У меня есть ты

Нежась в теплых лучах пробуждающегося солнца, птицы беззаботно щебечут, радостно оповещая лесных жителей о приходе нового, прекрасного дня. Словно в ответ беспечным вестникам деревья тихо шелестят листьями и в их мягкой беседе слышится и тревожный шепот. Предчувствие – вот что объединяет их и меня, словно замурованную в этих стенах, когда-то оберегавших меня, а теперь ставших опасной тюрьмой. Я хочу убежать отсюда, скрыться, лишь бы пережить сегодняшний день. Лишь бы не знать, что сегодня кого-то из моих друзей отправят на смерть. Я не знаю, что это значит и насколько опасно, но все во мне бунтует против этого. Чье бы имя не вытянули на жеребьевке, это ничего не меняет. Вдруг это будет Гробыня? Или, может, мой Ваня? Ягун, Лиза, может, Рита? Как я смогу жить, зная, что их убили? И в этой волшебной сказке не будет счастливого конца. Мне страшно и я судорожно сжимаю в руках книгу, пусть она уже и не может отвлечь меня от самой страшной мысли – что если вытянут имя Ваньки? У меня потеют ладони, но я при всем желании уже не могу отпустить глупую книжку – она единственное, что кажется реальным в этом кошмарном мире, мой последний якорь. Я даю волю слезам, пусть и неловко появляться на жеребьевке заплаканной. Мне уже почти плевать - к чему красивый вид, когда я знаю, что сегодня кто-то умрет? Пусть, пусть не сегодня, но ведь медленная смерть куда кошмарнее. Сама не узнавая себя, молюсь, чтобы пара несчастных, избранных на жеребьевке, погибла быстро, без лишних мучений. Мы побеждены, нет, мы сдались сами. И теперь детей отправляют на заклание. Худшее наказание и самый жуткий метод устрашения – убивать детей. И я не хочу осознавать – только не сегодня, только не сейчас – но я тоже в этом списке. Я отбрасываю это знание, словно не нужное. Мне не страшно за себя, никогда не было и я знаю, что не будет. Но я боюсь за Ваньку, за Ягуна, за… Глеба. Сегодня кто-то из них уйдет из моей жизни. А я, может, и попрощаться не успею. Сирена слишком громкая и её вой оглушает меня. Я вспоминаю, как нам когда-то на уроке рассказывали о ней, говорили, что это сигнал тревоги, который оповещает о пожаре или другой катастрофе, но я не могу вспомнить: в Тибидохсе ли это было или, может, раньше, еще в той, другой жизни. От мысли, что сегодня эта сирена вестник куда худшей беды, меня тошнит. Я наконец нахожу в себе силы подняться и выйти из комнаты. У меня кружится голова и приходится опираться рукой на стену, иначе бы я просто не дошла. В Зале Двух Стихий уже собрались многие, но в отличие от меня не все из них плакали или готовы были прощаться. Мне чуть мерзко от их шума, но, может, и впрямь нет смысла в печали? Одни умирают, другие рождаются – самый вечный круговорот, а главное – самый важный. - Что, сиротка, страшно? – издевательски интересуется Склепова у меня над ухом. Я вздрагиваю, но как ни удивительно, её голос меня отрезвляет. - Нет, не страшно, скорее уж странно. Чем я занята? Страдаю почти на пустом месте, успела оплакать пол-Тибидохса, но разве это кому-нибудь чем-нибудь поможет? Так, Гроттерша, собери нервы в кулак и думай, что делать дальше. Нельзя допустить, чтобы Ваньку снова забрали от меня. Только бы не назвали его имя… Думай, Гроттерша, давай. Успею ли я сбежать с ним раньше, чем его снова у меня отнимут? - Итак, - сухо начинает Сарданапал, привлекая наше внимание. – Сегодня очень важный для нас всех день… Я честно слушаю его первые полторы минуты, потом становится совсем невыносимо. Все эти философские речи – они странные. Не возможно сразу понять о чем они, но когда вникаешь в суть, накрывает осознание, что лучше бы ты и не лез в эти дебри. Мне тошно и я рассматриваю самодельную сцену, сложенную с нескольких столов и аккуратно прикрытую алыми коврами. Спереди академик с толстым свитком, с которого он так заунывно читает, чуть позади за ним Медузия и я догадываюсь, что она прикрывает его спину – в её глазах угроза, а еще – печаль. На двух маленьких столиках прозрачные чаши с кучей листочков в них и мне становится жутко – там и мое имя, и многих других из школы. - Слышишь, Гроттерша, сегодня не одна ты как подстреленная, - Гробыню тянет поболтать, но я её не виню – в каждого свои способы успокоится. – Посмотри на Горьянова. - Горьянова? – растеряно переспрашиваю я, ища взглядом знакомую фигуру однокурсника. – Что с ним не так? Гробыня воровато оглядывается, прежде чем окончательно повиснуть на мне, дабы пересказать последние сплетни. Как на зло в это момент Сарданапал начинает говорить хоть что-то по делу: - Итак, в игре участвуют шестнадцать трибутов – восемь парней и соответственно восемь девушек. Все они представляют величайшие школы магического искусства Европы и Азии. - Вчера проводили такую же жеребьевку и в Магфорде, - быстро шепчет Склепова, торопясь, словно что-то предчувствуя. – Да-да, не удивляйся, Магфорд тоже умудрился провинится перед безносым, тоже ведь помогали ресурсами во время предыдущей войны. Так вот, выбрали какого-то мелкого и - ты не поверишь, ну и не надо – нашу знакомую сглаздаматчицу Курло! - Что? - Вот-вот, я тоже удивилась, она же вроде как в сборной, туда-сюда. Я отвлекаюсь на сцену, Сарданапал уже подводит итог: - Время рождаться, время умирать и время наконец тянуть жребий. Сделает это наша гостья… Ох черт, уже скоро. Я окидываю внимательным взглядом весь зал, подсчитывая количество миротворцев – так себя именуют здешние слуги Лорда. - Слушай сюда, дошли слухи, что Керилин недавно была замечена среди зачинщиков акции в Лондоне против правления Сама-Знаешь-Кого. Её родители смогли откупится, они семья не бедная, но в их Министерстве якобы все равно решили устранить её и поскорей. Наконец на сцену выходит пресловутая Грызиана, которая старательно деморализировала всю школу еще со вчерашнего вечера. - Дамы вперед, - кокетливо улыбается она, поправляя прическу. - То есть ты хочешь сказать, что… Я не могла уследить за всем: история Курло меня почти не беспокоила, а телеведущая уже опустила руку в первую сферу. Но куда важнее всего этого были миротворцы. К моему ужасу их оказалось слишком много – шансов вытащить Ваньку почти не было. Облаченные в идеально белые одежды, они казались куда более могущественными, чем я или даже Поклеп. - Итак, это... – окинув нас беззаботным взглядом начинает Грызиана. – Это… - Да! – нетерпеливо подскочила Гробыня. - Это явно не случайность и значит… - Татьяна Гроттер. Склепова осеклась на полуслове. Я замерла. Это же не то, о чем я подумала… Я затаила дыхание. Все смотрели на меня, в Зале Двух Стихий царила полная тишина. В голове ни одной мысли. Все что было до этого – болтовня о Керилин, планы о побеге, вся моя жизнь – все исчезло, рухнуло в один миг. Как странно, говорят, сбывается то, о чем много думаешь. Но сегодня сбылось то, о чем я не думала никогда. - Гроттер? – зовет Грызиана своим высоким голосом. - Таня, тебе нужно подойти к нам, - хрипло, как-то совсем надломлено говорит академик, но я не могу сдвинутся с места. Я хочу что-то сказать, может, завопить без слов, хочу убежать, хочу спастись, но лишь беспомощно смотрю на директора. Он понимает это по моему, наверное, дикому взгляду. - Гуня, помоги ей, пожалуйста. Я даже не вижу его, только замечаю нависшую надо мной тень. Он, кажется, просит меня идти, но я его едва слышу. Кровь шумит у меня в ушах, молчу. В конце концов, у него кончается терпение и он поднимает меня на руки, несет к директорской трибуне. Я слышу, как протестующее кричит Ягун, как ко мне рвется Ванька. В толпе медленно, но неумолимо растет гнев – они готовы драться за меня и я им по-настоящему благодарна. Вот только не смогут они ничего – я знаю это не понаслышке. Уже через несколько секунд странная тяжесть сковывает тело. Все вдруг становится безразлично. В сонном оцепенении я жду следующего несчастного, который станет возле меня, а после будет моим смертельным врагом. - А теперь узнаем-ка имя второго счастливчика, - в тон моим мывслям радостно щебечет ведущая и её чуть визгливый голос режет слух. Мне кажется, что я вдруг превратилась в камень и теперь не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Только не Ванька, только не Ванька. - Глеб Бейбарсов! В следующую секунду мои ноги предательськи подкашиваются, а мир вдруг исчезает - его, меня, все вокруг поглощает жуткая, непроглядная тьма. Так я в который раз за свою жизнь теряю сознание, но впервые я этому рада.