***
Еще один загаженный мотель у дороги в головокружительной веренице загаженных мотелей у дорог. Эти дороги окольцовывают штаты. Рисуют границу, как дети на песке — палками, когда играют в свои непостижимые ребячьи игры. Со штатами то же самое, только размах другой. Промозглыми январскими ночами Питер сидит на постели с пистолетом, намертво прикипевшим к руке. Он все не может выстрелить. Он прижимает пистолет к собственному виску, когда по утрам заканчивает бриться и смывает пену. Все это дерьмо стоит ему тысячи нервных срывов. У него плох цвет лица, нет аппетита, от стресса скоро разовьется мигрень, импотенция, геморрой и рак души. Он сходит с ума. В смысле: по-настоящему, никакой романтики, унылая психиатрия. Эмблема на бутылке «Хендрикса» превращается в исполинского розового зайца с налитыми кровью глазами и говорит: — Дорогуша, тебе пора к доктору. Питер накидывается в такое говно, что конспирироваться от полиции путем регулярной смены тачки смысла нет — его все равно без конца тормозят за превышение скорости и петли, которые он выписывает на дороге. Он устал менять эти гребаные тачки. Всякий раз после того, как он пришьет копа, тачку нужно менять. Как тут не утомиться. Холодными январскими ночами Питер сидит на кровати в толстой кишке Америки, с пистолетом в руке, уперев дуло себе в сонную артерию. В эти минуты он особенно отчетливо думает о том, что Стайлза с ним больше нет. Все указывает на это: потеки пролитого кофе на цветочных обоях. Цветочные обои местами содраны, дырки заклеены другими обоями. Оконная рама наполовину выломана. Слышно, как капает ржавая вода в ванной. Когда Стайлз был рядом, жизнь казалась Питеру чище. Он вспоминает, как сквозь зубы цедил, глядя в прищуренные от ярости карие глаза — самые лучшие в мире: — Ты никуда не уйдешь. Никуда от меня не уйдешь. Год назад Питер не поверил бы, что однажды превратится в слюнявого Ромео. Он рассмеялся бы, услышав об этом. Сейчас ему настолько не смешно, насколько это возможно. Он вспоминает лицо Стайлза, одежду Стайлза, походку, вкус дыхания, форму пальцев, и каждый образ вбивается стальным колом ему аккурат в центр груди. Это не смешно. Его померкшая, измотанная ярость вновь подступает тугим комом к горлу. Ком разрастается с каждым забитым колом, не дает дышать. Немеют пальцы, ступни и кисти. Ничего смешного. Холод и дрожь. Потерянность. Все вышло из-под контроля, жизнь рассыпается, как бусы — на тысячи бисерин, но руки так трясутся, так онемели, что не удается схватить ни одной. Питер вновь знает, что не выстрелит. Он набирает затхлого воздуха в грудь и волком ревет. Машины на автомобильных стоянках визжат сигнализацией. Собаки дуреют, кошки дохнут от маленьких кошачьих сердечных приступов. В коридорах мотеля загорается тусклый свет. Слышны торопливые шаги. Боковым зрением Питер видит, как открывается дверь. В номер всыпаются трое людей. Они напуганы, но их намерения ясны: у пожилого консьержа в руках охотничье ружье, двое других жмутся за его спиной. Люди с куриными мозгами — даже полицию не вызвали. Питер долго сидит, не обращая внимания на крики. Все его существо разъедает химическая смесь невероятной боли. Клетка за клеткой. Он не может дышать, словно сам воздух этого гнилого мирка стал слишком плотным, вытесняет его из себя. Стайлз был его аппаратом искусственного дыхания. Расставание не разбило Питеру сердце — оно разбило Питера. Порубило в итальянский салат и залило цементным соусом. Ни хрена не смешно. Он не собирается убивать этих людей. Консьерж стреляет. Пуля бьет Питера в плечо и застревает где-то в плечевом суставе. Боли нет, как будто тело — не его, будто оно резиновое, можно отрубить руку и не поморщиться. Питер поднимается и идет к двери. Без видимых усилий, медленным движением здоровой руки сталкивает консьержа с пути и выходит. Он вспоминает, как карие глаза Стайлза в последний раз смотрели на него. Этот взгляд — это была печать на документе об их разводе. Подпись Стайлза под свидетельством о смерти Питера. — Ты оказался слишком, слишком больным, — говорит Питеру стена справа. — Ты его жрал по кускам три раза в день, — добавляет левая стена. Когда вторая пуля бьет Питера в спину, он останавливается. Отбрасывает пистолет. Персонал мотеля быстро понимает, что к чему, они пытаются пробежать мимо по узкому коридору. Питер ловит мужчину и женщину, хватая за горло, и поднимает их в воздух. Под его рукава затекает кровь. Старик-консьерж убегает. Питер расслабляет руки, позволяя телам мешками свалиться на пол, и без спешки идет за ним.*** 4 месяца назад
У Питера Хейла бывают хорошие дни, а бывают плохие. Нейтральных не бывает. Ничего нейтрального в его жизни, никаких тебе полумер. Трудно удивляться этому, если почитать его воображаемую историю болезни. Воображаемую — потому что в настоящих клиниках не смогли бы создать настолько толстую карту пациента. Она не поместилась бы в шкафчик. На его долю выпали баснословные тонны дерьма — тут бы даже у конченых филантропов выгорели колодцы терпения. У Питера его от рождения — на кофейную чашку. Особенно трудно балансировать у отметки «норма», когда он снова единственный выживший. Он и еще один пацан. Этот пацан ничем не отличается от своих сверстников — разве что тем, что он невероятно живучий. Чуть умнее, можно сказать, для его лет голова у него варит на «А» с плюсом, мог бы математиком стать, если бы захотел. Но все-таки основное то, что он живучий. Его невозможно раздавить. Мелкий, удачливый и гибкий. Как говорит сам Питер: «Там, где у людей сердце, у меня кусок арматурины». Он как-то раз провел себе хирургическую операцию при помощи напильника и открывалки для консервных банок. Якобы, сердце вырезал, на его место вставил кусок железа, прибил гвоздями к ребрам и зашил. Почувствовал себя великолепно. Всем советует. Он рассказывает эту свою историю несколько раз в месяц, всякий раз по-новому, и ржет, как будто она смешная. Пистолет у него в руке трясется, палец на спусковом крючке ходит ходуном, так что, когда Питер стреляет, кажется, что это несчастный случай. Неосторожное обращение с оружием. Красные глаза застреленного альфы гаснут, струйка дыма сочится из дырки у него во лбу и растворяется в распаленном солнцем воздухе, когда свежий труп мешком валится на землю. Питер все это время скалит зубы. Он сует пистолет за ремень и подходит к Стайлзу, вдыхает полной грудью, рожа у него едва не трескается от улыбки. От его одежды несет огнестрельным оружием и туалетной водой. Что-нибудь с нотками дубового мха и муската. Что-нибудь таинственное и привлекательное. Питер не кажется конченым сумасшедшим только из-за своих тряпок от Армани и запаха постояльца самых престижных мест богатейших городов. Психи-серийники так не выглядят. — Ебаная арматурина вот здесь, — Питер слегка хлопает себя по груди. Стайлз тыкает его в лоб: — И помойка здесь. Питер моргает. На его лице расцветает улыбка. Он кивает. Ерошит Стайлзу волосы. Сегодня — хороший день. Эта самая улыбка, визитная карточка хороших дней, распугивает народ. Особенно в случаях, когда в руках у Питера восемьсот семидесятый «Ремингтон» или «Дезерт Игл», а без них он в последнее время ни с кем не разговаривает. Когда Питер с утра припирается в номер Стайлза, у него к ремню уже пристегнуты кобуры. Когда Питер принимает заказ у разносчика пиццы, у него на груди патронная лента, а в руках бумажник, и пацан в желтой кепке «Pizza town» делает ноги сразу, как получает свои шестнадцать долларов. Иногда кто-нибудь звонит в полицию, и Питер устраивает пальбу. Стайлз в таких случаях говорит: «Я подожду в машине». Иногда, под настроение, он кроет Питера благим матом, даже может врезать или схватить с ресторанного столика пепельницу и запустить ему в морду. Питер не обращает на это внимания. Стайлз — единственный человек, которого Питер не рассматривает как потенциальную жертву кровавого убийства. Питер — единственный, кого Стайлз по-настоящему хочет убить. Он признается себе в этом крайне неохотно, но не может игнорировать факт, что ночами мечтает не о первой красавице школы, а о том, как обхватит ладонями голову Питера Хейла и надавит большими пальцами на глаза. И будет давить, пока он не перестанет дергаться. Сейчас уже около девяти вечера, июльское солнце движется к горизонту и раскатывает по небу рубиновое полотно, а они стоят посреди дороги на ветреном, пыльном пустыре. На обочине слева — «Тойота» Питера, справа — два тела с пробитыми головами. Питер обходит внедорожник и садится за руль. Он даже не говорит: «Залезай». Или: «Я альфа». Не машет пистолетом перед лицом Стайлза, угрожая, что бросит его в гребаной пустыне. Ничего этого не нужно. Стайлз сам приковал себя к нему надеждой кого-нибудь найти. Он нуждается в Питере. Стайлз о себе говорит так: — Сарказм — моя лучшая защита, оптимизм — лучшее нападение. Питер поправляет: — «Единственная» и «единственное». Но с тем, что приемы Стайлза иногда срабатывают не хуже динамитных шашек, он спорить не берется. Полтора месяца назад кто-то начал истреблять в Бикон Хиллс всех, кто имеет отношение к волкам. Подчистую, профессионально, почти без осечек. Дом стаи сожгли дотла, а стаю зарезали. Это был третий пожар, который пережил Питер. Третий, мать его. Теперь он надеется, что за ним придут еще раз. Питер в таком нетерпении, что сам преследует своих убийц. Он чувствует себя неуязвимым. Он — разрывная граната, с которой все никак не сдерут чеку. Стайлз же хочет не мести, а всеобщего спасения. Любой ценой. Спасти даже тех, кому это не нужно, кто уже давно кормит червей в двух метрах под землей. Что тут говорить, у Стайлза половина трусов — с Бэтменом на заднице. Не так чтобы Питер засматривался на его задницу, когда Стайлз щеголял полуголым, забив болт на его присутствие, но подобный детский максимализм трудно не заметить. С бейсбольной битой против волков и охотников выстоять не просто, и Стайлз не питает иллюзий. Ему нужно оружие. Питер, с его окровавленной арматуриной, с помойкой, с рубиновым сиянием глаз и багажником, набитым железным и свинцовым наследием Арджентов, — оружие подходящее. Стайлз садится в машину, когда Питер меняет радиоволны. Мрачный голос из динамиков завывает, что хочет их убить, и Питер морщится, меняя опять. Стайлз перебирается на заднее сидение, задевая бедром его плечо. Питер держит задние двери запертыми, но Стайлз все равно перебирается каждый раз. Хейл каждый раз это игнорирует. Теперь в салоне играют металл «Северные короли» или кто-то похожий. Стайлз натягивает на голову капюшон, привычно устраивается лежа и закрывает глаза. Они не спали вечность. Боль в мышцах, в голове и глазных яблоках превратилась в белый шум, от шума оглохла жизнь. Стайлз пихает водительское сиденье: — Эй, шеф. Выруби этот шлак? Питер выкручивает звук на максимум. Стайлзу хочется сказать: «Слушай, нам обоим нелегко, но мы пройдем через это вместе». И: «Дай поспать». И: «Я убью тебя, я воткну тебе соломинку от колы в нос и продырявлю ею лобную долю мозга. Потом я выложу в сеть видео, где бомжи насилуют твой труп». Но какой от этого толк? Стайлз молча закрывает глаза. Через полчаса джип тормозит у окна приема заказов Макдака. Филиалы фастфудного промысла скоро найдутся даже в Сахаре, Стайлз уверен в этом. Даже на айсбергах Ледовитого океана. Он думает, что, когда НАСА освоит Марс, первым, что там построят, будет Макдак с двойными чизбургерами и бесплатной выдачей скафандров на входе. Питер треплется о жизни с девушкой-диспетчером, потом забирает у нее заказ и кидает через плечо один бумажный пакет. Стайлз достает чизбургер, картошку и вишневый пирожок. — А попить? — спрашивает Стайлз. Питер протягивает ему, не оборачиваясь, стакан колы. — А сам? — говорит Стайлз. Питер берет с соседнего сидения второй пакет и поднимает над плечом, чтобы Стайлз увидел.***
Питер нужен Стайлзу, но Стайлз не может понять, зачем он сдался Питеру. Питер покупает ему еду за свой счет, пару раз приходилось заезжать за одеждой, когда джинсы и футболки рвались, или не отстирывалась земля с кровью. А недавно Стайлз потерял кроссовку, когда бежал по лесополосе от альфы другой выжившей стаи. Питер как раз вышиб ему мозги прошлым вечером. Сегодня утром он остановился возле фирменного магазина «Рибок» и отсчитал денег из бумажника. Стайлз вернулся через пятнадцать минут в новом спортивном костюме и кроссовках с амортизирующей подошвой. Питер отодрал ценник у него со спины. Если бы на месте дядюшки Хейла был кто-то другой, Стайлз решил бы, что этот кто-то о нем заботится. Безо всяких оснований, по воле божьей. Сейчас он думает, что он - теленок, которого растят на убой. У дядюшки Хейла не бывает благих намерений. Каждую ночь последние полтора месяца, когда они расходились по комнатам в мотеле или ночевали в машине, накрываясь собственными куртками, Стайлз засыпал с ощущением любопытства. Представляя, как Питер дождется, пока он отключится, и перегрызет ему горло. Выбросит в реку. Зальет бензином и сожжет. Найдет в гугле тайный форум нигерийских каннибалов и продаст за сорок долларов. Это очень волнующе. Очень волнующе, что Стайлз каждый раз просыпался целый, а Питер продолжал быть таким же психопатом, как всегда. Но однажды Питер ему объяснил. В один из вечеров, когда он устроил разбой в придорожном баре на выезде из Сан Антонио, Стайлз взбесился и выстрелил ему в голову. Это не шутка: Стайлз выхватил из рук бармена задроченный пистолет и сжал обеими руками, наставляя Питеру в спину. Питер в этот момент сворачивал голову визжащему байкеру, который к нему полез пять минут назад, а теперь провонял мочой и ужасом, да только стало поздно идти на попятную. Вывернув ему шею так, что хруст можно было расслышать даже сквозь топот ног и крики разбегающихся людей, Питер отступил и обернулся. Он увидел, что Стайлз около стойки держит пистолет и метит ему в лицо. Питер увидел, что в глазах Стайлза ни тени сомнения. Он набрал воздуха в грудь для «Детка, давай это обсудим!», но палец Стайлза надавил на спуск, пуля ударила Питера в лоб и сразу — в стену, в паре метров за его спиной. Пуля была обычная, без всякой начинки, поэтому Стайлзу пришлось тащить тело Питера в машину. Никто не помогал ему, никто не пытался помешать. Стайлза люди боятся так же, как и Питера, потому что они постоянно рядом и выглядят, как сообщники. Они, к слову, и есть сообщники. — Без обид, но если кто-нибудь вызовет полицию, я вынесу мозги и ему тоже, — сказал Стайлз, перетаскивая тело Питера через порог. Простреленная голова Хейла стукнулась о косяк, и Стайлз болезненно поморщился. Говорить это так громко не было нужды — бар погрузился в полную омертвелую тишину, люди жались друг к другу и старались не совершать лишних движений. Стайлз заметил в чьих-то руках поднятый мобильник и прикрыл локтем лицо. Ему пришлось заволочь Питера в машину и затолкать на заднее сидение. Особенно трудно было разобраться с ногами — пилы под рукой не оказалось, так что Стайлз пять минут промучился, пытаясь согнуть их и закрыть дверцу. Пока рулил из пригорода по кольцевой, Стайлз выжимал под сто пятьдесят и давал джипу поскакать на кочках. Питер очнулся и взвыл от боли. Джип тряхнуло на очередной яме. — Ты совсем с катушек съехал? — поморщился Питер, хватаясь за передние сидения, чтобы удержаться на месте. — Спросил ебаный психопат. — Не гони так! Что за идиот учил тебя водить? — Питер пощупал свой затылок и что-то выдернул. Он посмотрел на свою окровавленную руку и откинулся назад, размял плечи, потершись о спинку кожаного сиденья. — Слушай, ты мог бы просто сказать, — голос Питера едва донесся до Стайлза сквозь шум ветра и двигателя, — словами. Мы бы обязательно пришли к компромиссу. — Я подумал, момент неподходящий. Ты был занят техасской резней. Им приходилось почти орать, чтобы заглушить ветер. — Ради разговора с тобой я бы прервался! — Не думал, что когда-нибудь мне придется говорить это, а не слышать, но заткнись нахуй, ладно? А вечером, в мотеле, случилось полнолуние, Питер ввалился к нему в номер — Стайлз решил — обдолбанный в ноль. Его шатало во все стороны, от него за метр несло горячечным жаром, глаза тупые и слезящиеся, одежда мятая, что для него не характерно. Клыки Питера давили на нижнюю губу, когда он толкнул Стайлза к стене и заговорил: — Сейчас я тебе кое-что объясню, и ты не станешь меня перебивать. Нет, слушай меня, клянусь, не заткнешься — отгрызу тебе язык. Он выждал паузу, давя ладонью Стайлзу на горло, а потом расслабил пальцы, кивнул сам себе и продолжил: — Раньше ты нравился мне, но в последние полгода мне было на тебя плевать. Ты знаешь, я не люблю лисиц. Очень не люблю лисиц, особенно темных, тысячелетних лисиц-убийц. Но. Два месяца назад ты спас мне жизнь, и все в корне изменилось. Он наклонился к лицу Стайлза, прижался носом и губами к его щеке и втянул воздух. Стайлз замер. Он пах, как обычно пахнет в меру следящий за собой парень его лет. И еще немного — молоком. Святые угодники. Парным молоком. У Стайлза явно было, что сказать в тот момент, его глаза рассказывали целую историю, что-то насчет гомосексуализма и детских травм, но он усердно молчал, косясь на Питера, лишившего его намека на личное пространство. — Несмотря на свое презрение, — продолжил Питер, зажмуривая глаза и затягиваясь снова, — ты полез в пекло и вытащил меня из лап смерти. Это очень мило. Это повлекло последствия. — По… Питер сдавил его горло, и Стайлз вцепился в его руку. — Ты молчишь, я говорю. Да, последствия, я же оборотень. Я альфа-волк. Ты спас меня, и мои оборотневые альфа-волчьи инстинкты приказали мне за это вечно тебя любить. Молчи, говорю! По волчьим законам, я теперь — твоя верная псина, а ты — моя обожаемая сучка. Питер думал в тот момент, как же он оглушительно, беспросветно ненавидит Стайлза, и готов был застонать от того, как охуенно стучит пульс в пережатой артерии. Как охуенно кровь прилила к лицу, покрытому россыпью родинок. Как охуенно Питеру было в тот момент, когда он прошептал, касаясь губами уха замершего Стайлза: — Сегодня полнолуние, и я пришел сказать тебе: беги. Я не так давно обрел свою силу, еще не совладал с ней, а прямо сейчас она велит завалить тебя и оттрахать всухую, потому что ты — моя пара, а я так тебя и не пометил. Но ты спас мне жизнь, я у тебя в долгу, так что беги, Стайлз. И только рискни не вернуться утром. Питер на мгновение прижал его к себе, чтобы запомнить ощущение лопаток под руками, худощавой спины и напряженных мышц. Не понимая, что в этом может быть возбуждающего, но дурея от возбуждения. И отпустил. Это было первое полнолуние после пожара, которое Стайлз провел вдали от него. Питеру пришлось найти шлюху. Луна поднялась в центр небесного полотна, а он проделывал то, что волк требовал сделать со Стайлзом. Это спасло его до утра.***
Полтора месяца назад, в день, когда стаю вырезали, жизнь резко изменилась. Оптимизм Стайлза рванул в очередной раз, и это дало Питеру шанс в момент, когда мысленно он уже отдал душу дьяволу. Стайлз думал, что неуязвим, когда лез под горящие обломки дома. Он нашел тело Айзека, но все равно продолжал продираться сквозь полыхающие развалы. Он нашел Лидию, но и это не остановило его, а придало дури, чтобы окунуться в самое жерло пламени. Тогда Стайлз нашел Питера, который был еще живым. Тогда Стайлз проверил пульс, и его пальцы утонули в разодранном горле. Стайлз выволок его за ноги. Питер восстанавливался неделю. Он стал альфой к тому моменту, именно поэтому потребовалась неделя, а не шесть лет. Они скрывались от полиции. Стайлз звонил: отцу, Скотту, Ардженту, Дитону, Коре, Дереку, Стайлз звонил, звонил, звонил, никто ему не отвечал, а потом мобильные операторы отключали номера. Оптимизм Стайлза палил холостыми. Ночами он подавлял рыдания таким образом, что закусывал ладонь. Кончилось тем, что пришлось бинтовать ее. Питер восстановился и поехал проверять, остался ли кто-нибудь в живых с момента, как всех начали убивать. Он никого не нашел. Питера охватила необходимость мстить. Он не мог понять себя. Год назад он прошел бы через это вполне спокойно, сменил бы место жительства и купил еще одну машину. Стал бы чуть более сумасшедшим, чем раньше. Сейчас он не был спокоен. Питеру хотелось убивать. Руками. Постоянная, непреодолимая жажда убивать и убивать тех, из-за кого Стайлз пытался прокусить себе руку. Непреодолимая жажда драться за свою добычу, даже когда драться не с кем. Непреодолимая жажда сожрать ее, невыносимое желание оставить на потом. Отголосок рассудка, занудно повторяющий: это чертов пацан, сколько там ему лет? Чертов па-цан. Взъерошенный, долговязый, нервный болтливый старшеклассник. С клетчатыми рубашками и психанутыми карими глазами. Разбирается в физике, машинах и онлайн-играх. Неплохо управляется с оружием, быстро бегает, мгновенно соображает. Умеет убивать и не становиться убийцей. Его кожа пахнет порохом и ебаным молоком. Это Стайлз, говорит арматурина в груди. Питера стягивает сладким спазмом удовольствия. Стайлз. Имя звучит в голове вместо навязчивой мелодии. Только эта не надоедает.