Превратности Судьбы

Спустя два года…

— Ты уверенна, что это верное решение? — я оглядываюсь на маленькую кроватку в середине комнаты, в которой лежит крошечный сероглазый мальчик с темными волосами. — Ты не можешь его бросить, своего сына. Я понимаю, Амели… — я прерываю Денану жестом. Не люблю, когда меня называют Амелиной. Я Нурбану. Нурбану Крейн. Счастливая жена распорядителя Голодных Игр Сенеки Крейна и мать его сына, Александра Крейна. — Я не Амелина, понимаешь. Я уже не та, что раньше! Я… Я никуда не поеду! Я не смогу бросить свою семью и уехать, рискуя не вернуться вовсе! Раньше мне нечего было терять! Понимаешь, нечего. Теперь, когда я наконец стала счастлива, когда я обрела душевный покой, ты предлагаешь бросить все и отправиться в Сараево? Воевать? — Ты сама этого хочешь, я вижу это! — шепчет Денана и отворачивается. Она в задумчивости ходит из угла в угол небольшого, но очень светлого помещения, в котором на стенах нежно-голубого цвета было много картинок с животными. Бело-голубой тюль медленно покачивался из стороны в сторону, когда Денана пробегала мимо окна, на котором висели эти занавески. Моя близкая подруга по старой привычке смотрит в пол, словно ничего не замечая вокруг, но через минуту резко поворачивается и быстрым шагом подходит ко мне. — Впрочем, я могу и одна поехать! А ты оставайся! Если тебе все равно на меня и свою страну, то не буду мешать тебе. Живи своей жизнью! Она быстро идет к двери и вдруг останавливается в проходе: — Мы улетаем завтра в полночь. Так, на всякий случай! Я сижу у кровати сына и думаю, что делать дальше. Как быть? Как поступить? Что мне делать? Спроси меня кто до моей свадьбы: «Не хочешь ли ты поехать в Боснию и Герцеговину на войну, чтобы свергнуть в родной стране гнет Османских правителей и помочь установить там свою Независимую Республику?» — то я бы не задумываясь согласилась. Но не теперь. Не когда я обрела семью! Не в тот момент, когда я стала нужна хоть одному человеку на этой планете! Эти два года замужества полностью изменили мою жизнь… …Я впервые за долгое время вновь почувствовала любовь. Я заново поняла, что значит любить. До сих пор не верю в это. В это чудо. Это чудо — любить и быть любимой. Я наконец поняла это. Мы счастливы вместе. Говорят, когда мы смотрим друг на друга, то у нас горят глаза, будто пламя. Мы — две половинки, связанные невидимыми узами. Наша любовь подобна бурному горному потоку — мощная, сильная, любовь, которую невозможно остановить. Я знаю, Сенека не врет, когда говорит, что без меня его жизнь была ужасной, что я, и только я, его любимая, что он никогда не предаст меня, не уйдет к другой. За много лет мне пришлось научиться отличать правду от лжи. За годы ненависти, боли и страданий я впервые чувствую себя в полной безопасности. Я доверяю Сенеке, а он — мне. Я знаю, что он никогда не сделает мне больно. Ни морально, ни физически. Это любовь навечно, я уверена. Лишь благодаря ему исчезли мои страхи. Я больше не вздрагиваю по ночам потому, что вновь и вновь меня преследует очередной кошмар. Я сплю, и это, пожалуй, один из самых лучших подарков, что подарила мне любовь. Старые кошмары ушли; это волшебное нежное чувство вылечило душевные раны, стало тем самым реставратором, что ремонтирует испорченные произведения искусства. Но, черт возьми, я не могу жить без опасений. Такова моя судьба… Я боюсь потерять мужа. Это мой самый главный страх, преследующий со дня свадьбы. Для меня в нем все идеально: его черные, словно ночь, волосы, дымчато-серые глаза, милые ямочки на щеках, нежные руки. На всей планете нет никого роднее этого человека. Я боюсь прийти однажды и увидеть бесформенный темный мешок, в котором лежит его тело. Сенека уверяет, что это всего лишь глупые сны, «фантазии испуганной маленькой девочки». В такие моменты он прижимает меня к себе и говорит, что любит меня. Это успокаивает меня. Мы стали еще счастливее, когда узнали, что станем родителями. Александр, плод нашей любви, стал моим новым смыслом жизни. Я не могу оставить его одного. Я обожаю его больше жизни. Бросить его, а именно так я называю свою будущую поездку, — значит предать… И все же я не могу отпустить Денану. Она мне ближе, чем родные сестры друг другу. Она — часть моей жизни, мой друг и спутник. К тому же надвигающаяся война не обещает быть быстрой и малокровной. Я не могу оставить этого несчастного, незащищенного человека одного, бросить в океан крови и слез, боли и горя. Мы должны пронести все это вместе. Хотя бы ради того дела, которое было начато не один год назад. Уже два года прошло с того момента, как начались восстания в Боснии и Герцеговине. Люди выходят на улицы с призывами свергнуть нынешнего Султана и возродить независимую Боснию. Сколько было предпринято попыток открытого бунта, когда простые жители брали в руки оружие и шли к современному зданию местного правительства. Но там они сталкивались с жестоким сопротивлением со стороны военных, по официальной версии, приехавших на отдых. Площадь перед зданием залита кровью, и с каждым днем этой крови становилось все больше и больше. Много несчастных людей погибло в столкновениях, много детей осталось без родителей, а жены — без мужей. Измученные, уставшие от бессмысленного бунта, восставшие были в какой-то момент готовы сдаться. Но одно событие привело к тому, что еще больше разожгло ненависть в сердцах жителей Боснии и привело к войне. Спустя месяц после начала восстания нашей «провинции» перекрыли каналы доставки питания и зерен из других областей страны. В которых, честно говоря, мы нуждались. Лидеры восстания, готовившие его не один год, позаботились, конечно, о запасах, но их с каждым днем становится все меньше. Кроме того, они слишком сильно надеялись на помощь соседей. Ну да, как же! Станут ли, например, Сербия или Хорватия, делиться с нами и так дорогими запасами. Тем более, они нужны им самим. Впрочем, лидеры забыли о давней вражде между нашими народами. А главы бунта наших соседей, видимо, нет. Два года кровавых расправ, убийств и… лжи. Лжи, которую говорят власти. Они спокойно утверждают, что ничего страшного не происходит в Сараево, Тузле, Бане-Луке и других городах. Что там говорить — восстания поглотили и другие страны, но об этом ни слова в прессе, теленовостях. Будто этого всего нет. Будто бы нет этих несчастных стариков, женщин, детей, умирающих голодной смертью. Нет трупов молодых мужчин на улицах, убитых из-за того, что у них есть свое мнение, которое, увы, не совпадает с мнением власти. Два года борьбы. Два года лжи. Два года смертей. Мелкие восстания перетекают в более крупные, крупные, под действием многих факторов, в огромные. Все неизменно идет к жестокой борьбе. Все плавно идет к самой настоящей войне. Это и случилось. Спустя такой большой срок. Это же должно было произойти. Народ должен был сказать властям: «Хватит! Нам надело Ваше правление! Уходите!» Султан стягивает Турецкие, Персидские, Арабские и союзнические (у «друзей Султана» не было выбора: развалится Османская Империя — пойдут ко дну и остальные Империи) войска к границе Турции и Греции. Оттуда, по данным разведки, они рассредоточатся по трем главным направлениям: Северному, Центральному и Южному. Преимущество на их стороне, по словам Денаны (она живет в так называемом «филиале штаба восстания» в Капитолии — в общине на границе с Дистриктами — и все знает), но многие солдаты отказались от участия в походе на Балканы и втайне примкнули к рядам возвращающихся домой, в страны нашего полуострова, воинов. Им от проигрыша Империи будет не меньшая выгода — они обретут долгожданную независимость… — И все-таки, почему ты поехала? — спрашивает меня Денана, одетая в одежду с защитным узором. Мы сидим в маленьком, душном самолете, тайно хранившемся в подземном ангаре нашей общины. Самолет почти заполнен. Люди, воодушевленные и желающие мести люди, громко выражают свое недовольство политикой государства, хвалятся своими бывшими заслугами, поют старые военные песни. Все улыбаются, будто они не догадываются, что едут на смерть. Но, что-то в их лицах не дает окончательно сделать такой вывод. Некая горечь, некое страдание еле слышится сквозь этот шум и гам. В воздухе витает напряжение, почти не ощутимое. Я вдруг понимаю, что эти люди готовы умереть, отдать жизни за свою страну, но все равно грустно, что они могут не увидеть, какова будет жизнь без них. Я закрываю глаза и отворачиваюсь. Я не могу смотреть на них, зная, что половина из них не сядет на обратный рейс. Им придется отдать свои жизни ради победы. Может, не вернется больше половины. Может, не вернусь и я… Раз, два. Пытаюсь успокоиться. Я не умру, я вернусь. Хотя бы ради своего сына, единственного ребенка. Он же настолько беззащитный, маленький. А муж? Он же любит тебя, и будет ждать! Он наверняка прочел твою записку, он все понял. Он же добрый, любящий, понимающий. Три, четыре. Пытаюсь вспомнить все самые лучшие моменты нашей совместной жизни. Вот мы вместе гуляем по саду. Вот мы спим на одной кровати, а утром дурачимся: кидаемся подушками. Кто бы мог подумать — с виду серьезный мужчина, а в душе еще ребенок. Вот мы выбираем кровать нашему будущему ребенку, и Сенека гладит меня по животу. А тут он держит только родившегося малыша на руках. Если я не вернусь, я бы хотела, чтоб Сенека знал: я благодарна ему за эти дни. Я не забуду их. Обещаю, что буду помнить обо всем этом, пока пуля в висок или сердце не оборвет мою жизнь. Пять, шесть. Но что-то не дает мне полной уверенности. Я вижу то, чего не должна была видеть. Обратная сторона рая. Жены распорядителей Голодных Игр не так счастливы, как кажется окружающим. Я помню, что вся сказка кончилась спустя месяц совместной жизни. Не успели короновать победителя нынешних Игр, так сразу начинается строительство новой арены и разработка новых опасностей для несчастных детей-трибутов. Это занимает много времени. И много умственного труда. Муж приходил с работы весьма поздно. Чего уж врать: Сенеки могло не быть дома хоть целый день и целую ночь, мог вернуться на следующий день ради того, чтобы сказать, что он жив, и исчезнуть еще на сутки. А если нам и удавалось хоть вечером встретиться, то ничего, кроме «Как дела?» и легкого храпа в ответ на мой вопрос «Как продвигается подготовка к Играм?» я не слышала. Он вечно уставал, не высыпался. Он сильно похудел, когда вернулся к дела после свадьбы. Спустя два месяца муж изменился до неузнаваемости. Он выглядел ужасно. Недосып, нервы, голодовка сделали свое дело. Я удивлялась, как так можно жить? Он говорил, что работа ему в радость. Мне оставалось лишь верить. Сенека уходил рано утром. Бесшумно. Точно так же бесшумно появлялся ночью. А я сидела одна. В холодных неприветливых стенах. Ждала дома, как полагается жене известного человека. Мне нельзя было даже выйти в сад, просто прогуляться. Иначе назойливые папарацци замучают своими глупыми вопросами, а потом начнут обсуждать мой несколько необычный внешний вид для Капитолия: минимум макияжа, белые брюки и красная майка. По сравнению с местными женщинами, одевающимися как на маскарад: перья в волосах, макияж всевозможных цветов, безумно яркие наряды, от взгляда на которых болят глаза, и килограммы драгоценностей — я выгляжу белой вороной. Скажут потом еще: Сенека Крейн не любит свою жену. Даже рождение сына ничего не поменяло. Муж так же продолжал пропадать на работе, а я — ждать. Я даже не уверенна на все сто процентов, был ли мой муж рад появлению ребенка. Мы узнали о моей беременности где-то в самом конце недельного отдыха супруга, перед «окончательным переездом в Тренировочный Центр», примерно продолжавшимся три месяца, созданным для того, чтобы распорядители не отвлекались на иные дела, отличные от подготовки к Играм. Ребенок родился в мае, и за время беременности мы виделись примерно дней десять. Еще перерыв на месяц, в который он вряд ли успел насладиться радостью отцовства, и снова все пошло по накатанной. Зато хоть осталась не одна: сын — единственная радость, которая была в моем заключении. Как я могла его оставить? Семь. Восемь. Может, стоит, пока не стало слишком поздно, отказаться? А ради чего? Чтобы вновь стать рабыней золотой клетки? Чтобы мучиться, ожидая мужа с работы. Я знаю, это эгоистично требовать от него, чтобы он уделял больше внимания и мне, и сыну. Ведь именно Сенека кормит семью. Но эта скучная жизнь мне осточертела. Да и не могу я бросить свою родную страну в жуткой беде, нависшей над ней! Не могу оставить человека, ставшего мне сестрой. Я не могу оставить ее умирать. Девять. Десять. Я слышу как самолет отталкивается от земли. Главное, чтобы нас никто не заметил! Пару человек успокаивают как могут члены команды, хотя в их объяснения слабо верится. Радары капитолийцев не засекут нас: на самолеты они не реагируют. Уши закладывает от взлета. Я осознаю: «Обратной дороги отныне больше нет!» … Через час пути Денана толкает меня и шепчет: — Смотри, это территория Тринадцатого Дистрикта! Точнее, небольшая граница с Двенадцатым! Что там такое? Что это за пятно? Это же люди? Я поворачиваюсь к окну. Я замечаю то, что пугает мою спутницу. И это тоже настораживает меня! Как на радиоактивной, давно не населенной земле появился человек?