыню? - Помню ли? Конечно! Ее до сих пор вспоминают в моем доме за странный взгляд, заставляющий подчиняться! Как ее звали? У нее было такое интересное прозвище, не стрекоза, не скорпион… - Пчела. Нупта. - Точно! И что же с ней? Тебя волнует твоя рабыня именно сейчас? - Да, мудрый князь. Это ее забили камнями на базаре вчера, с этого начались беспорядки в городе. - Ее, твою рабыню? Ее приняли за царскую наложницу? - То, что говорил сегодня этот мальчик из гарнизона, звучало не совсем так. Дело в том, что Нупта была возлюбленной царя. - Что, любимой рабыней? - Да нет же, князь! Ты никогда не влюблялся, что ли? – вскипела Семирамида. – Они любили друг друга! Именно поэтому в зале сегодня не было царя! Он рыдает над ее изувеченным телом. Набу-балатсу-икби воздел руки к потолку: - О, великие боги! Царь не заметил рядом с собой такую женщину, как ты, зато заметил твою рабыню? Как такое возможно? Она вздохнула: - Ты просто не знал Нупту, иначе понял бы. В общем, дело обстоит так, что вчера в толпе иудеев был некто, кто узнал Нупту, и крикнул рабам, что перед ними царская колдунья. Что она такая же рабыня, такая же иудейка, и что она добровольно легла в постель к царю. Озверевшая толпа растерзала ее. Тот же, кто это сказал, быстро исчез. По словам свидетеля, человек был в рабской одежде, но с княжеской внешностью, сытый и полный. За что он так поступил с Нуптой, мне неизвестно, она не говорила, что у нее есть недоброжелатели. Если бы толпа думала, что перед ними княгиня, ее не посмели бы тронуть. Ведь она была с охраной, в богатой одежде, в носилках. Рабы все равно боятся своих хозяев, князья для них священны. Они способны только на грабеж и бегство. Так вот я теперь хочу одного – найти этого человека. Это кто-то свой, из дворца, кто знал ее в лицо и знал о ней все. Мои шпионы сейчас сопровождают каждого князя, старейшину, советника, кто может проболтаться в разговоре с такими же, как он. Но чтобы услышать нужное, надо заговорить о нужном. Кто сможет это сделать? - Я понял тебя, царица. Я смогу. День длинный, я приду на закате и скажу, кого видел и кого можно подозревать или наоборот. Мудрый князь ушел. Семирамида вдруг наполнилась уверенностью, что он отыщет предателя. Значит, можно подумать и о других делах. Она ожидала придворного архитектора. Когда он появился, она сошла с трона и поманила его за собой. Подвела к окну, выходящему в огромный двор. - Ты видишь в том дальнем углу группу деревьев? Я даю времени неделю на проектирование и возведение здесь небольшой гробницы. Она должна примерно выглядеть так, - она взяла из рук подошедшего на ее знак писаря сырую глиняную табличку и острой деревянной палочкой быстро нарисовала приблизительный вид усыпальницы. Затем на другой табличке она написала несколько клинописных знаков: - а это по пути отнесешь в храмовую стеклоплавильню. - Что это? - Пусть изготовят саркофаг. - Из стекла?! - Там все написано, иди и выполняй. Вот еще разрешение на выдачу серебра. Если не хватит, сообщи мне. Выйдя из дворца, Набу-балатсу-икби остановился в задумчивости, с чего начать. Внимательный его взгляд уловил, что за ним наблюдают. «Что ж, кстати. Только придется говорить с нашими князьями на улице или заманивать их в кабаки, в дом ведь соглядатаи не войдут! Хотя, кто его знает, на что способны шпионы нашей Семирамиды?» Ему подвели его лошадь. Он, по-молодецки запрыгнув в седло, неторопливо поехал по городу. Чуть сзади ехали его охранники. Распознать в толпе шпиона князь уже не мог. Невдалеке стояли четверо царских вельмож, ожесточенно споривших и размахивающих руками. Набу-балатсу-икби остановился возле них, спешился. - О чем спор? - Как о чем? Во дворце творится какой-то кошмар! Вместо того чтобы немедленно начать войну против Седекии, пока он не вылез из своего логова, царь рыдает над какой-то наложницей, за которую, видимо, дорого заплатил! Посылает вместо себя к нам царицу, не думая о том, что женщина не может разбираться ни в политике, ни в военных действиях! Не удивительно, если к восставшим рабам присоединится и половина граждан, требуя возмездия. - Разве царица сказала неправду? Царь не в гарнизоне? - Не было его там! В гарнизоне чуть ли не праздник устроили по поводу того, что сумели разогнать всех рабов, вместо того, чтобы собрать их всех на площади и высечь. А царь умывается слезами в гареме, ему и дела нет ни до чего! И если у царицы есть хоть немного мозгов в хорошенькой головке, то лучшее, что она должна сделать – это вернуть царя к действительности. Пусть, в конце концов, прибегнет к помощи своей любимой рабыни, один взгляд которой заставит царя действовать! Набу-балатсу-икби остановил говорившего нетерпеливым жестом: - Вы не знаете, что говорите, безумцы. Рабыня царицы мертва. Ее вчера растерзали на базаре рабы. Закидали камнями. - Рабыню царицы? За что? Она сопровождала царскую наложницу? - Нет, ее приняли за наложницу. - И царь плачет о ней? Так значит, правду говорили, что она околдовала царя? - Кто только такое говорил? – возмутился князь. - Да кто-то обмолвился… Он поговорил с ними еще пару минут, затем попрощался. Здесь не было того, кого он искал. Князь вновь оседлал коня и поехал дальше. Он встречал многих, останавливался, выслушивал, высказывался и ехал дальше. День близился к концу, солнце уже задевало нижним краем городскую стену, словно осторожно усаживаясь на острозубую башенку. Утомленный взор князя упал на зазывно распахнутые двери трактира. Бросив поводья дворовому конюху и наказав накормить коня, Набу-балатсу-икби вошел в прохладное помещение. В сумраке кабака, разрежаемом лишь двумя масляными светильниками, подвешенными к потолку, было почти пусто. В более светлом углу, на круглом помосте диаметром в полтора локтя извивалась в танце полуодетая узкоглазая девчонка. Движения ее чуть прикрытых лохмотьями крутых бедер вызвали содрогание у вошедшего князя, и он гневно пшикнул на танцовщицу, отчего та соскочила с помоста и скрылась за дверным проемом, где, видимо, находилась комнатушка, служившая ей жилищем. Оглядевшись по сторонам, Набу-балатсу-икби заметил среди посетителей знакомое лицо. Царский советник, Набу-шум-ишкун, сидел в одиночестве и полумраке, наслаждаясь обильным ужином. Перед ним стояло блюдо с печеной птицей, и жир стекал по рукам гурмана прямо на стол, образовав уже изрядную застывающую лужицу. Рядом, в металлической вазе переливались румяными боками аппетитные фрукты, несколько виноградин уже раскатились по столу. Время от времени жирные пальцы советника обхватывали оплетенное ивой горлышко огромной бутыли, и, плеснув в бокал мутной жидкости, он жадно прилипал губами к холодному металлу, прячущему в своих недрах живительный пьянящий напиток. Превозмогая отвращение, Набу-балатсу-икби подсел к нему. Тут же из-за стойки к столу поспешила женщина. Кокетливо покрутившись вокруг нового посетителя, она спросила, чего он желает. - Сикеры и вяленую форель. Немного фруктов, только не виноград. - Музыку, девушку? - Не надо. Получив свой заказ, он заговорил с советником. - Чем озабочен, Шума? Ты с такой жадностью бросаешься на утиные ляжки, что, кажется, проглотишь их, не жуя. Лучше оставь свои мысли и посмотри в тарелку, иначе, задумавшись, проглотишь и ее. - Э, зачем так? Если у человека хороший аппетит, непременно надо его испортить? Мои мысли не мешают пищеварению. Наоборот, чем больше желчи, тем легче желудку. - Видать, мысли у тебя недобрые, если от них желчь копится, - усмехнулся князь. - А у кого они добрые сегодня? Моих лучших рабов перебили, мой особняк у Северного дворца подпалили беглые. Жена с перепугу уехала в Барсиппу… - …а ты сегодня получишь несварение в желудке либо заворот кишок, - со смехом закончил за него Набу-балатсу-икби, запивая свои слова сикерой, словно произнес тост. Набу-шум-ишкун сердито посмотрел на собеседника, затем его сальные губы расплылись в улыбке по щекам: - А ты сам-то не слишком добр сегодня, да? Тебя тоже беспокоит, что царь за сутки превратился из мужчины в мальчишку? Даже не вышел сегодня в тронный зал! - Он же в гарнизоне…- начал было князь, но тот только нетерпеливо отмахнулся. - Ты поверил этой бабе? Царь утирает сопли, как же, его маленькая ведьма мертва! Глаза князя полезли на лоб от пьяных речей советника. «Неужели?» - мелькнуло в голове. Осторожно он вставил несколько слов: - Наконец-то, избавились от колдуньи. - Надеюсь, царь забудет ее, - пробормотал Шума, отправляя в рот горсть фиников. – Хотя избавить его от этой любвеобильной рабыни не составило труда. Два-три справедливых слова – и она наказана. - Справедливых? Интересно, что можно было о ней сказать, чтобы рабы так на нее разозлились? Я бы не смог ничего придумать. - И придумывать нечего, - самодовольно выпятив живот, Шума откинулся спиной на стену. – Разве она не такая же иудейка? А по чьей вине она стала рабыней? По вине нашего царя! И у нее хватило стыда прийти на его постель, забыв о том, что он со своей армией уже погубил ее. Разве это неправда? Или этого мало, чтобы любой иудей швырнул в нее камень? Она заслужила это. Только царь почему-то медлит с войной, самое время начать поход на Иудею. Видимо, для того, чтобы его разозлить, надо закидать камнями самозваную царицу. Как ты это находишь? Я думаю, она тоже заслужила, только вот нет подходящих слов, чтобы натравить на нее людей. Неужели тебе, князь, доставляет удовольствие подчиняться глупой бабе, вздумавшей разрядиться в мужскую одежду? Она ведь даже не царской крови! Откуда она взялась? Набу-балатсу-икби с трудом улыбнулся: - Говорят, бог Мардук – да славится веками имя верховного бога! – прислал ее к нам верхом на Сирруше. - Глупые сказки! - Может быть. Только Сирруш живет во дворце и оберегает Семирамиду. Поэтому, самозванка она или нет, от нее невозможно избавиться. Так что лучше и не пытайся. Хватит с тебя маленькой колдуньи. - Э, мудрый князь, да ты, похоже, обвиняешь меня в смерти этой девчонки? - А разве это не так? - Я не швырял в нее камней. Ее смерть не на моей совести. Я лишь открыл рабам глаза на правду. Будь ты на моем месте, ты разве не сказал бы то же самое? - Боюсь, я не оказался бы на твоем месте, в толпе рабов. Как они тебя послушали? Как не прогнали палками до самого твоего дома? Шума пьяно захихикал: - На мне была одежда моего раба! - Зачем? – князь даже поперхнулся, - ты вырядился в лохмотья? Не верю! Собеседник отхлебнул прямо из бутыли и с грохотом поставил ее на место, даже тарелки подпрыгнули. - Мой глупый раб сбежал от меня вчера. Я заночевал в трактире, а утром не нашел ни одежды, ни раба, ни своего серебра. Хорошо еще, с вечера заплатил за ночлег, иначе меня так и вышвырнули бы на улицу. Глупый раб оставил свое барахло, что мне оставалось делать? Не идти же голышом через весь город. Ну, а когда проходил по базару, то сам не ожидал, что день станет таким приятным. Мне хотелось душить этих проклятых иудейских рабов, что толпились на базаре, но тут вдруг смотрю – знакомые глаза! Вот, думаю, теперь-то я отомщу всем сразу, и этой иудейке тоже! - А ей за что? - Больно зазналась! Рабыня возомнила себя невесть кем только потому, что сумела оказаться на царском ложе. Неужели тебе не хотелось свернуть ей за это шею? - Нет, Шума, мне нет дела до царского ложа, я не знаю, кто там обитает. - И тебя еще называют мудрейшим князем? Да ты первым должен узнавать подобные новости, ибо из царской постели выползает половина дворцовых интриг! - У меня другие обязанности. - Ну да, да, ты прав. Немногие знали, что девчонка была любовницей царя. Но ведь для слухов и существуют рабы, все они любопытны и болтливы, в том числе и царские. Мои рабы не гнушались рассказывать обо всем. Ну, а мне, как советнику, полезно слушать сплетни, даже если это мелочные сплетни рабов. А эта девчонка Нупта была слишком самонадеянна, и об этом знали все. Мудрый князь внимательно посмотрел на перекошенное злобой лицо собеседника – с такой ненавистью говорил он о Нупте! - Что с тобой, Шума? Сдается мне, эта маленькая колдунья обидела тебя? - Обидела меня?! Как бы не так! – он задумался, и мудрый князь увидел, как меняются его мысли, возвращая к памяти явно приятные события. Шума мечтательно смотрел в потолок и гладил сальной ладонью свою завитую бородку. Потом вдруг его посоловевшие глаза посмотрели на Набу-балатсу-икби, хитро сощурились, и Шума громким шепотом объявил: - Эта глупая рабыня вздумала вешаться на меня! Набу-балатсу-икби выплюнул кусок форели, не успев его даже распробовать: - Вот уж никогда не слышал более глупой лжи! К тому же, я знаю тебя, Шума, ты всегда все говоришь наоборот. Из этого могу заключить, что бедная рабыня не знала, как от тебя отвязаться, а рассказать царю, видимо, не решилась. Она пожалела тебя, дурак, царь тебя бы казнил за то, что ты осмелился возжелать его собственность. - Она не его собственность, - зашипел Шума, - она рабыня царицы. - Царица сделала бы то же самое. А по твоему лицу видно, что я прав в своих догадках. Действительно, лицо Шумы даже побагровело от ярости, захлестнувшей его: - О, князь, если бы ты только знал, что посмела эта девка! Кто она такая? Даже не наложница, неизвестно кто. Посмела отвергнуть то, что я предложил! Бросила мне в лицо мое серебро, которое я ей преподнес. И она – все боги аккадские тому свидетели! – ударила меня по лицу! За что?! За то, что хотел убедиться в том, что ее груди настоящие, а не набитые соломой, - а разве не так покупают рабынь? - Шума, а если бы она не пожалела тебя и рассказала царю или царице? Неужели ты об этом не подумал? Что вообще ты в ней нашел? Советник, захлебываясь, снова припал к горлышку бутыли, затем вдруг воскликнул: - Она, всё эта ведьма! Околдовала меня! Я ей пообещал… пообещал, что она пожалеет об этом! Пожалеет!.. - И что? Теперь ты спокоен? – князь готов был придушить его, но на лице его была холодная невозмутимость. - Я? Спокоен? – Шума был уже абсолютно пьян, у него началась икота, и мудрый князь на всякий случай отодвинулся подальше, боясь, что обильный ужин советника может не усидеть в его желудке и вернуться на стол. – Я спокоен? Не-ет! Я никогда не успокоюсь… Эта девка… рабыня… меня… она мне… пожалеет об этом… Хозяйка! Куда ты пропала, дешевая шлюха! Хозяйка вмиг оказалась у столика, однако за ее спиной стояли трое здоровенных наемников, готовых вышвырнуть напившегося посетителя, не взирая на его сан. А хозяйка суетливо предлагала: - Еще сикеры, вина? Быть может, господин желает остаться на ночь? У меня прекрасные комнаты и очень милые девушки. - Нет, не желаю, - с трудом вытянул он свое отяжелевшее тело из-за стола. – Хотя, постой. Что делать дома? Мне надоели мои наложницы. Я остаюсь. Расплачусь утром. Веди к своим девочкам. Да приведи помоложе! Он медленно побрел за хозяйкой, икая и спотыкаясь. Набу-балатсу-икби смотрел ему вслед. Затем он медленно обвел взглядом помещение, пытаясь среди посетителей вычислить шпионов царицы, если они здесь были. Должны были быть! В любом случае, Шума до утра никуда не денется, а если князь поспешит во дворец, то через час в этом кабаке уже будет царская стража, которая доставит советника к царице. Набу-балатсу-икби подозвал хозяйку, расплатился за ужин и попросил присмотреть за его «приятелем». После чего торопливо покинул заведение. Уже выйдя за дверь, услышал чей-то голос, звавший хозяйку, чтобы расплатиться. Соглядатай Семирамиды спешил за ним. Семирамида ждала в тронном зале. Она ходила из стороны в сторону, временами поглядывая, как за окном сгущаются сумерки. Ей не верилось, что Набу-балатсу-икби сможет быстро отыскать предателя, но он обещал прийти хоть с какой-то информацией, и она ждала его, поручив охране впускать его немедленно. Но часы шли, а долгожданных шагов все не было слышно. Она уже собралась уходить, ожидая лишь, когда потухнет за горизонтом огненная полоска заходящего солнца. Она на глазах сужалась и становилась тоньше, миг – и провалилась в ночь. Семирамида вздохнула и отошла от окна, бросила последний взгляд на вход и вздрогнула, увидев в сумраке возникшую вдруг фигуру. - Князь? - Я, моя царица. - Ну?! Она подбежала к нему, схватила за плечи и выжидающе смотрела на затемненное вечерними тенями лицо. - Я нашел его. - Кто это? - Твой первый советник, Набу-шум-ишкун.