В шкафах хранятся не только скелеты...

Впервые за время их «путешествия» Китаю было весело. Яо был стар - стар настолько, что уже не мог с уверенностью сказать, кто он и откуда пришел. Он не помнил, был ли он в начале своего жизненного пути крохотной деревушкой, маленьким поселением, городом или провинцией; он не мог сказать, что же превратило его в то, чем он являлся сейчас. У него была прекрасная память, но даже события трехсотлетней давности уже казались ему немного блеклыми, восьмисотлетней - размытыми, тысячелетней - почти стертыми. Именно поэтому Ван внимательно изучал воспоминания Ивана: тогда, когда он был уже взрослой самостоятельной страной, грозный Брагинский был всего лишь ребенком, и воспринимал этот мир совершенно по-своему. Да что таить - и сейчас воспринимает, не в силах излечиться от своего самого страшного недуга - шила в заднице. Китай просто лопался от смеха, смотря на красное, как маков цвет, лицо Германии. Людвиг, которому еще не стукнуло даже трехсот лет, уже считался большой шишкой в этом мире, и шел вперед, как одна из ведущих держав, семимильными шагами. До этого в воспоминаниях Ивана мелькал только старший братец Германии, но сейчас, когда Пруссия прямым текстом назвал его первое имя*, стало ясно, что и по Людвигу Россия пройдется вперед-назад-наискосок. Особенно Китай интересовала Вторая Мировая - Яо прекрасно помнил, что когда они встретились с Брагинским уже летом сорок пятого, в глазах Ивана поселилась какая-то ледяная, глубокая паранойя, но что с ним произошло за эти пять лет, Ван так и не выяснил. Нет, позже, намного позже в средствах массовой информации стали появляться разнообразные статьи и вырезки из официальных документов, якобы раскрывающие всю правду и весь ужас войны, но добиться чего-то от Ивана лично Яо так и не смог. Сейчас же шанс предоставлялся. Но был еще один момент, намного ближе, нежели роковой для Ивана сорок первый год. Об этом знали все - и все так же тактично помалкивали. Только Франция чуть нервно приглаживал идеально лежащие волосы, и чуть вздрагивал каждый раз, когда новое воспоминание накрывало их, утягивая и растворяя в себе. Но сейчас Франции повезло - воспоминание было довольно мирным, и только Людвиг прятал красное лицо в ладонях, пытаясь стать как можно незаметнее, а Италия, хихикая, не переставал умиляться. Брагинский, здоровый, широкоплечный Брагинский под два метра ростом с идеально круглыми глазами смотрел на еще совсем маленького Германию, которому на вид было лет пять-шесть. Россия почти с суеверным ужасом разглядывал Людвига, не в силах оторвать взгляд от маленького тельца, светлых растрепанных волос, почти понячьей челки, больших голубых глаз, носа кнопкой и крохотного надутого рта малыша. Германия едва доставал русскому до середины бедра, однако в своих штанишках на подтяжках, белой рубашечке и черных ботиночках с блестящими круглыми носами он смотрелся как минимум…мило. Россия осторожно поставил на стол чашку, которую до этого несколько минут держал у рта. По старой привычке наклонил голову, похлопал глазами, повел плечами (эполеты и ордена на его черном мундире внушительно колыхнулись), сделал аккуратный шаг в сторону. Германия в точности повторил его действия. Россия робко шагнул вперед, с явной опаской протянул обтянутый шелком палец в перчатке, и ткнул немца в его пухлую щечку. Людвиг недовольно насупился, и открыл рот, но Россия уже в непритворном ужасе отпрыгнул назад. Франция, стоящий рядом, хрюкнул от смеха: гигант-Россия крайне потешно выглядел рядом с маленьким Людвигом. Яо чуть заметно улыбнулся - в глубине души Иван до сих пор остался таким же наивным, как маленький Германия. Вдруг дверь кабинета хлопнула, и в помещение, шурша юбками, ввалились запыхавшиеся Украина и Беларусь, при этом пытаясь поправить сползающие браслеты, кольца, ожерелья. За ними, двигаясь менее уверенно и сноровисто, в проем заглянули любопытные Прибалты. - Ванечка! Ты шо звал, родимый? Россия молча ткнул пальцем в Германию, вопросительно изогнув бровь. Ольга удивленно ойкнула, а потом семейство русского быстренько окружило ребенка, отрезая ему все пути отступления. Людвиг подозрительно смотрел на прибывших из-под светлой челки. - Ой, какой хорошенький! А он чей? - И, не дав России открыть рта, Украина продолжила, - Говорила же тебе, что твои походы по девицам ничем хорошим не кончатся! Ну да ладно, как его зовут-то хоть? Брагинский, попытавшись откашляться от чая, которым секундой ранее подавился, прохрипел: - Откуда я знаю? И вообще, это не мое! Я без понятия, откуда он нарисовался! Литва, до этого сюсюкавшийся с маленьким Германией, посмотрел на русского с крайне нехорошим огоньком в глазах: - А можно мы его тогда оставим?! Россия подавился во второй раз, при этом пролив половину кружки себе на грудь. - Тебе что, Польши и Финляндии мало?! Нет, вообще нет! Я категорически против! Тем временем Украина, наклонившись к Людвигу, умудрилась поднять его на руки и теперь крепко прижимала его к себе, перекрывая ребенку доступ к кислороду своей обширной грудью. Взрослый Германия, только рискнувший взглянуть на происходящее, снова стыдливо спрятал лицо в руках, бормоча какие-то проклятья себе под нос. - Ну братик, - проканючила Беларусь, как-то совсем по-детски дергая Брагинского за рукав, - ну что тебе, сложно что ли? Ну посмотри, какой он лапочка! - Вы его что, в качестве комнатного зверька хотите, что ли? - Россия устало опустился в кресло, прикрывая глаза ладонью. Семейство столпилось вокруг стола. - Вас совершенно не напрягает, что это маленький ребенок? У него где-то папа, и мама… - Он страна, - Эстония посмотрел на Брагинского так, словно это не Иван только что объяснял простые истины. Брагинский звучно фыркнул, как раскормленный домашний кот. - Тем более. Он наверняка чья-то колония, и мне не нужны проблемы… - Россия нудно забубнил что-то про внешнюю политику, не замечая, как его семейство дружно закатывает глаза. Англия, явно передразнивая Ивана, хмыкнул еще громче. - Брат, какой же ты зануда, - серьезно изрекла Беларусь, а потом, улыбнувшийсь, повернулась к ребенку: - А как тебя зовут? - Рейнский союз, - тоненьким мямлящим фальцетом ответил Германия. На лице Брагинского отразилась какая-то вспышка понимания, но тут дверь распахнулась во всю свою ширь, отбрасывая незадачливого Литву куда подальше, и на пороге предстал запыхавшийся и раскрасневшийся Пруссия. Явно нервничающий и даже паникующий Пруссия. - Людвиг! – С надрывом вскрикнул он, и маленький мальчик, засияв, ловко спрыгнул с рук Украины и трусцой побежал в сторону старшего брата. - Гилберт! Ты опять забыл меня в столовой, и я боялся, что не найду тебя уже, - радостно сообщил малыш, и взрослый Германия страдальчески застонал. Украина, услышав подобное, моментально раздулась и стала в два раза больше. - Этот…ребенок, - негромко произнес Россия, опасливо выходя из-за стола, - твой…брат? - Да, мой младший брат – Людвиг, - Гилберт как-то смазано улыбнулся, но глаза его светились гордостью, - он очень смышленый, не поверишь: уже самостоятельно… Но Россия не слушал его. Склонив голову по старой привычке, Иван внимательно разглядывал лицо малыша, словно впервые в жизни видел ребенка. На лбу у русского залегла морщинка, брови нахмурились, губы поджались. Людвиг смотрел в ответ, тараща свои огромные глаза, и внезапно, совсем как Россия, наклонил голову. Вправо. Россия хлопнул глазами, и чуть более заинтересованно подался вперед. Губы маленького Германии чуть дрогнули, готовые расплыться в улыбке. Иван чуть приподнял уголки рта, видимо, боясь напугать мальчишку, - воспоминание о судорожной и рваной, как оскал, улыбке русского вызывали холодок по коже Яо. - Ах, mes amis, наконец-то я вас нашел! – Дверь открылась снова, и в кабинет влетел еще один гость: тот, кого увидеть было ожидаемо, но не желательно. - Ох ё… - Выдохнул Америка, чуть отступая назад. Китай не мог с ним не согласиться: вид у Франции был немного жутковат. Под глазами у Франца залегли глубокие желтоватые синяки, лицо вытянулось и побледнело, щеки впали. Сейчас он скорее напоминал ту «другую маму» из мультика «Каролина в стране кошмаров», - высокий, тощий, обтянутый одеждой скелет с мерцающими глазами и сухими волосами, торчащими во все стороны. Движения у него были плавные, поступь – тихой. Но за всей этой хлипкостью и ломкостью скрывалась настоящая сила: Китай чувствовал, как сжалось у него нутро от осознания мощи Франции, витавшей в воздухе и окружавшей его невидимым коконом. В глазах Бонфуа горело безумие, смешанное с жаждой крови, - но этот огонек хорошо маскировался в лице настоящего, утонченного аристократа, и был едва уловим – так, подсознанием, никаких внешних признаков. - M. Bonnefoy, bonjour, - Людвиг аккуратно склонил голову, поджимаясь и вытягиваясь, как струна. Гилберт чуть заметно нахмурился. - Привет, малыш Людвиг, - голос у француза был сладкий, как сахар, и Яо аж передернуло, - о, Иван, друг мой! Как сам, как твои любезные сестры, как твой Император? - Все в добром здравии, - Брагинский, кажется, вообще не замечал состояния Франции. Он совершенно спокойно рассматривал фисташковый жакет, накрахмаленную рубашку и дорогие запонки француза, делая вид, что Франциск в гражданском в его резиденции - обычное дело. - Потрясающе, - мурлыкнул Бонфуа, поправляя собранные в хвост темной лентой волосы, - Людвиг, дорой мой, нам с твоим братом необходимо удалиться. У нас занятие через семь минут, мой милый. - Занятие? - О, Гилберт не сказал тебе? Я исполняю роль воспитателя для малыша Людвига, по любезной просьбе его старшего брата.** В конце концов, ребенка кто-то должен обучить манерам, не так ли? – Француз бросил полный презрения взгляд в сторону Пруссии, и, взяв Людвига за руку, удалился. Пруссия, скрипнув зубами, потопал за ними, нахохлившись и что-то бурча под нос. Семейство русского, хохоча и переругиваясь одновременно, вышло прочь. Иван же остался стоять посреди кабинета, все еще приложив голову к плечу. Он смотрел вслед маленькому Германии, и о чем-то усиленно думал, – любой жест русского выдавал его напряженность. Россия сморщил нос, словно учуял что-то скверное, и вновь уселся за стол, а потом, не удержавшись, вскинул голову еще раз, пиля въедливым взором закрывшуюся дверь. Что-то русского тревожило, но что? Додумать Яо не успел: вдруг ему показалось, будто бы его грудную клетку обвили металлическим тросом и резко дернули вверх. Воздух из легких вышибло моментально, и Яо зажмурился, пытаясь унять кружащуюся голову. Однако через пару секунд он почувствовал сильный удар ногами (в коленях стрельнула вспышка боли), легкое головокружение и обильный прилив соленого, свежего воздуха, от которого на глазах выступили слезы. Палуба корабля танцевала под ногами, пронзительный морской ветер заставлял невольно ежиться, а ярко-синяя водная гладь, блестевшая в свете солнца, слепила глаза. Повсюду торговый шум, топот ног в тяжелых сапогах и грубые мужские голоса. Яо, щурясь, повертел головой, разыскивая Ивана, а потом начал судорожно ловить отвалившуюся челюсть, - Брагинского, при свидетеле в лице Нидерланд, безбожно избивал Америка. Через некоторое время Китай все-таки догадался, что Альфред просто приветствует Ивана, но со стороны это смотрелось крайне… эпично. Франклин Джонс лупил русского по спине со всей своей лихой придурью, так, что даже почти двухметровый Россия, лучившийся здоровьем и крепостью, вынужден был пригнуться и болтался под ударами Альфреда как собачонка на поводке. Америку это ничуть не смущало: приобняв русского за шею (для этого ему пришлось встать на цыпочки), он принялся тереть того по волосам, причем Китай не сомневался – еще немного, и черепушка России со звонким «чпок» скроется в бескрайних просторах моря. Холл де Вард меланхолично раскуривал трубку, наблюдая за этим зверством ленивым взглядом, но Китаю на миг почудилось, будто бы в глазах Голландии искрится смешок. Вскоре русский высвободился из пылких объятий Американца, и принялся тому что-то терпеливо вещать. Альфред хихикал и отмахивался, помахивая ладошкой, как кисейная барышня. Де Вард курил. Внезапно страны как-то замолкли и нахмурились, сосредоточенно смотря куда угодно, но не на противоположный борт корабля. Яо повернул голову и заметил еще одного гостя, до этого вообще не подававшего признаков жизни. Впрочем, сейчас он тоже не особо выделялся: сидя на самой каемке борта, в старой, застиранной одежде, грязный, отощавший, с хмурыми, какими-то дикими голодными глазами, впалыми щеками, совсем осунувшийся и болезненный, он неторопливо выстругивал деревянную игрушку из палочки, с каждым разом все дольше задерживая взгляд на лезвии ножа. Порой он провожал глазами купцов, прогуливающихся по палубе, но большей частью изображал призрака самого себя. Словно слабое напоминание о собственном существовании. Яо ощутил прилив острой жалости, а стоящий рядом Артур скрипнул зубами: все-таки во время континентальной блокады он выглядел просто ужасно. - Ну не могу я на него смотреть, - громким шепотом возвестил Америка из воспоминания, тоскливо косясь в сторону Артура, - ты посмотри, на кого он стал похож! Интересно, он вообще ест хоть что-то? - Согласен, - в разговор вмешался крупный бородатый мужчина, судя по всему, один из купцов. – Господин Брагинский, братец, ну как же так! Совсем ссохся, бедный. Может, мы как-то, какими-то окольными, окраинными, но продадим англичашкам хоть пару партий товара? Они ж сейчас все такие; на этом корабле их нет, а вон там, на американском… - Блокада есть блокада, - внезапно отрезал Голландия, выпуская в купца облако дыма, - пора бы перестать жертвовать собой ради благополучия других. Или проблем мало? Он красноречиво посмотрел на бок Брагинского, и русский поморщился, приложив руку к, видимо, недавнему ранению. Оскорбленный моряк ушел, оставив стран наедине с собой, и Америка с Голландией вновь возобновили разговор, - вот только Брагинский их совсем не слушал. Он смотрел на Англию, на ни в чем не повинного Артура Керкленда, которому просто однажды не повезло стать жертвой зависти. Иван представил, как выпирают ребра Артура; он видел перед собой существо, погибающее от банального голода. Память услужливо подкидывала какие-то полустертые образы, но во всех ясно фигурировало темное помещение, черствый кусок хлеба и до спазмов болящий голодный желудок. В горле стоял ком, от голода тошнило, и зверски хотелось есть, но почему-то было нельзя. Тогда Ивану не хватало еды; сейчас же Артуру не хватает товаров, что, по сути, тот же голод. «Как в девятнадцатом веке можно умереть от голода? Как вообще такое может произойти, если мы постоянно ловим рыбу, что-то растим и готовим?» Америка и Голландия удивленно замолчали, когда Брагинский, дернувшись, резко подался вперед. Яо с каким-то усталым удовлетворением наблюдал, как Иван, перевернув бочку то ли с рыбой. То ли с соленьями, с силой пнул ее в сторону Англии. Грохоча, посудина прокатилась через всю палубу, привлекая внимание моряков и купцов. Когда же бочка ударила Артура по коленям, и тот неверяще уставился на русского, повисла абсолютная тишина. - Вот я неловкий, надо же, а! Она взяла – и укатилась, представляешь, Альфред? – Россия фальшиво засмеялся, выглядя при этом, как умалишенный. – Вот было бы смешно, если бы мне вдруг обратно деньги прилетели, согласен?! Брагинский резко развернулся и впилился в Англию горящими глазами. Голландия за его спиной повертел пальцем у виска и просвистел простенькую мелодию. Артур озадаченно нахмурился, с огромными упорством шевеля мозгами, а потом резко посветлел, вытаращил глаза и невероятно благодарными глазами уставился на чуть улыбнувшегося русского. - Действительно, смешно бы было! – Он вынул из внутреннего кармана своего мундира небольшой мешочек, который интригующе позвякивал, и ответным пинком направил его в сторону России. Иван бегло взглянул на монеты и ухмыльнулся: - Мне чужого не надо, а тут явно на две бочки, - и он легко отправил вторую посудину к Англии. К тому времени купцы, уловив алгоритм, уже отмерли и яростно принялись перекатывать бочки и ящики друг к другу, смеясь и что-то выкрикивая. Торговля закипела сначала здесь, на палубе, а потом и на других кораблях; Америка радостно помогал морякам, восхищаясь смекалкой русского, а Голландия печально смотрел на Ивана, зная, чем ему обернется этот поступок. Англия вертел головой, не веря своему счастью, и даже слегка порозовел, вновь становясь похожим на человека. А потом, взглянув прямо в глаза России, одними губами прошептал: - Спасибо. Иван довольно закурил. Воспоминание снова перелистнулось, как страница книги, но Яо почти не заметил этого: он с легкой улыбкой смотрел на смущенного и злого Англию, который яростно бурчал себе что-то под нос. Америка тоже жмурился, как кот, объевшийся сметаной, - как оказалось, у его бывшего опекуна не такое уж черствое сердце. Они оказались в темном коридоре, заканчивающимся огромными белыми дверями с позолотой, из-под которых лился ровный яркий свет. За ними же гремела музыка, слышались смешки, шорохи, цокот каблуков, звон бокалов, хлопки выстреливающих из бутылок пробок; за дверьми кипела жизнь, а здесь, в коридоре, царила бархатистая плотная тишина. Иван стоял здесь же, с недовольным лицом поправляя собственный темный мундир: выглядел он очень даже неплохо, с зачесанными волосами, эполетами, синей лентой через грудь, высокий, стройный, подтянутый. Рядом стоял какой-то кудрявый блондин с чуть намечающейся проплешиной; он выглядел усталым и одновременно очень бодрым, и постоянно поторапливал Ивана, «незаметно» подталкивая его к дверям. - Господи, Саша, если так невмоготу – иди без меня, я нагоню! – Россия звучно фыркнул, но Императора этим было не смутить: выписав стране дружеский подзатыльник, Александр I очень ловко впихнул Ивана в зал, не оставляя зрителям иного выбора, нежели следовать за ними. В зале было слишком много людей, подчас – уже нетрезвых. Шуршали платья, блестели драгоценности, даже утонченная музыка девятнадцатого столетия шумела не хуже взлетающей ракеты. Люди улыбались, хохотали, ругались, носились друг за другом, как дети; некоторые еще пытались танцевать, но стоило им соприкоснуться руками или пересечься взглядами, как на них накатывал приступ неудержимого смеха. Только лакеи с непроницаемыми лицами сновали между гостями, доливая в бокалы вина. Император скрылся где-то в толпе, и Россия, тоскливо озираясь, побрел по залу, по пути опустошая бокал за бокалом. На лице его читались обреченность и отвращение, но почему-то он должен был находиться в этой людской помойке, хотя ему и не очень-то хотелось. Вдруг из толпы вынырнула запыхавшаяся Украина, и активно замахала руками, привлекая внимание Ивана. Ее роскошное платье чуть сбилось, открывая обзор на и так внушительное декольте, ее дыхание было тяжелым, а щеки пылали озорным румянцем. Ольга игриво стрельнула глазами и утянула вялого брата в толпу, к небольшой группе людей, чьи лица были уже более приятны. Прибалты над чем-то нетрезво хохотали, Пруссия объяснял шутку затормозившему Холлу, Франция, потягивая вино, пытался флиртовать с Наташей. Россия почувствовал досаду и облегчение: ему не хотелось здесь быть, хотелось сбежать куда подальше. Голова почему-то начинала кружиться, слегка подташнивало, было невыносимо жарко и душно. Иван почувствовал, как по виску катится капля пота. Пронеслась ленивая мысль, что пить надо поменьше, но какая-то лихорадка русского передалась уже и остальным странам, - Китаю показалось, что они вновь начали сливаться сознаниями, как тогда, в подвале. Франция как раз начинал что-то говорить, когда стены зала внезапно закачались, а потом пошли черными трещинами. С надрывным скрежетом мрамор трескался и осыпался, дрожал паркет, тысячи острых когтей начали скрести окнам, мир затрясся и пошел рябью. Ивана покачнуло, и он медленно начал заваливаться вперед, и точно бы упал, если бы Франция в этот момент не подставил ему плечо. - Друг мой, ты в порядке? – остальные, кажется, не заметили, но вот Франция выглядел встревожено. Россия нахмурился, и реальность моментально вернулась в прежнее положение. - Да, в полном…Перебрал, видимо, пойду, проветрюсь… - Россия кисло улыбнулся, и неровной походкой вышел из зала. Франциск обеспокоенно проводил его глазами, но потом снова вернулся к Наташе, словно ничего и не было. Глюки продолжались. В пустом коридоре Брагинского качало из стороны в сторону, хотя Иван выпил всего-ничего, и пол постоянно грозился ускользнуть из-под ног. России мерещилось, что портреты ожили, и шепчут, шепчут своими сухими губами сотни грязных ругательств и проклятий; Иван видел, как глаза картин мечутся и вот-вот выпадут из орбит, покатятся по коридору, остановятся около его ног и будут смотреть, смотреть… Из темной пелены ночи слышны были голоса, чьи-то длинные белые ладони прикасались к стеклу, тонкие черные языки оставляли полосы на оконным рамах. Темная жидкость, похожая на нефть, внезапно полилась из оконных щелей и портретных рам, и ее лужи хлюпали под ногами, не давая сделать шаг вперед. В глубине коридора нарастал шум из сотен, из тысяч голосов, - он приближался волной, сметая и окатывая собой, утягивая в пустоту. Россия испуганно вскрикнул и бросился бежать вперед, путаясь в ногах. Страны, уже почти воспринимающие Ивана, как себя, кинулись за ним. Россия влетел в какую-то дверь, видимо, в его покои. Он с силой захлопнул створку, привалился к ней спиной и сполз на пол, мокрый и обессиленный. Волна разбилась о дверь, и Китай мог поклясться – та содрогнулась. Иван тяжело, надрывно дышал. - Ну и штырит его… - пробормотал Америка, переводя дыхание. Россия, видимо, мысленно был с ним согласен. Голоса и звуки медленно добирались и сюда. Стены темнели и покрывались сеткой трещин, окна звенели, пол вибрировал. Брагинский подскочил на ноги, пошатываясь, добрался до зеркала, и уставился в него. Выглядел Иван ужасно: красный, с мокрой кожей, лихорадочно мечущимися глазами, трясущимися руками и всклокоченными волосами, с трудом дышащий. Россия чуть слышно застонал, привалившись лбом к стеклу, и пробормотал: - Я перебрал, перебрал… «Ты всегда был склонен врать себе». Россия дернулся, врезался головой в стекло и, кажется, разбил нос. Алая кровь хлынула, яркими ягодами распускаясь на ковре, и Иван перепугано прижал перчатку к лицу, моментально окрасившуюся в красный. Голос был знакомый, голос был до жути, до дрожи знакомый: коленки Брагинского мелко затряслись, ноги стали ватными, в груди застыл плотный ком. - Кто…здесь? «Ты сам прекрасно знаешь». В окно что-то врезалось, Россия дернулся, широко раскрыв глаза. Стены медленно надвигались. Комната начал кружиться, в камине вспыхнул огонь, но через секунду погас; с той стороны стекла послышался стук. Что-то пришло сюда. Что-то уже было здесь. Иван запустил пальцы в волосы, оседая на пол и сжимаясь в комок: где-то в глубине души клокотал настоящий животный страх, такой, какой Россия испытывал только в глубоком детстве. Ковер вздыбился, пошел волнами, и под ним стали проступать очертания человеческих конечностей. Сотни лиц без глаз и носов всплывали, распахивали свои пустые глотки и начинали истошно визжать. Россия зажал голову руками, всхлипывая. Страх мешал дышать и мыслить. С той стороны стекла что-то пыталось вырваться сюда, в комнату, и когда оно сюда попадет, рухнет все. Голоса пели песни, лица визжали, кто-то ходил по коридору…Иван сошел с ума. «Ты слаб, до омерзения слаб. Тряпка. Ничтожество. Я предупреждал тебя. Не раз и не два, ты не должен был забывать урок. Но ты не справился. Слабак». Россия с трудом поднялся на ноги, как крыса за дудочкой крысолова, и слепыми глазами уставился в зеркало. Там, где-то в неясной мгле, вырисовывался силуэт того, кто мертв, давно уже мертв. Яо почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Иван, кажется, перестал дышать; его трясло. «Освободи меня, слышишь? Выпусти. Ты – никто. Молчи. Закройся навек, исчезни, маленькая дрянь. Сдохни». Треск раздался внезапно, и уже Яо перепугано вскрикнул. Иван стоял, вытянув руку, и осколки зеркала медленно сыпались ему под ноги. Кулак России превратился во что-то красное и мокрое, лицо же его закрывала тень от растрепавшихся волос. Голоса утихли, лица исчезли, все вернулось на свои места. Где-то вдалеке слышалась музыка бала. - Я ведь предупреждал, Иван. Черные, полусгнившие руки обхватили шею сзади, и длинные пальцы сомкнулись на ней кольцом. Россия попытался вырваться, схватил трупа за руки, оттаскивая его от себя, но призрак держался крепко. Воздух катастрофически быстро кончался, мир потемнел, перед глазами поплыли круги, а зловонные дыхание над ухом обдавало холодом и мыслями о скорой кончине. Давно забытый кошмар воскрес, он душил и утягивал Россию в себя. Иван задыхался и умирал. Вдруг Яо понял, что руки – это вовсе не руки, а ошейник, сжимающий шею, и он снова, вместе с Брагинским, ощутил знакомый холод металла, снова шрамы его взбухли и начали кровоточить, и снова он раб, игрушка, проиграл, проиграл… Призрак Улуса шептал на ухо какие-то слова, и он не мог понять ни одного из них; единственное, что он знал, что Улус предупреждал его – он не слышал, не слушал… - Россия! Дверь распахнулась, и в комнату влетели люди. Иван обнаружил, что стоит посреди своих апартаментов на коленях, сжимая собственную кровоточащую шею. Вокруг все было залито осколками и кровью, его самого трясло, в глазах все плыло, его мутило. Россия вскинул голову, наткнулся на испуганные глаза своих сестер, которые не решались к нему подойти, застывши на пороге; по его ладоням текла кровь, и вдруг Россия почувствовал, какая она теплая и тягучая. Было плохо, очень плохо. Что произошло в следующий миг, Китай объяснить не мог. В комнату вошел Улус Джучи. Это был настоящий, живой монгол, Золотая Орда собственной персоной. Он дышал, двигался, говорил, и ему отвечали. Он смотрел на Россию сочувствующими глазами, перекидывался фразами с его сестрами, порывался подойти и помочь. Ивана затрясло от гнева. Ярость подняла свою змеиную голову, кровь вскипела, и в следующую секунду Иван уже был на ногах. Еще мгновение, и разбитый кулак русского впечатывается в лицо Улуса. Сминая его и превращая в кашу. Лицо монгола треснуло, пухлые губы лопнули, как кожура ягоды, и он повалился на землю, как-то тоненько взвизгнув. - Предатель! Предатель! – Заорал Иван, не слыша, как испуганно визжат его сестры и продолжая выписывать удары монголу. Он почти не видел, как темная пелена сползает с волос, открывая ухоженные светлые кудри, как узкие глаза превращаются в испуганные голубые, и как Улус Джучи становится Франциском Бонфуа. Франция начал отвечать, и вскоре развязалась полноценная драка. Две страны лупили друг друга, втыкали носами в пол, били по зубам, ушам, вталкивали головами в стены и разносили покои русского. Постепенно зрителей прибавилось, - и вот в конец обезумевшего Брагинского уже силой оттаскивает от разъяренного Франции Пруссия, последнего же держит Голландия. - Пусти, я вмажу этому улюбдку, чтобы он больше не смел показываться на пороге моего дома! – Гилберт с силой треснул Ивана по голове, и тот опустился на пол, тяжело дыша. Гилберт навалился сверху, не давая России подняться. Брагинский глухо рычал. - Ублюдку? Ублюдку?! Да ты, сучёныш, мерзкая дрянь! Ты думал, я не знаю, что ты, скотина, с Англией торгуешь? Ах ты падаль! Тебе Тильзитского мира мало, гад?! Ну все, тварь, ты доигрался, - теперь ты у меня за все поплатишься, сука! Франция вылетел прочь, оттолкнув Голландию так, что тот врезался в стену. Внезапно Китай заметил, что мускулатура у француза ого-го – все-таки на тот момент он был одной из сильнейших держав мира. Повисла тишина. Иван стряхнул с себя Гилберта, встал и подошел к окну, рассматривая ночное небо. Впервые за долгое время он был удовлетворен. Украина, разразившись тирадой, вышла прочь, остальные не двинулись с места, но и не мешали России. - Братик… - Беларусь попробовала начать разговор, но Брагинский зыркнул на нее так, что девушка потупила взор. Иван снова вернулся к созерцанию природы. В голове проносились стаи бесполезных мыслей, среди которых не было ничего стоящего. - Я предупреждал… - Весь особняк содрогнулся, и Россия устало выдохнул: начиналось что-то страшное. Перед тем, как их засосало в глубину памяти, Китай успел бросить взгляд на календарь: 11 июня. *Первое имя - у государств часто меняются названия вместе с какими-либо политическими изменениями в нем. Знаете, как Россия называется на самом деле? Российская Федеративная Республика Россия) ** - Рейнский Союз возник при непосредственном участии Франции и вмешательстве Наполеона.