Виски и ковбойская шляпа.

- Кофе и сигареты. Прекрасное сочетание. Я точно знаю, что нужно. Кофе и сигареты. Кофе в белой чашечке, ручку которой сжимают дрожащие старческие пальцы, и сигарета, зажатая сморщенными губами. Последняя дедовская радость. Посидеть вот так вот и покурить, как на чёрно-белых снимках. Кстати, не знаешь, почему чёрно-белые фото ценятся больше, чем цветные? Мой новый знакомый растянулся на стуле, упёршись затылком в спинку, отчего ковбойская шляпа съехала ему почти на нос. Он потягивал сипло-ржавым голосом мелодию и сердито смотрел мне прямо в глаза. Всё это было, конечно, очень смешно. - Последняя дедовская радость? – я подавил смешок в стакане с чаем и напускал чайных пузырей. – Тебе сколько? - Двенадцать. - Двенадцать? - Привязался к цифрам, как подлец, - мальчишка выпрямился, так что наш столик качнулся на несчастной кривой ножке. – Лучше ответь на вопрос. - Про чёрно-белые фотографии? Что же, изволь, - я задумчиво пожевал сигарету губами, прежде чем зажечь, - быть может, в них больше атмосферности? Больше чего- то такого… Давнего. Больше… - …старческого маразма? - Старческого маразма? Маразм в снимках? В карточках? - Это уж посимпатичнее звучит, чем твоя «атмосферность», - паренёк сгримасничал и жадно припал к своему холодному кофе. Мутно-коричневые капли стекали по его пыльному подбородку, я протянул ему салфетку: - Под атмосферностью я имею в виду пространство. Воздух. Понимаешь? В чёрно-белых фотографиях больше воздуха. Загадочности, – я произнёс последнее слово практически по слогам, как будто пробовал на вкус каждую букву, - а что ты там подразумевал под маразмом каким-то, мне непонятно. - Усталость. Повисло молчание. Джей, как я потом узнал, его звали, угрюмо водил пальцем по липкому блюдцу. Под потолком лениво перекатывались лопасти вентилятора и жужжали мухи. Я поправил шляпу мальчика, за что моментально получил по руке. Мы немного посмеялись; но смех был душным и вялым. - Ты сказал «усталость». Усталость запечатлённых людей? - Нет. Усталость в чёрно-белом цвете. Все полутона серые, местами похожи на грязно-коричневые, всё такое больное и интересное в один момент. Как усталость, - он грустно улыбнулся, подняв голову, - как усталость, которая иногда дерёт тут. Джей неловко ткнул себя в солнечное сплетение и сразу нахмурился, спрятав руки под столом. Что это? Смутился? - Тебе двенадцать. Я думал, дети счастливы в двенадцать. - О, иногда мне действительно двенадцать, я чувствую себя высоким и лёгким. Могу делать, что вздумается, но иногда очень больно, - Джей утёр нос быстрым, грубым движением. Щёки у него были залиты веснушками. Крупными, как солнечные пятна. Когда он морщился или улыбался, они морщились или улыбались вместе с ним. Я подумал: как же это - веснушки хохочут, а глаза нет. Всё это сопливо, да, но почему? - Поэтому, лучше пускай люди делают цветные фотографии. Пускай будет настолько много цвета, что он вырвется из рамок фотобумаги и зальёт асфальт. Неплохо, а? Я бы хотел на это посмотреть. – Джей допил кофе и потянулся к моей начатой пачке, - я возьму пару штук? Я кивнул и громко хмыкнул, глядя, как он с деловым видом кладёт сигареты за оба уха, а затем встаёт и уходит, отдав мне честь двумя пальцами от виска. Хлопок двери кафе отозвался внутри неприятным звоном. Я крепко прижал руку к животу, поднял её выше и замер на несколько минут. На край моего стакана села муха и принялась умываться тонюсенькими лапками, у неё забавно и одновременно мерзко подёргивались крылышки. Я, не отнимая руки от груди, другой потушил сигарету, вытащил из заднего кармана деньги, кинул их на стол и вышел. На горизонте в последний раз уже кипел огонь красно-жёлтого солнца.