У меня есть ты

Все горит. Мой мир, моя жизнь, мой дом, я сама. Мне кажется, я чувствую языки пламени обнимающие меня. Чувствую кожей, разумом, сердцем. Горячее дыхание смерти обжигает мои губы, ложится болезненным румянцем на щеки, и я слышу как скручиваясь от жара трещат мои волосы. Я чувствую, как лопаются все те ниточки, что когда то связывали меня с реальностью. Я безумна. Мы погибнем – единственное, что я осознаю в этой дикой пляске искр. Я сошла с ума от страха, я ничего не знаю, мне не за что держаться в этом хрупком мире. - Таня? – зовет меня знакомый голос, но я не хочу отвечать. – Таня, прошу! Зачем? Я в пламени. В погребальном костре своего страха. - Танька! – рычит другой голос, высокий, женский, но куда более злой. – Вставай сейчас же, тряпка ты рыжая, нас же камеры снимают. Аргумент так себе – я понимаю это, даже плывя в забытье. Но разве оно может спасти меня? Я умру – это та истина, которая требует время на осознание. Но это также и то, что нельзя изменить, можно лишь смириться. В конце концов, это же должно было когда-то случиться, да? Но умру я не сегодня и уж точно не в эту минуту. Не сегодня. Я резко распахиваю глаза и рывком поднимаюсь в сидячее положение. Чудесно. Я, значит, валялась на сцене, пока Гробыня и – кто б сомневался? – Глеб пытались меня растолкать. И да, Гробыня права – жеребьевка транслируется в прямом эфире и сейчас все кому не лень глазели на меня, слабую и беззащитную. Больше этого не повторится. Больше никто не увидит меня сломанной, что бы не случилось дальше. Я же великая Грозная русская Гротти, пускай только в глазах других, но я буду и дальше оставаться такой. - О, наш юный трибут снова готова к битве, а мы то уже думали, что не встанет, успели и отпраздновать, - снова защебетала Грызиана и от её голоса, казалось, зазудело в ушах. Схватившись за руку Глеба, я поднимаюсь на ноги. Хватит уже быть пушечным мясом. Если мне суждено умереть на Голодных Играх, то я сделаю это последней. - Молодец, сиротка, - шепчет мне Склепова, беря за руку. – Только не делай такое страшное лицо, а то нас всех придется лечить от заикания. Пропустив реплику Гробыни мимо ушей, я резко оборачиваюсь к стоящему на краю сцены оператору и, ориентируясь точно на красную лампочку, выдаю: - Да это я на радостях. Все-таки не каждый день помирать собираемся. - О, черт, - все так же тихо комментирует Склепова, но её слова громовые в воцарившейся тишине Зала. И тут же громко добавляет: - А теперь мы, кажется, должны выбрать сопровождающих, не так ли? Её вторжение в этот хаос приносит облегчение. И не только мне одной - все слышали что я сказала, но нельзя позволить себе понять. Иначе мир расколется, треснет от гнева и страха, выросших в нем, словно в утробе матери. В этом вся соль – людям свойственны эмоции, страдания, терзания, но если ты разрешаешь себе перейти черту, оказываешься в комнате с мягкими стенами. Или же в ящичке в земле. И, право, я не знаю что лучше. И в этот момент на меня накатывает усталость, столь тяжелая, что я едва могу удержаться на ногах. Вижу, как расслабленно опускаются плечи Медузии, как зевает Гуня, как меняется в лице Гробыня. Все вдруг становится пустым, ненужным и я лишь безразлично рассматриваю таких же внезапно охладевших зрителей. Я знаю, что это – магия Дубодама, но ведь такие сведенья не для масс, да? - Да-да, сопровождающие, - спохватывается Сарданапал, поправляя безжизненно обвисшие усы. – Согласно правилам каждого из трибутов могут сопровождать два человека, а также кто-то из преподавателей школы. Мы с Медузией уже решили, что с вами поедет Поклеп – он опытный и вполне сможет позаботится о вас. Академик оборачивается и встречает поднимающегося на сцену Поклепа. Я замечаю в его взгляде отчаянье. Понимаю, что он ни грамма не верит в нас. Или в то, что один из нас, кто сумеет вернуться живим, останется человеком. Я смотрю на директора и мне кажется, что меня предали. Я не уверена кто и не знаю как, но меня предали. От этого все вокруг превращается в что-то мерзкое, отвратительное, а люди становятся чужими и далекими, будто мир отрекся от меня и забыл мне об этом сказать. - С Танькой поеду я и Глом, - решает Гробыня, беря меня за локоть. Я понятия не имею, чего она так печется обо мне, но это меня несказанно раздражает. Зачем, если я уже труп? И мне страшно за неё. Что если нельзя так заботится? Что если так она подписывает приговор и себе? - Мы с Глебом, - выступают из толпы Аббатикова и Свеколт. В их глазах светится такая решимость, что я понимаю – они будут защищать Глеба, пусть даже это запрещено, пусть их уничтожат за это, пусть хоть мир рухнет. Мне вдруг стало странно. Почему со мной едут по сути чужие мне люди, а не мои старые друзья? Где Ягун и Ванька? Нет, я не сержусь на них, но все-таки почему? Я ищу глазами Ваньку, но его нигде нет… Может его наказали за то, что он пытался не пустить меня на сцену? Или что-то случилось? Я не знаю, но нет времени искать его, ведь колесница уже ждет и… Как я могу не попрощаться с ним? Я ведь уже не вернусь… Ваня, мой Ваня, где же ты? Но рядом только Глеб, как и всегда надёжный и сильный, но не тот, кто мне нужен. Как мне жаль его - он не заслужил этого. Но я верю в него - он справится и, может быть, будет победителем, тем единственным, кто выживет в будущей мясорубке. После наигранно радостных поздравлений нас повели к колеснице во дворе. Гробыня поддерживала меня за локоть ведя по нужному пути, иначе я бы просто упала бы в коридорах родной школы. Как Глебу удаётся быть таким спокойным? Но внимательно приглядевшись я заметила как у него дрожат руки. Значит, ему тоже страшно, но он все же старается держать себя в руках - вот она выдержка некромага. Я должна быть такой же. Хватит строить из себя неженку, мне предстоит борьба за жизнь и даже если я проиграю, то не плачущей трусихой. Я бросаю прощальный взгляд на Тибидохс, любуясь родными башнями, заглядывая в каждое знакомое лицо, вдыхая запахи своего дома. Я все ещё надеюсь, что Ваня придёт ко мне, стащит с мерзкой, неудобной колесницы, поцелует так страстно, как целуют только в последний раз, но его нет. Я не знаю, радоваться этому или огорчаться. Надеюсь, с ним все в порядке. Сарданапал обнимает нас на прощание и надоедливые камеры снимают это со всех сторон. Вот и все. Гробыня смотрит на меня печально, а Глеб отводит взгляд. Пора. Время прощаний закончилось. Ну что ж. В путь?