Fake

В кабинете раздавался мерный стук каблуков. Акаши ходил из угла в угол вдоль ростового зеркала, и Куроко каждый раз удивлялся, каким другим он выглядит в отражении. Зазеркальный Акаши был заметно напряжен, настоящий – натянуто расслаблен. Брови его сдвинуты чуть сильнее, выдавая волнение. – Клиенты знакомы с нашей политикой. Тебе просто попался неадекватный. Может, он с ума сошел на почве ревности? Куроко вспомнил сердитого, но вполне здравомыслящего парня, и покачал головой. Он был вне себя, но адекватен. – Он назвал Десятого тем же именем, под которым его знаю я. У кукол не так много имен. Если арендатор не просит дать своей кукле определенное имя, создатели обычно оставляют одно и то же, разумеется, не совпадающее с настоящим именем человека, которым была кукла до первой промывки мозгов. Поэтому Куроко не задавался вопросом, почему совпало имя. Но… – Почему он не в курсе, что куклам стирают память? Должны же были все объяснить при подписании… – …договора, да-да, – перебил Акаши. – Тебя это задело? – Нет, – быстро ответил Куроко. – Информирую, вот и все. Его это задело. Чувства того парня были неподдельными, его ярость и разочарование скрывали за собой долгую историю, о которой можно было только догадываться. Взгляд, которым он проводил тогда уезжающий фургон, предвещал новую бурю в жизни незнакомца. Тогда Куроко ушел, решив не вмешиваться в чужую жизнь, ему хватало собственных проблем и заботы о встревоженном Десятом, который вполне мог выйти из-под контроля, если с ним случился бы неожиданный всплеск воспоминаний. Тот человек мог помнить настоящего Десятого, именно это царапнуло сознание Куроко, заставив надолго задуматься. Наконец он решил, что тогда не совпало бы имя, вымышленное имя, словно взятое случайно из журнала (нередко имена куклам выбирались именно так). Акаши не читал его мысли, но догадывался о примерном их направлении. И когда он заговорил, в мягком тихом голосе не было места и тени эмоций. – Ты не хуже меня знаешь, какими психами бывают люди. Встреча с одним из многих не должна вызывать такой реакции, – он перестал ходить и сел в привычное кресло, окончательно успокаиваясь. – Хочешь совет? Забудь. И меньше заостряй внимание на таких мелочах. Выйдя из кабинета, Куроко прерывисто вздохнул и на пару секунд зажмурился. Шагая по коридору, он оставил еще одну неприятную страницу жизни за спиной. *** Ветер за окном навевал тоску и желание уснуть на несколько суток, чтобы проснуться в новом мире, чистом и правильном. Потерявшись среди собственных мыслей и догадок, Кисэ хорошо понимал только одно: несмотря на все сказанное и сделанное, на пережитую горечь и боль, сейчас, будучи далеко и в одиночестве, он искренне скучал по Аомине. По его большим крепким рукам и грубым замечаниям относительно всего на свете. По тому, как иногда они проводили полночи за бессмысленными разговорами, лежа рядом, но не касаясь друг друга. Аомине звонил ему, но тут же сбрасывал, как будто не хотел услышать ответа. Кисэ перезванивал, и они обменивались общими фразами, так и не решаясь поговорить. Потому что самые важные вещи нельзя говорить по телефону, особенно, если их так не хочется говорить. Постоянные поездки не смогли разрушить их отношений, но в этот раз все было иначе. Кисэ изо всех сил хотел оставить позади события последних месяцев и просто забыть, чтобы начать жить дальше. Шагая в одиночестве по гостиничному номеру, он понял, что почти готов уступить. Почти готов. Неясным оставалось одно: что нужно сделать, чтобы все снова стало хорошо? От вещей в его небольшом чемодане неуловимо пахло домом, и, как частью дома, Аомине. Кисэ не решался отдать их в химчистку, как будто это значило что-то для него, как будто в запахе одежды скрывалось нечто большее. Он устал искать истину в мелочах, и, когда пришло время возвращаться домой, готов был встретиться лицом к лицу с единственным, кто даже на расстоянии умудрялся выводить его из себя – и одновременно сводить с ума. Чистый и правильный мир не для них, и он не наступит. Осталось только взять себя в руки, приложить немного усилий и сделать свои отношения такими, какими они некогда были. Вот только порой Кисэ чувствовал себя слишком уставшим, слишком разбитым, чтобы искренне верить в успех. *** С кухни потянуло с недавних пор снова привычным ароматом готовящейся еды. Куроко посмотрел на себя в зеркало: слишком усталый взгляд, сдвинутые брови. Он не похож на счастливого обладателя лучшей в городе, если не во всем мире, человеческой куклы. Как далеко он смог зайти, как далеко еще сможет? Акаши наконец оставил его в покое, удостоверившись, что Куроко действительно не уйдет. Теперь он был привязан к Кукольному Дому сильнее, чем когда-либо раньше. Хотя бы из-за того, что без периодических проверок Кагами в любую секунду мог начать вспоминать о своей настоящей жизни. Куроко уже давно перерыл архивы в поисках любой информации о его прошлом, но ничего не нашел: либо они были уничтожены, либо файлов этих никогда не было. Может, так и лучше. Ничего не знающий об этом, ненастоящий, но существующий Кагами крутился по кухне, накрывая на стол. Теперь у него была работа, устройство на которую они сегодня отмечали. Слишком сосредоточенный на своем занятии, он долго не замечал непривычную тишину, повисшую в комнате. – Эй, ты чего? – наконец позвал он Куроко, который сидел с поднятыми ногами в большом кресле. – А что, если твоя жизнь ненастоящая? Если на самом деле ты совсем другой человек, и живешь не своей жизнью сейчас? Куроко тут же пожалел, что сказал это, но молчать было тяжело. Он не расскажет правды, никогда не переложит на другого ответственность за совершенный выбор, но узнать ответ вправе. Кагами почесал затылок и скрестил руки на груди. Ожидая встречных вопросов, Куроко приготовился лгать, но он сказал лишь: – Мне здесь хорошо, с тобой. И жизнь наша настоящая, не придумывай. Ты это в книжке своей вычитал? – Не совсем, – Куроко улыбнулся ему и отвел глаза. В своей простоте Кагами был бесконечно прав. Его не стоило жалеть хотя бы потому, что эта реальность казалась ему естественной, вот только Куроко никак не мог отбросить мысли и продолжить жить рядом, вдвоем. Наша жизнь, сказал Кагами. Для него не было другой. Он был в буквальном смысле создан для того, чтобы быть идеальным партнером. – Перестань думать, пожалуйста, – Кагами сидел на коленях напротив его кресла и держал Куроко за подбородок, вынуждая посмотреть в глаза. – Это возбуждает. – Неужели? – Куроко улыбнулся одним уголком губ и погладил его руку. – Есть что-то, что тебя не возбуждает? – Когда ты смотришь куда-то, как будто тебя здесь нет, – Кагами оперся руками о его колени и встал, возвращаясь к столу. – Это бесит. Будь со мной, когда ты со мной. Перекидываясь короткими фразами, они провели ужин в более спокойной атмосфере, после чего Кагами настоял на том, чтобы посмотреть запись вчерашнего баскетбольного матча. Любовь к этому виду спорта шла ему: высокий и мускулистый, в других обстоятельствах Кагами мог бы играть в профессиональный баскетбол. Куроко одернул себя. Он старался, изо всех сил старался перестать думать, как неожиданно мудро посоветовал Кагами. Им было хорошо вдвоем, просто к этому нужно было привыкнуть. В ту ночь он уснул лишь под самое утро, поэтому не сразу понял, что происходит, когда прикосновения крепких рук разбудили его, но не до конца, оставляя на грани между сном и реальностью. Тёплые губы скользили вниз по телу. Куроко издал невнятный звук, когда вместо сухих губ его шеи коснулся мокрый язык. Он поднял было руку, чтобы оттолкнуть, но было слишком сонно, слишком горячо и приятно. Сейчас он хотел больше. И вот уже, будто он произнес свое желание вслух, ладони скользнули ниже, стягивая вниз пижамные штаны. Тихий шорох, горячее хмыканье, беглый поцелуй на внутренней стороне бедра – и он почувствовал, что что-то не так. Совсем не так. Кагами успел коснуться его члена языком, когда Куроко проснулся и потянул его за волосы: – Стой-стой-стой! На лице куклы было чистейшее недоумение: – Что? Тяжелой вереницей в голове Куроко пронеслись мысли и сомнения, словно в тысячный раз. Он уже знал последовательность, поэтому это не заняло и пары секунд. Кагами ждал, прищурившись от светившего в глаза солнца. Он поднял руку и взъерошил волосы Куроко, мягко спрашивая: – Помочь тебе перестать думать? Куроко молча кивнул. И тогда вопросы морали, дилеммы и размышления отошли на второй план. Сквозь огромное окно спальни сияло жаркое солнце, освещая слишком белое постельное белье и двух людей, лежавших на кровати. Этим утром они больше не разговаривали. Когда рядом есть кто-то, понимающий тебя настолько хорошо, молчания достаточно. *** – Да ты смеешься, что ли? Кисэ устало потер переносицу. У него физически не хватало сил вытерпеть дурацкую, неуместную шутку – потому что чем это еще могло быть? Посреди их кровати, с головой укрывшись одеялом, сидел Аомине. Его кроссовки валялись рядом, мгновенно выдавая владельца. Кисэ вздохнул и выключил свет, собираясь выйти из комнаты. В этот момент уголок одеяла приподнялся. – Ну, иди сюда! – зачем-то шепотом позвал Аомине Кисэ не шелохнулся. Приближаться к нему не хотелось. Он не знал, чего ожидать по прибытии, но точно не этого. – Пока ты со мной не поговоришь, я отсюда не вылезу. – Вылезешь, когда есть захочешь, – пожал плечами Кисэ. – У меня целая упаковка жвачки в кармане. И ты недооцениваешь мое упрямство. – Идиот… – жалобно вздохнул Кисэ, сбрасывая лакированные туфли. Проще было уступить сейчас, чем спорить остаток вечера. При желании Аомине мог быть упрямым и идти в своем упрямстве до конца. А сейчас он явно чего-то хотел, и не успокоился бы, пока так или иначе не добился желаемого. Под одеялом было достаточно места для них двоих, но не для воздуха обоим. Было жарко и душно. В кромешной темноте Кисэ слышал только размеренное дыхание где-то совсем рядом. Аомине нашёл его руку и тут же отпустил её. Когда он заговорил, слова полились будто сами, и остановить их уже было нельзя; впрочем, Кисэ и не пытался. – Я люблю тебя. Не как в фильмах, я по-живому люблю. – Аомине говорил быстро, не взвешивая, но искренне. – Как человек только может любить человека. И я сейчас не вижу тебя, но вижу твою гримасу, – с улыбкой в голосе добавил он. Кисэ невольно усмехнулся в ответ. – Ты никогда не говорил о любви. – Всё в первый раз бывает, а? Зато этот мой первый раз случился с тобой. Кто знает, сколько общих «первых раз» у них было. Воспоминания об этом всколыхнулись в памяти Кисэ теплой волной и тут же улеглись; он снова нахмурился. – Я бы сейчас разгладил морщинку между твоих бровей, если б не боялся попасть в глаз, – Аомине и впрямь видел его насквозь. – Мне душно, – снова подал голос Кисэ. – Тогда скажи, что всё в порядке, и... – Всё в порядке. Кисэ сбросил одеяло на пол и вдохнул свежего воздуха. А на выдохе слова полились из него сами, не заготовленные, но давно готовые: – Я тебе уже много раз говорил, что ты эгоист. Мне тошно даже думать о том, с кем ты был, кроме меня, но и бесконечно злиться я тоже не могу. И хотя я не вижу тебя сейчас, чувствую, как ты хочешь возразить. В этот раз усмехнулся Аомине. Он сидел неподвижно и только постукивал пальцами по подушке, ожидая своего приговора. – ...Но каким бы эгоистом ты ни был, ты имеешь право на ошибку. И я верю, что в следующий раз твоя ошибка не коснётся нас. Нас, понимаешь? Аомине кивнул и тут же понял, что Кисэ не может его видеть. – Да, – твёрдо произнёс он. – Может, теперь перейдем к части, где мы не разговариваем? – Тебе сейчас очень повезло, что я уже закончил говорить. Кисэ сам нашёл его в темноте и повалил на спину, накрывая своим телом. Аомине обнял его и рассмеялся, чувствуя, как меркнут их недопонимания, как остаются в прошлом горечи и обиды. И хотя в будущем их ждет еще много громких скандалов (и не менее громких примирений), львиная доля которых будет по его вине, оба верили, что справятся. Потому что если есть человек, который в темноте знает, когда ты улыбаешься, человек, готовый ночи напролет с тобой рядом не спать только ради того, чтобы вместе встретить рассвет, да или просто на спор... Пока рядом есть такой человек – ничего не страшно.