В шкафах хранятся не только скелеты...

Америка не помнил, как они оказались в очередном воспоминании. Алая истерзанная спина России до сих пор стояла перед глазами, и Альфред испытывал бурю эмоций, первой среди которых было, как ни странно, недоумение. Да, не жалость, а именно недоумение. Как же так получилось, что Екатерина, это милое создание, без памяти влюбленное в Россию, сама же и наказала его? За что? За то, что он хотел быть ближе к своему народу? Но разве власть и народ - не едина кровь? Почему же Императрица так злилась, а потом рыдала? Он так увлекся внутренними переживаниями, что не заметил, когда дорогая золотая зала успела превратиться в уже знакомый кабинет Брагинского. Америка удивленно склонил голову - помещение оказалось намного больше, чем он думал. Чья-то заботливая, явно женская рука умудрилась разобрать вечный бардак, творившийся на столе Ивана, аккуратно сложив бумаги в стопочки, протереть многолетнюю пыль, распахнуть штору, позволив серебряному свету заливать комнату, и даже разжечь камин. Как выяснилось, комната была просторная и даже стильная, и Брагинский на ее фоне смотрелся очень уж несуразно - так, по крайней мере, казалось Альфреду. В этот раз напрягаться не пришлось - Иван сам обратил на себя внимание, легким и быстрым шагом оказавшись посреди комнаты, и чуть не уронив хрупкого Японию свои плечом. Кику скорее по привычке уклонился, а Брагинский, недовольно щурясь, бегло осмотрел бумаги на столе, словно что-то разыскивая. Недовольно ворча, он принялся быстро перебирать бумажку за бумажкой, и с каждым новым просмотренным листком лицо его приобретало все более нетерпеливое выражение. В конце концов Иван недовольно зарычал и принялся с грохотом выдергивать ящики стола, словно от документа, что он искал, зависела его жизнь. Откуда-то со стороны камина послышался смешок. - Я смотрю, жизнь с твоими прелестными сестрами имеет и отрицательные черты? - Только сейчас Америка заметил Голландию, развалившегося в кресле напротив камина. Холл сполз настолько низко, что его голова едва касалась середины спинки кресла, а штаны на его ногах задрались чуть ли не до середины икр, обнажая бледные щиколотки. Взгляд у Де Варда был слегка затуманенный, но сам он буквально лучился весельем и жизнелюбием. Волосы, вечно стоящие торчком, на этот раз были прилизаны, а изумрудный мундир был распахнут на груди. Своей элегантной, стоящей не одно состояние тростью Холл ковырялся в пепле камина, не обращая внимания на обгоревшее дерево. - Уборка всегда была коньком Ольги, - ответил Брагинский, на миг выглядывая из-за стола, - вот только она редко когда предупреждает меня о том, что сотворила с моими вещами. Да где же оно…А, вот! Брагинский распрямился во весь свой могучий рост, и быстро подошел к Голландии, что-то ему протягивая. Любопытный Альфред вытянул шею вперед, силясь разглядеть предмет. Это оказался довольно аккуратный свиток, видимо, уже не раз прочитанный и изученный вдоль и поперек. Россия развернул пергамент, и Америка округлил глаза - он узнал собственный размашистый почерк. - И что это? - Голландия вопросительно поднял бровь, и еще ниже съехал с кресла, задев длинной ногой невысокий столик с двумя бокалами янтарной жидкости. Стекло возмущенно зазвенело. - Читай вслух, Холл. Читай и вникай. - Иван упал в соседнее кресло, взял бокал в руки, и задумчиво прислонил его к губам, но отпивать пока не спешил. Де Вард встрепенулся, принял относительно ровное положение, прокашлялся и начал: - «Здравствуй, Russia!» Russia? О, раз тебе пишут англосаксы, это уже о многом говорит. «Итак, давай приступим сразу к делу: возможно, мы с тобой еще ни разу не пересекались, однако я много о тебе наслышан. Говорят, что ты страшный северный монстр, привыкший купаться в чужой крови, но я в такие россказни не верю, и вообще, в них верить, на мой взгляд, глупо. Какая тебе польза от чужих мучений? Хотя, увидев твои территории в первый раз, я был впечатлен, а слушая рассказы своего старшего брата, признаться, даже немного напуган (вот же глупым я ребенком был, правда?). Однако сейчас все изменилось - брат мне больше не брат, а монстр, которого я когда-то боялся, может стать союзником. Наверняка ты слышал о гражданской войне Англии и одной молодой страны - ну, почти страны, - которая когда-то была его колонией? Так вот, я имею наглость писать тебе, Империи, и просить о помощи. Один из моих родственников, Франция, говорил, что ты всегда «не против напакостить»Арти, и что портить окружающим жизнь получается у тебя просто прекрасно. Лично мы с тобой еще не виделись, но я надеюсь, ты согласишься мне помочь - ты должен понимать, что такой экономический партнер, как я, намного выгоднее, чем Англия. Плюс, если ты решишь взглянуть на территорию, что является на данный момент той самой колонией Англии, ты поймешь, что я крут могу быть полезен. Поэтому смею надеется на твое здравомыслие. Если ты согласен, то прошу, ответь на это письмо скорее - мы сможем встретиться, и лично обсудить некоторые стороны нашего партнерства. Буду честным, сейчас мне немного туговато, но с твоей помощью нам быстро удастся расправиться с Арти. К тому же, мне не терпится увидеть того, кого мой бывший (!) опекун называл Северным Монстром. С уважением твой, Альфред Ф. Джонс, известный также как Тринадцать колоний. P.S. - дурацкое у меня имя, знаю. Но скоро меня будут звать по-другому, правда, я еще не определился, как. Соединенные Штаты Америки, звучит, а? P.P.S. - ничего же, что на «ты», верно?» В комнате повисла тишина. Америка стыдливо опустил взгляд, чувствуя, как начинают краснеть щеки. Подумать только, он ведь уже почти и забыл про это письмо! О, как он тогда старался, выводил каждую буквицу, тщательно обдумывал, что написать такому существу, как Россия, и не ударить в грязь лицом. А как он потом нервничал, когда Брагинский долго не отвечал, и как скакал от радости, когда пришел ответ. Если бы он знал, что Иван использовал его письмо, как развлечение для гостей в лице Холла, он бы в жизни не подумал писать русскому. Сердце Альфреда сжалось от детской обиды. - Ну, что скажешь? - Первым нарушил молчание Россия, по привычке склоняя голову набок. Холл задумчиво потер переносицу. - Скажу вот что. Первое: этот парень, Альфред, кажется, пишет как курица лапой. К тому же, судя по его грамотности, Артур действительно редко к нему заскакивал. - Холл бегло оглядел пергамент. - И второе: у этого чудака явно железные яйца, раз он умудрился обозвать тебя «Северным Монстром», без раздумий подставить Керкленда и в первом же письме раскрыть тебе все свои карты. Нужно обладать нечеловеческим бесстрашием, чтобы решиться на такое. Ну, или у него просто не все дома, но первое второму не мешает. Брагинский, не выдержав, хохотнул. Потом отобрал у Холла письмо, медленно поднес ее к глазам, и еще раз вдумчиво прочитал, что-то анализируя и взвешивая. Америка внезапно заметил, что Иван чуть близоруко щурится. Раньше он как-то не обращал внимания на зрение России. - Америка, - голос бывшего опекуна, что по старой привычке принялся брюзжать чуть ниже его уха, звучал раздраженно и чуть гордо, - я никогда бы не подумал, что ты можешь составить относительно грамотное и вежливое письмо. Хоть говорю и запоздало, но, - Артур торжественно прокашлялся, - я тобой горжусь. - Ой, спасибо, не прошло и трех веков, - прогнусавил сбоку Франция, передразнивая голос Альфреда. Но Америка и не думал обижаться - он всеми силами боролся с проступающим на щеках румянцем. Подумать только, чванливый, напыщенный, скупой на хоть какое-то проявление доброты Англия похвалил (!) его(!!). Это редкое явление должно было стоять в самом начале списка вещей, занесенных в Красную Книгу. - Знаешь, Холл, - внезапно снова заговорил Брагинский, чуть прихлебвая из стакана. На миг Альфреду показалось, что его темные глаза поглотили огненные искорки, плясавшие на поверхности алкоголя, впитали их в себя, и загорелись изнутри томным огнем, - как бы глупо это не звучало, этот…Америка чем-то располагает к себе. Как думаешь, может, стоит ему помочь? Повисла тишина. Голландия удивленно таращил глаза на Брагинского, мысленно прикидывая, когда русский успел стукнуться головой так, что вышибло даже остатки его немногочисленных мозгов. Меж тем Альфред внутренне затрепетал; и хотя он прекрасно знал, каков будет ответ Ивана, предвкушающее ожидание всегда доставляло Альфреду, одному из самых нетерпеливых существ на земле, какое-то болезненное наслаждение. - Помочь? Ты серьезно? Россия, если ты не понял, «Арти» - это Артур. Я бы не рисковал так, нарываться на неприятности со стороны Керкленда - себе дороже выйдет. Хоть он и мелкий, но, гад, противный… - Холл опять сполз с кресла, и Джонс в который раз поразился, с какой непринужденностью де Вард держится перед Брагинским. Казалось, Голландии все равно, с кем он и где - хоть с Дьяволом в Аду, лишь бы можно было потрепать языками на отчужденные темы. Будь на его месте сам Америка, он бы, несомненно, был чуть более напряжен - особенно учитывая, как марево огня, плясавшее на лице России, оттеняла его черты, придавая ему загадочности и зловещности. Иван почти стал таким, каким его привык видеть и осознавать Альфред; но чего-то неуловимого, неощутимого ему пока еще не хватало, словно маленькая деталька общего пазла, не вставшая на свое место, несла ключевую информацию о русском. Джонс считал, что отсутствует тот призрачный запах крови, преследующий русского, отсутствует легкий налет безумия и кровожадности, окончательно завершавший образ Ивана. Россию все ждало впереди. - Себе дороже выйдет…Как ты думаешь, что придает сложившейся ситуации особую пикантность? - И, пока Холл не успел раскрыть рот, Брагинский сунул руку за пазуху и извлек идеально белый конверт, сухо обозначенный тремя-двумя словами. - То, что эти самые слова я прочел полчаса назад. Это было письмо от Англии. Несомненно, этот округлый совершенно без наклона и каких-либо украшений почерк мог принадлежать только Артуру Керкленду. Его Америка узнает где угодно. В глазах Голландии зажглось настоящее любопытство, когда конверт перекочевал к нему. Нетерпеливо вынув само послание, де Вард пробежался по нему глазами, криво усмехнулся, и зачитал: «Приветствую, Российская Империя. У меня нет времени на разные почести и любезности, но этикет этого требует, посему поинтересуюсь: как Ваше здоровье и семейство. Отвечать не обязательно, признаюсь, - мне глубоко плевать. Однако я крайне заинтересован в следующем: Тринадцать Штатов, уже гордо именующий себя «Соединенные Штаты Америки», имеет глупость бунтовать и противиться моей, его старшего брата, воли. Уверяю Вас, что ничего серьезного: подростковые переживания и пубертатный период взяли свое, что сказать. Однако, следует отметить, что ситуация немного вышла из-под моего контроля, и теперь есть большой шанс, что мой воспитанник обратился к Вам за помощью. Предупреждаю: оказание ему любого содействия, начиная от продовольствия и заканчивая поставками вооружения, будет расцениваться мной как объявление войны. Не советую совать в это свой нос - дороже выйдет. Согласитесь, наши экономические отношение обоюдно выгодны, и обеим сторонам было бы глупо терять столь ценного партнера. Итак, подведем итоги: я выражаю свое почтение, я запрещаю Вам вмешиваться в мои и моего воспитанника разборки, я надеюсь на сотрудничество и понимание. Искренне Ваш, Сэр Артур Киркленд.» Америка ошарашено посмотрела на Англию, зубы которого чуть ли не скрежетали от злости. Знаменитая манера керклендского общения проявилась даже в письме - к существу, равному себе по статусу, он обращался с легким пренебрежением и досадой, словно сетуя на то, что их свела судьба. Конечно, спустя почти три века Артур сильно изменился, вот только иногда в нем проскакивало что-то такое, от чего хотелось плюнуть ему в чашку с чаем. Два раза. В тот же период процент себялюбия у Англии просто зашкаливал, и он редко когда мог обмолвиться с кем-то словом в живую - чаще через письма или слуг. - Понимаешь, в какой ситуации я оказался? С одной стороны, партнерство с Англией, бесспорно, приносит свои плоды; но стоит мне увидеть его самодовольную рожу на расстоянии метра, как кулаки начинают чесаться непроизвольно. С другой стороны, есть некто под именем Америка, существо малоизвестное, но могущее оказаться выгодным. Так вот: стоит ли мне рискнуть, и попытаться довериться самоуверенному юнцу, или дальше терпеть противного, но проверенного человека? Холл медленно сложил письмо и отдал его Ивану. Тот взял два послания в руки и принялся их взвешивать, словно пытался по массе письма определить, какой вариант весомее. Он поднял глаза на де Варда, но тот только покачал головой: - Естественно, ты понимаешь, что нужно выбирать Керкленда. Поиск приключений опасен, и редко доводит до чего-нибудь хорошего, но… Глаза русского опасно загорелись. - …что-то мне подсказывает, что мои слова для тебя как шпоры для коня. Иван загадочно оскалился. - Мой авантюризм будет мне дорого стоить, помяни мое слово. А пока… - Америка с расширенными от ужаса и изумления глазами наблюдал, как ладонь Ивана, где лежало артуровское письмо, чуть наклонилась, и конверт легко спланировал в открытое пламя камина. Огонь жадно принялся лизать бумагу, заставляя ту корчиться в агонии, темнеть, а буквы на ней расплываться малозначащими кляксами,- …пока стоит задуматься над тем, что происходит в мире. Холл спокойно смотрел на золу, оставшуюся от послания Артура, но Америке показалось, что в его глазах блеснуло удовлетворение. Де Вард открыл было рот, собираясь что-то сказать, но его перебил Брагинский, громко и торжественно провозгласивший: - Намедни прибыло ко мне послание некого Альфреда Ф. Джонса, смиренно умолявшего - Америка дернулся на этих словах, - меня о помощи. В наш век Просвещения и науки отказать нуждающемуся было бы еще более страшным грехом, нежели убийство. Поэтому я с радостью поддержу некого Альфреда Ф. Джонса во всех его начинаниях. Письмо Англии? А существовало ли оно вообще? Не знаю, гонец по каким-то причинам не прибыл, и меня никто не уведомил. Может, спился посланник, или еще в пути, но прибытие его уже бесполезно - решение мною вынесено. А что Вы скажете, глубокочтимый Холл де Вард? Холл выдержал испытующий взгляд Ивана, повертел головой. Взял свой бокал и залпом его осушил. - Зайдя к своему хорошему приятелю Ивану Брагинскому на чай, я напился до такого состояния, что совершенно не помню, приходил гонец или нет. А если даже приходил - прямого доказательства его присутствия, письма, тоже нет. Поэтому я становлюсь свидетелем поддержки Альфреда Ф. Джонса Иваном Брагинским. - Друг, нам стоит завязывать с выпивкой - такие важные документы теряются в море алкоголя. Это неправильно. Но так как моя фраза прозвучала как тост, за это стоит выпить. - Россия ловким движением наполнил бокалы. - За светлое будущее, подаренное нам нашим алкоголизмом! - За него, родного! - И бокалы осушились. Холл чуть сморщился, потирая виски, Россия даже глазом не моргнул. - А ведь наслаждаться остротами жизни одному скучно, - протянул внезапно Иван, почесывая подбородок, - втянуть сюда, что ли, «родственника» Францию*… - Вот козел! - Прошипел озлобленный Англия, сжимая кулаки и пунцовея, как помидор, - Авантюр ему, видите ли, захотелось! О, если бы я знал, я бы ему такое устроил!... - Да ладно тебе, Арти, - Америка дружелюбно похлопал пышущего яростью Керкленда по плечу, - подумаешь, обломали тебя. С кем не бывает… - Зато он сам себе врага потом создал. - И, наткнувшись на взгляд Альфреда, Китай смущенно добавил: - А что, я не прав, что ли?... Внезапно серая и плотная дымка заволокла взор Альфреда, глуша все звуки и размывая картины реальности. Ему показалось, что его собственное тело стало каким-то тяжелым и грузным, и что его кто-то насильно выдергивает из своей оболочки. Сопротивляться не хотелось - легкость, появившаяся в сознании, не могла принадлежать его телу. Вскоре ощущение невесомости пропало - его снова «засунули» в какой-то сосуд, в какой точно, Альфред сказать не мог, но в одном он был уверен - тело не принадлежит ему.

***

Давило на легкие. В висках стучала кровь. Руки мелко потрясывались. Все тело пребывало в состоянии легкого возбуждения, какого-то нечеловеческого триумфа и безумной жажды мести. Губы постоянно сохли, и он их облизывал. Пальцы и кисти ныли от нетерпения. Казалось, его била лихорадка. Челюсть сводило от нечеловеческого желания впиться во что-то зубами. Желательно - в чужую плоть. Существо стояло перед ним на коленях, наклонив свою светлую голову так низко, что его лица нельзя было разглядеть за грязной соломой, некогда именовавшейся волосами. Существо было истощено и измучено; он этого не видел, но какой-то внутренний радар сообщал ему о вопле чужой слабости и покорности, терпким удушливым маревом висевшим в помещении. Существо почти сдалось, но внутри еще теплился крошечный огонек решимости и упрямости, что всегда пылал в глазах этого существа раньше. От того, что он знал, остался лишь призрак - но и эту тень нужно было уничтожить, сжечь, проглотить и расщепить внутри себя. Иначе ему будет несладко; когда-то это существо внушало страх и трепет, потом - тупую звериную ярость, и вот сейчас, наконец, презрение и триумф собственной силы. Он победил. Он, раб, стал царем. А царь - червем, тем, кто даже ниже раба. Ему хотелось хохотать в голос, хотелось вцепиться руками в волосы и рвать, рвать их, смотреть, как летят в разные стороны светлые клочки. Вот только он никак не мог понять, кому же стоит причинить боль: существу, чтобы окончательно его унизить, или себе, чтобы не сдохнуть от сладкой истомы, сжимающей сердце и заставляющей ноги подкашиваться. Позади стояли двое, но он не мог обернуться и посмотреть на их лица - сделай он это, существо бы распалось в прах, испарилось, исчезло. Так ему казалось. Он напряг все свои чувства, и перед сознанием, окутанным какой-то пошлой, кровавой пеленой встали два еле различимых образа, состоящих из пятен и запахов. Один был хорошо знаком, и даже как-то желанен здесь. Он тоже имел полное право на существо. Второй же был неприятен, даже противен. Под его оболочкой, там, внутри, чувствовалось мягкое и вязкое желе, не способное на принятие собственных решений. Червь. Червь в позолоченной броне. У него есть какая-то боевая защита, кто-то, кто его спасет. Спасет, потому что любит. Жалкий червь, удостоенный всего. Омерзительно. Эти двое, как ни странно, были кем-то вроде щита. Ему не хотелось, чтобы они претендовали на существо - но так решила Женщина. Женщина была где-то за стеной, но она точно была здесь: он всем нутром чуял тепло и пряный запах, что она источала, и ему хотелось урчать от удовольствия. Женщина была хорошей, Женщина заботилась о нем. Он принадлежал Женщина, а она - ему. Женщина была умна; благодаря ее интрижкам существо сейчас стояло здесь, плененное, закованное в цепи, сломленное. Нужно было ждать; вскоре теплая рука Женщины поставит закорючку на листе бумаги, и тогда существо умрет, исчезнет, останется только оболочка. И вот на эту оболочку можно будет наброситься. И терзать ее, рвать, издеваться, слышать, как существо будет задыхаться в собственной крови, смешно булькать и хрипеть, смотреть, как пол под существом становится алым, и живот его тоже становится алым, открывая то, что прячет в себе… А потом он поднесет оторванную голову существа с грязной соломой вместо волос Женщине. Положит у ее ног, и она, как обычно, пригреет его и успокоит. Женщина любит подарки. Женщине подарок понравится. Двое за его спиной тоже изнемогают от ожидания. Если он повернется, он увидит себя в отражении их глаз. А они - себя в нем. Но и оборачиваться не нужно. Сейчас они одинаковы. Совершенно идентичны, не осталось больше внешних различий, каким бы они раньше не были. Сейчас они мыслят одинаково. Звери и добыча. Это он тоже чувствует. Внезапно что-то ударило по вискам, и он чуть не заскулил. Все внутренности скрутило, обдало жаром, а потом все нутро сладко заныло, съедаемое невообразимым восторгом и возбуждением. Можно. Приказ в голове прозвучал голосом Женщины. Рык вырвался из глотки прежде, чем он его подавил. Сзади уже подбирались двое. Прочь. Он должен быть первым. Наконец-то. Сколько он этого ждал. Убить, растерзать, уничтожить…. Он крепко вцепился пальцами в волосы существа, задирая его голову вверх. Теперь у него бледная кожа, и видны все венки. Смешное круглое лицо теперь совсем бледное, худое, угловатое. Скулы проступили. И губы потрескались. Какое же существо грязное. Даже стыдно убивать такое. И вдруг он наткнулся на зеленые, полные отчаяния и безысходности глаза. Похожие цветом на листву, пронизываемую солнечными лучами, эти глаза отрезвляли, возвращали все на свои места. Внезапно он обнаружил, что тяжело дышит, не в силах сжать тонкую хрупкую шею, которую минутой раньше хотел переломить. Глаза глядели умоляюще, совсем беззащитно. Внезапная волна холода обожгла его. Руки затряслись еще сильнее. Медленно возвращалось человеческое сознание. Его начало тошнить. На миг он вскинул голову, уставившись на серебряный доспех, отполированный настолько хорошо, что даже отражали его, как зеркало. Вот только на него смотрели не свои, а чужие глаза - жгучие, черные, с золотым отливом и хитрым прищуром. Он чуть не заорал, отдирая руки от существа. И тут то, что почти было уничтожено, подало голос. - Брат… Внезапно он вспомнил, что его собственное имя Иван Брагинский.

***

Америка распахнул глаза, давясь воздухом и желчью. Ноги его подкосились, и он рухнул на что-то мягкое. Ковер, отчужденно пронеслось в голове. Альфред сжался, силясь унять дрожь, и зажал себе ладонями рот, сдерживая всхлипы. Рядом кто-то скулил. Минут через пять ему стало легче. Он сумел распрямиться, тупым взглядом пробежаться по стенам комнаты, где находился, и найти своих спутников. Необъяснимая забота и нежность закралась в его сердце, когда он смотрел, как уже вполне адекватный Германия успокаивает трясущегося Италию, как Франция одну за другой отвешивает пощечины Китаю, и как смешно болтает головой Япония. Что-то вдруг коснулось его плеча. Он перевел взгляд на Артура, чуть улыбнулся, и…грохнулся на пол от сильного удара Англии. Туман в голове мгновенно рассеялся. - Ты что творишь, засранец?! - Альфред резко вскочил на ноги, собираясь ответить обидчику, но Артур неожиданно грустно усмехнулся, и шепотом выдал: - Ох, ты в порядке… - Это что было, Артур? Что. Это. Было?! - Франция истерично всхлипнул, но тут же, чисто по привычке, поправил волосы, и уже чуть более спокойно продолжил: - Я был уверен, что я - Брагинский. Черт подери, да я им и был! - Удивительно, - чуть слышно проронил Япония, - такие сильные эмоции… Такая сила и кровожадность. Невероятно. - Я думал, мы убьем Польшу… - прохныкал Италия, чуть приоткрывая глаза, - Но мне совсем его не было жалко. - И эти глаза в конце… Америка опустил голову. Россия испугался самого себя. Вернее, того, во что он превратился. Удивительно, как все-таки примеры, за которыми мы наблюдаем в детстве и которых хотим избежать, долго и мучительно преследуют нас. Вот, например, Артур. Вроде бы Альфред давно уже и не колония Англии, но все равно в пять часом ему постоянно хочется чего-нибудь выпить. Если не чай, так кофе, но обязательно с молоком. Мерзкие привычки. А вот у Ивана был другой пример…для подражания. Брагинский обнаружился здесь же - он бессовестно дремал над документами, которые, видимо, до этого заполнял. Одной рукой Брагинский подпирал себе щеку, другой же сжимал перо, уже закапавшее чернилами весь пергамент. Порой русский опасно кренился то вправо, то влево, но каждый раз одергивал себя, осоловело хлопал глазами, смотря в одну точку, а потом снова клал голову на руку и продолжал спать, словно ничего и не случилось. Огонек свечи, еле разгонявший сумерки комнаты - а точнее, рабочего кабинета Брагинского, - слабо трепыхался, когда его настигало тяжелое дыхание Ивана. Россия выглядел измученным: под глазами залегли тени, кожа заметно посерела, волосы потускнели. Изредка Брагинский морщился во сне и бормотал какие-то слова, видимо, пытаясь от себя отогнать что-то. Это было как-то даже…трогательно, что ли. Америка позволил бы себе умилиться, если бы пару минут назад он не видел, как Россия готов был убить Феликса. Это было не так, как с Ордой - Иван даже не задумывался. Инстинкты. Ему, как и стоящим позади Австрии и Пруссии, просто хотелось прихлопнуть назойливую муху. Это было страшно. Америка знал, что он - один из самых молодых среди стран. Он не застал жестокости начала мира, не застал крови и слез, текущих вместо рек, не застал целые горы трупов, убитых ранами и болезнями, которые вздымались ввысь и подпирали собой небо. Именно поэтому Америка и считал своим долгом вести остальных вперед: его ничего не тянет якорем в прошлое, не заставляет испуганно оборачиваться и рыдать ночами в подушку, моля любое божество помочь забыть собственную историю. И хотя другие считали это слабостью, отсутствием опыта, Альфред считал свою молодость главным преимуществом. Именно поэтому то. Что охватило Ивана, стало таким шоком для него. И Англия, и Франция держались более стойко, и Джонс был уверен - они сталкивались с подобным. И Германия тоже, хотя он в разы младше его, Америки. А вот Джонс не испытывал. Даже во время Холодной войны с СССР его скорее охватывал азарт, жажда действий, но никак не…кровожадность. Свирепость. Какая-то звериная дикость. И страх. Дверь с грохотом распахнулась, и именно в этот момент голова Брагинского сорвалась с ладони. С гулким «бам» она приземлилась на столешницу, прямо в лужу чернил. Брагинский перепугано вскинулся, но было поздно - все щека и челка были испачканы. Русский медленно и очень вдумчиво скосил глаза на собственные волосы, пытаясь понять, отчего они сменили цвет, но тут виновник всех бед России уже решительно подлетел к столу, излучая всем своим естеством вселенскую радость и счастье. Пруссия выглядел намного здоровее и оживленнее, чем в прошлый раз. Под глазом у него красовался здоровенный лиловый фингал, но этот никак не смущало ни Ивана, ни самого Гилберта. Приглядевшись, Америка внезапно обнаружил, что лицо у России тоже в ссадинах. Видимо, обе державы с кем-то умудрились подраться**. - Янесплючессловонесплю… - Бессвязно пролепетал Россия, пытаясь сфокусировать глаза на Пруссии. Гилберт же умело схватил его за грудки, и затряс так, что голова русского начала безвольно мотаться из стороны в сторону. Америка ошарашено выпучил глаза. - Рейнский союз, Брагинский! Его зовут Рейнский союз! - И Гилберт, восторженно что-то пролепетав, выбежал так же стремительно, как и вошел. Россия озадаченно похлопал глазами. - Рейнский…Союз? Кто-кто? - Иван почесал голову, тем самым размазав чернила еще больше, а потом, нецензурно выругавшись, смахнул перепачканные бумаги на пол, положил на их место какой-то толстый фолиант, и, удобно на нем устроившись, вновь прикрыл глаза. Вид у него был при этом самый счастливый. - Рейнский союз, значит… - Америка медленно повернулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть пылающие маковым цветом щеки Германии. * - В Войне за Независимость союзником Америки была Франция. Россия же помогла флотом и вооружением. ** - Вообще-то, знатных люлей получили Австрия и Россия, когда продули в 1805 битву под Аустерлицем. Собственно, состоялся развал третьей антифранцузской коалиции, и, кстати, по некоторым документам Пруссия, в этот момент почти уже вставшая у Франции на пути, тоже огребла некоторыми частями. И именно под давлением Франции был создан Рейнский союз - первый в истории Германии политически важный союз, из которого потом и вырастет сначала Германский союз, а потом и ГИ. Но об этом позже)