***
Стайлз опять перелез на заднее сидение, сидит чистит и перезаряжает «Ремингтон». Питер наблюдает за ним в зеркало заднего вида. Он больше следит за сосредоточенным и неулыбчивым лицом Стайлза, чем за дорогой, поэтому несколько раз отвлекается на визг клаксона со встречной. Только в эти моменты Стайлз и поднимает взгляд, но смотрит в окно — мажет взглядом и возвращается к пистолету. Стайлз избегает Питера, находясь от него в полуметре. Питеру это очень не нравится. Его это раздражает. Последние месяцы Стайлз — единственное, что его интересует. В Сан-Франциско, в миле от океана, они находят нору другой перебитой стаи. Дом заброшен и обернут желтыми полицейскими лентами. Там осталась только одна бета — девушка с длинными волосами и большими напуганными глазами. Она рассказывает, как их дом подожгли, и стая, состоящая из восьми волков, погибла прямо здесь. Убегающих отстреливали из дробовиков. Это здание, в котором живет девушка — больше похоже на развороченный взорванный полигон. Настоящая развалина. — Вы не думали отсюда уйти? Те, кто все это делают, могут за вами вернуться, — спрашивает ее Стайлз. Девушка, Лейла, выглядит растерянной. Говорит: — Он, — она имеет в виду альфу, — всегда отдавал приказы, что делать. Сразу после пожара я хотела уехать, у меня был шок. Хотела уехать в Вегас к сестре, но сестра не отвечала на мои звонки два месяца. И я осталась здесь. Может быть, кто-нибудь меня найдет. Понимаете, Том всегда говорил, что делать. Всегда говорил. Она пытается сказать, что без своего альфы и ссать не сядет. Питер обаятельно улыбается. — Вы могли бы пойти с нами, — говорит он, игнорируя выразительный взгляд Стайлза, мгновенно повернувшего к нему голову. — Нам помощь пригодится. Стайлз прерывает на полуслове: — Ну, это вряд ли, — и смотрит на Лейлу: — значит, за вами больше никто не возвращался? И нападающих вы не видели? Девушка трясет головой. — Том рассказывал, что сюда из Азии направлялась группа охотников, — рассказывает Лейла, — которые называют себя «Чистильщиками». Это самая большая группа из всех, что есть. — С самыми радикальными методами, — Питер возводит взгляд к потолку. — Ну если так, против нас пошли обычные люди. Со всеми людьми происходит одно и то же, если вспороть им брюхо и вывалить кишки. Лейла вздрагивает и, в очевидной попытке скрыть это, убирает за ухо прядь волос. Она переводит взгляд на Стайлза, но тот не обращает внимания на слова Питера — он привык, возможно, он даже согласен и воспринимает это, как нечто само собой разумеющееся. Питер понимает это и думает, что это потрясающе. — Что-нибудь еще о них знаете? — спрашивает Стайлз. — Том говорил, — начинает Лейла, и Питер закатывает глаза, — что они отличаются от обычных охотников. Их отличает сильнейшая ненависть к нашему виду. Он говорил, они иногда похищают оборотней и держат у себя живыми, чтобы ставить какие-то эксперименты или использовать в качестве приманки, или просто медленно убивать. Обоняния Питера касается запах восторга. Такая одуряющая волна, что подкашиваются ноги. Питер косится на Стайлза: у пацана глаза загорелись, как два вечных огня надежды. Он делает неосознанный шаг к Лейле и прижимает к губам сложенные словно в молитвенном жесте ладони. — Это правда? Не всегда убивают? Твой альфа точно это знал? Господи, пожалуйста, пусть это будет правдой, — он смотрит на Питера, он так возбужден, что забывает о своем бойкоте. — Скотт и Дерек, мы же не нашли их тела, это значит, что… — Мы плохо искали? — Питер приподнимает брови и улыбается. — Или они так обгорели, что мы не смогли их узнать? Питера обжигает яростью. Словно плеснули в лицо горячей воды, а потом сразу — ледяной. Стайлз выглядит так, словно в следующий миг зарядит ему с локтя. У Питера разве что челюсть не чешется от предвкушения. Как же он дуреет от всего этого, как дуреет. Стайлз — такой помешанный. Такой больной. Питеру хочется поправить джинсы, его члену уже откровенно тесно в них. Питеру хочется завалить Стайлза прямо здесь. Накрыть его болтливый рот ладонью, вжаться мордой в горячую шею и прошептать сладкое, как тягучая струя шоколада на шоколадной фабрике: «Заткнись». Стайлз оживленно доказывает ему какую-то хрень, а Питер переводит взгляд на девушку. — Кажется, вы вселили в него веру в лучшее, — мягко улыбается Питер. Лейла робко повторяет его улыбку. — Сердечно вам благодарен. Скажите, мы можем выпить по чашке кофе? Только я и вы. Полагаю, здесь не осталось ни стола, ни кофеварки, но тут за углом «Старбакс». Диван выглядит неплохо. Стайлз сбегает, принесет нам по стакану. Прежде, чем Лейла соображает, чего от нее хотят, Стайлз переключается с одной волны на другую и вполголоса, зло говорит Питеру: — Стайлз тебе только говна принесет, можно и в стакане, — он тянет Хейла к двери и говорит Лейле: — простите, мы уже уходим. Спасибо за информацию, правда, вы очень помогли. Номер телефона я оставил на диване, у вас там блокнот, я карандашом подписал… О’кей? Раньше, чем Лейла отвечает, Стайлз захлопывает дверь. Питер вдыхает свежий воздух, нагретый солнцем. Его вытолкали за дверь. За него все сказали. Он чувствует себя великолепно. Прямо на крыльце, когда Стайлз обходит его, направляясь к машине, Питер хватает его за руку. Питер прижимает руку Стайлза к своему паху. — Какого, блядь! — парень дергается в сторону. Питер держит. — Я должен выебать ее, — негромко говорит он. — Я должен выебать ее и выдрать ей трахею. — Оу, да ты, никак, влюбился, — шипит Стайлз. — Или я сделаю это с тобой. Губы Стайлза изогнуты в отвращении. Ему удается выдернуть руку из ладони Питера. Эмоции Стайлза делают так больно. В эту секунду — до одури хорошо, в следующую — кошмарно плохо. — Не сделаешь, — бормочет Стайлз и отворачивается к джипу. С третьего раза попадает ключом в скважину замка. Воздух пахнет солнцем. Воздух пахнет обгорелой клумбой, жженой травой и растрепанными одуванчиками. Воздух пахнет гранью, на которую Стайлза загнали обстоятельства, из-за которых он открывает дверь чужой машины, напряженно-электризованно-хмурый, со складкой между бровей, с поджатыми губами и потемками в голове. Стайлзу семнадцать, ему ни разу в жизни не продали пиво, у него очевидные проблемы с башкой, за ремнем джинсов у него «Дезерт Игл». Стайлз по-прежнему балансирует где-то у отметки «контроль». Его колодцы терпения по-прежнему не кончились. Это захватывающе. — О, еще как, — шепотом говорит Питер. Стайлз не смотрит на него. Воздух пахнет тяжелой, словно всклокоченная дымом гарь, тоской. Стайлз думает об отце и о Скотте. Это ясно и по его бледному лицу, но ощущения волка делают его чувства острыми, пахнущими, проникающими в кровь, как наркота. И Питер готов поклясться всеми вымышленными богами: приятнее было бы грызть кусок бетона, чем испытывать это на себе. Он отворачивается и идет. Ускоряя и ускоряя шаг. Длинноволосая девочка Лейла вот-вот встретится со своим альфой на небесах. Медленно плывущее к западу солнце заливает улицы летом. Полицейские ленты врезаются ярко-желтым в зрение, отделяя пышущий жизнью город от обгорелой смерти в чьем-то доме, обреченном на снос. — Не-не-не! Стой! Питер слышит, как хлопает дверца. Слышит шаги. Волк глухо рычит, и Питер не собирается сдерживать его, если в следующую секунду ему захочется порвать девочку Лейлу на куски и поджарить их во фритюре. Питер слышит приближающиеся шаги, видит карие глаза, а потом Стайлз обхватывает его за шею, с силой толкая на себя — так, что Питер спотыкается — и целует. Сухо впечатывается губами в его рот, так, будто дает пощечину. Это похоже на инсульт. Заканчивается раньше, чем началось — даже не удалось разобрать вкуса. Стайлз волочет его к машине, обхватив за плечи. Питер ни хрена не видит перед собой. У него полезли клыки и когти. Стайлз оглядывается на предмет случайных свидетелей, пока заталкивает его на соседнее сидение. Быстро обходит машину и садится за руль. Спасает Лейлу. Какое-то время двигатель рычит, и свищет в приоткрытых окнах ветер. Стайлз ведет молча. Думает о Скотте, об отце, о «Чистильщиках», он умом далеко отсюда. Уже забыл про свой «поцелуй». Подумать только. Этот малолетний придурок действительно считает, что Питер ему ничего не сделает, или ему настолько плевать на себя? — Ты покойник, — говорит Питер. Почти мягко. Стайлз не обращает на него внимания.***
В последнее время Питер чувствует себя, как будто стоит на берегу благоухающего винного озера. Вокруг раскинулись невероятного богатства субтропические пейзажи. Он делает по медленному шагу, наслаждаясь тем, как жидкость ласкает кожу, ступая все дальше, он старается не спешить, чтобы растянуть удовольствие. Мечтает о том, как войдет в это озеро с головой. Он не обращает никакого внимания на тяжелый камень, привязанный к его ноге. Питер улыбается: — Я же говорил. Улыбается: — Ты разве что себе на грудь не повесил табличку «Осторожно, со мной злая собака». Правильно, Стайлз. Я с тобой. Смотри на меня. Я не с этими людьми, которых ты от меня пытаешься уберечь. Я с тобой. Где твоя осторожность? Стайлз еще раз пробует вырваться, и Питер толкает его обратно к стене, щедро приложив затылком. Питер держит за горло — это убедительнее всего. Чем больше Стайлз пытается оттолкнуть его или выдрать ему глаза, тем сильнее Питер давит, выпуская когти, пробивая горячую кожу, наполняя пыльный воздух изысканным железным ароматом. Холодные пальцы, накрывающие шею Питера по бокам, касаясь мочек ушей, они, наверное, вцепились со всей силы, а для него это что прикосновение летнего ветра. По сравнению с этими ледяными руками собственная плоть кажется ему горящей. Или такая она и есть. Питер так давно в аду, что должен покрыться хрустящей золотистой корочкой, как в рекламе «Баффало». Возьми тарелку побольше, включи американский футбол и ешь. Ради твоего обеда сдохли пятнадцать бедных бесклювых цыплят. Теперь они — жир на твоих ляжках. Ты их единственное надгробие. Курочки из рекламы «Баффало» против стройных европеек из рекламы средства для похудения. Питер встряхивает головой, жмурится и открывает глаза — картинка перед ними слегка расплывается. — Питер, — Стайлз так редко обращается к нему по имени. Приходится чуть не убить его, и в миллиметре от клыков он говорит это. Такое идеальное, ровное, предупреждающее, тихое, такое невыразимо личное, более интимное, чем секс. — Питер. Он в таком состоянии, что собственное имя на губах этого пацана стимулирует ему топ-десятку эрогенных зон. Бледное сосредоточенное лицо Стайлза и сведенные брови на расстоянии его дыхания будто идут мелкими волнами, как если смотреть сквозь пламя, сжигающее кислород. Стайлз знает, что попал. Он готовился к этому, но надеялся, что пронесет. И сейчас он старается изо всех сил, чтобы Питер его не грохнул. — Слушай меня, — шепчет Стайлз, — ты можешь взять это под контроль. Ты можешь побороть это. Стайлз — такая лживая сучка. Что угодно сделает, чтобы выжить, узлом завяжется, мать его. Его взгляд мечется по комнате в поисках чего-нибудь тяжелого, дотянись он до карликовой статуэтки Давида на столе — у Питера будет расколотый пополам череп. Стайлз такой классный. — Ну же, чувак, постарайся ради Дерека и Коры, ради бабла, ради внедорожника, чувак, что тебе больше нравится. Этот придурок забыл назвать себя. Нахуй Дерека и Кору. Кому они нужны? Холодные руки оглаживают затылок и шею Питера, эти движения не ласковы, они нервные, импульсивные и неловкие, Стайлз делает это не из нежных чувств, а думает, что это может спасти ему жизнь. Хочется сломать пальцы его рук. Каждую фалангу одну за другой. Хочется откусить от него кусок. Зубы — горло. Захлебнуться рубиновым фонтаном. Артериальным ромом, венозным железом. Вместо миллиона слов любви. Хочется запустить руки внутрь его живота и раздавить сердце. Вместо французского поцелуя. Питер не может. Не может это контролировать. Он сам не свой. Голодная облезлая псина с крепкими челюстями, в которых пузырится пена, распугивающая детишек; псина, ждущая своей пули от добровольцев-охотников на бешеных собак, волков и лисиц, вот кто он такой. И перед ним — жертва. Самое вкусное, что есть в мире. — Питер, — Стайлз по-настоящему боится. Всегда по-настоящему. Как вылакать бутылку артериального рома и заняться сексом с молодой Мэрилин Монро — вот так он боится, такой Питер чует вонь его страха. Убийственно, как героин. Питер давит пальцами рук в стену, дубовая обивка свежими опилками осыпается на пол из-под его когтей. — Нельзя, — говорит Стайлз. — Меня — нельзя. Это почти собачья команда. Мозг воспринимает ее хорошо. Собаке нужна дрессировка. Стайлза — нельзя. Стайлза нельзя. Черт подери, хозяина — нельзя. — Ты мне шею продырявил, скотина. Плохой пес. Плохой пес. Гадкая шавка, жаждущая оттрахать ногу любимого хозяина. Отвратительная скотина, не приносящая пользы. — Я тебе сейчас врежу, — говорит Стайлз, зажимая горло, оно у него истекает черно-красным, воняющим героином, воняющим закатом, рассветом, всем, что есть охуенного в мире — все долбит Питеру прямо по обонятельным рецепторам. Стайлз зажимает прокушенное горло и очень спокойно, тоном психоаналитика говорит: — врежу прямо по шарам. И убегу. Ты дашь мне фору, не меньше десяти минут. Хорошо. Отличный план. Так и сделаем. Питер ждет, вдавливая когти в дерево, загоняя под них занозы размером с иглу. Стайлз от души бьет его между ног. На секунду свет вокруг полностью исчезает. Питер чувствует толчок в плечо, и как Стайлз неловко мажет ему своей окровавленной рукой по щеке. Случайно-неслучайно. Питер стоит согнувшись и стискивает зубы. Стайлз убегает. Питер слышит запах даже там, за захлопнувшейся дверью номера. Возле щелчка открывшейся дверцы джипа. За закрытой и запертой дверцей. На выезде с парковки. На светофоре за квартал отсюда. А потом — он все еще слышит его. Запах. Он у него прямо на лице. Питер проводит пальцами по щеке, тянет ко рту, зубы разжать не получается, он размазывает кровь по деснам. Стайлз уже где-то за пятнадцать километров. И вот теперь Питер идет за ним. Он больше не хочет убивать Стайлза. Он выебет Стайлза так, чтобы мелкий ублюдок пропах Питером даже с внутренней стороны кожи. Хозяин будет принадлежать своему псу. Ходить на поводке. Питер ржет. Вот тогда ему станет лучше. Каждый прохожий считает своим долгом опасливо покоситься на него. У Питера лицо — неоновая вывеска с двумя красными огнями, левая щека и губы вымазаны кровью. Люди подхватывают свои чемоданчики и спешат миновать его. Никто не предлагает ему помощь. Видя человека, заляпанного кровью, люди понимают, принадлежит она ему или его жертве, в считанные секунды, без медицинских экспертиз. Так устроен инстинкт самосохранения. Кто-то опять прячет телефон, приложенный к уху, под копной светлых волос, и сутулится, чтобы не привлекать внимания, пока вызывает копов. Инстинкт самосохранения против жажды влезть не в свое дело. Рассудок против шила в заднице. Питер стреляет блондину прямо в лицо, на котором написано ощущение собственной праведности, ощущение себя достойным гражданином своей страны. Питер его заваливает из дробовика. Он получает огромное удовольствие. Почти такое же, как от своего имени изо рта Стайлза. Люди несутся в разные стороны и визжат. Инфекция паники в считанные секунды охватывает целую улицу. Весь квартал. Питер улыбается. Его ждет хороший день.***
Все случилось бы час назад, два часа назад или вчера, если бы не полиция. Питер тормозит возле больницы, под дверями которой помимо снующих по делам людей переминается с носков на пятки Стайлз — в кроссовках, джинсах и черной футболке. Шея забинтована. Заметив джип, Стайлз неохотно, но быстро идет к обочине. Спешит, хотя кажется, что он предпочел бы сесть в хаммер вооруженных боевиков, чем в машину Питера. Питер неотрывно смотрит на него, пока Стайлз усаживается и пристегивает ремень. Запах бинта, антисептика и медикаментов перебивает запах крови и Стайлза. Хочется загрызть ублюдков, обработавших и зашивших рану. Хочется выпустить когти и распороть ее заново прямо сейчас. Одним движением. — В больнице были камеры наблюдения, но не думаю, что меня засекли, — голос Стайлза звучит спокойно, но его эмоции говорят о полном слете с резьбы. — Я постоянно прятал лицо, вряд ли попался. Но знаешь, что? — Стайлз поворачивается к Питеру. — Это уже не имеет значения. Никакого, блядь. Знаешь, почему? Пока мне зашивали глотку, я сидел слушал новости. Там в приемном отделении телевизор. Какой-то психопат с красными глазами устроил пальбу в десяти километрах отсюда. Шок, сенсация, полиция начинает преследование. Вы видели черный внедорожник «Тойота» с замазанными номерами? К твоей чести, выглядел ты внушительно. Прям как Арни во втором «Терминаторе». Питер слышит, но толком не слушает. Его так бесит этот медицинский запах. Так бесит. Ну почему, почему, почему нужно было зашивать эту поганую рану. Это все испортило. Все испортило. Питер мог бы просто укусить Стайлза, и рана зажила бы. — Алле! — Стайлз щелкает пальцами у него перед носом. Стайлз начинает орать так, что Питер машинально отодвигается. — Прием, блядь, у нас на хвосте вся окружная полиция, вся полиция штата, не сегодня-завтра на чаек заглянут ФБР, ФСБ и ебаный в жопу Интерпол. Как думаешь, купим печенья и подождем их тут, или, может, ты заведешь, нахуй, эту блядскую колымагу с замазанными номерами, запустишь в дерево, я ее оболью бензином и подожгу, а мы пересядем на другую тачку или, хотя бы, велосипед? Питер трет пальцами веки. У него болит голова. Стайлз продолжает пиздеть, несет околесицу про пластическую хирургию и перелет в Австралию. Питер думает. -…кстати, если «Чистильщики» смотрят по ти-ви не только подростковые сериалы, то у них сегодня неплохой улов. Питер поднимает ладонь, и воцаряется тишина. Он прокашливается. — Чем дальше, — говорит он, — тем лучше вижу, как проебался, взяв тебя с собой. Мне все хуже. — Это видно. И я единственный, кто стоит между нормальным миром и твоей больной… Питер хватает его за ворот футболки и дергает на себя. Стайлз охает. В ноздри бьет медицинский запах. Как мерзко. — Я такой из-за тебя, — шепчет Питер. У него будто голос пропал. — Ты такой из-за того, — негромко говорит Стайлз, — что тебя в детстве на голову уронили. Раз восемьсот. — Сейчас мы поедем в самый паршивый мотель на окраине, Стайлз. Если ты хочешь, чтобы я начал соображать и продолжал спасать твою задницу, пора заплатить за оказываемые услуги. — И чем? Натурой? — А разве что-то еще у тебя есть? Стайлз молчит несколько секунд. Он быстро соображает. Питер рассматривает его родинки, ресницы и краснеющее пятно на бинте. Он, наверное, мог бы бездумно пялиться так часами, пока мир вокруг несется вперед и наставляет оптические прицелы ему в лоб. Стайлз смотрит на него и вдруг отчетливо, членораздельно, разве что не по слогам проговаривает: — Ты хочешь меня выебать? Говорит, как с умалишенным. Или с глухим. Можно прочесть по губам, можно надеяться на понимание, сочувствие, вызов неотложки. — Нет, я трансплантолог, — тихо говорит Питер, щурясь ему в лицо, — хочу толкнуть твою печень за двести кусков на черном рынке. — Вот это, — признается Стайлз, — намного легче улеглось бы в мою картину мира. Питер закатывает глаза. Ворот стайлзовой футболки все еще зажат в его кулаке. Он притягивает парня ближе и чуть наклоняется к нему. Дышит ему в шею, позволяет запаху антисептика и бинта проникнуть в его мозги, по-настоящему разозлить его. Стайлз напряжен, но не пытается отодвинуться. Несмотря на свою дерганость, Стайлз мог бы стать инструктором по выживанию. Вести передачу на BBC. Рассказывал бы английским домохозяйкам, как вести себя с маньяками в замкнутом пространстве. Рассказывал бы так увлекательно, что они только об этом бы и мечтали. — Я не хочу тебя выебать, — Питер шепчет ему на ухо. — Я это сделаю, Стайлз. Прямо сегодня. — Ладно. — Это будет происходить чаще, чем тебе хотелось бы. — Окей. Хорошо. Пусти. Питер отодвигается, ловит взгляд Стайлза — спокойный, исподлобья, взгляд волонтера, оказывающего первую помощь, интонации оператора телефона доверия. Живучий. Оказавшись наедине с бешеным псом, не имея возможности усыпить его, Стайлз берется дрессировать. Кто-то словно ослабляет узел петли на шее Питера. Клыки принимают нормальную форму, красное свечение уходит из глаз. Питер включает зажигание и выруливает на дорогу. Машину действительно нужно поскорее сменить. После долгого молчания Стайлз говорит: — Мне понадобится выпить. Много. Питер не отвечает. Стайлз уже неплохо справляется с дрессировкой. Еще никто не делал этого с Питером.