Fake

Сменившаяся мелодия разрезала мутный от табака воздух, и Аомине поморщился: пора было уходить отсюда, он и так засиделся. Крошечный бар был полон народу, но никто не пытался заговорить с ним. Может, на лице было написано, насколько он сейчас не готов к любого рода общению. С момента его последней встречи с Кагами не прошло и пары часов, а он уже успел как следует напиться и снять комнату в том же помещении на втором этаже. Теперь в глазах двоилось, а ситуация проще не стала. Они не успели поговорить, хоть и смысла в разговорах не было: что сделано, то сделано. Аомине повернулся на барном стуле и встал на плохо слушающиеся ноги. Его ждала прокуренная комната в паршивом мотеле, скрипучая кровать и тяжкое похмелье на утро. Но хуже всего этого были омерзительные сомнения. Ступеньки скрипели под его неровными шагами, и так же неохотно ворочались мысли. Зеркало над раковиной встретило его невеселой и пьяной ухмылкой. Люди не могли проникнуть сюда, но оставался сам Аомине – тот, от кого ему сейчас так хотелось хоть ненадолго сбежать. – Значит, не помнишь? – вслух спросил он у своего отражения и прищурился. – Не помнишь. Ты тварь, и ты сломал мои отношения. Отражение озадаченно уставилось в ответ: а не сам ли виноват? – Ты, – повторил Аомине. – Ты не помнишь, как мы с тобой играли? Как ты обходил меня, какой у тебя был дриблинг – вдвое быстрее моего. Ты же чуть не до кольца прыгал; а я не спросил, как у тебя это получается... Продолжая обвинять не слышащего упреков человека в том, что он был тем, кем был, Аомине расхохотался, поняв, как абсурдно выглядит со стороны. Он ударил в зеркало кулаком, но оно только жалобно звякнуло и треснуло наискосок, искажая его черты, рассекая наискось щеку. И тут же исчезла вся ярость, пусть и ненадолго уступая место тихому, искреннему интересу. – Откуда у тебя эти шрамы? – Аомине погладил пальцами трещину. Злость накатила с новой силой, и в этот раз он разбил зеркало вдребезги, после чего долго вытаскивал застрявшие в руке осколки и обрабатывал рану, постоянно ругаясь и временно забыв о своем бывшем идеальном противнике. Он тоже умел забывать. А если нет – должен был теперь научиться. И сделать это нужно было как можно быстрее, пока то, что осталось от его отношений, еще можно было вернуть к прежнему виду. *** А на утро Кисэ упрямо сбрасывал звонки. После третьего пришло короткое сообщение: «Занят» С великим нежеланием Аомине решил временно прекратить штурм. Если он хотел, чтобы Кисэ доверял ему, мог бы начать с себя. Голова раскалывалась не так сильно, как он этого заслуживал, но палящее солнце немилосердно било в глаза даже сквозь линзы темных очков. Он шагал, убрав руки в карманы джинсов, по пустынной улице. Ладонь саднило от пореза, но это не мешало хорошему настроению. Потому что этим утром будущее представилось ему замечательно ясным. После мутной, тяжелой ночи в одиночестве он наконец смог если не переступить через себя, то пойти на уступку: игра в баскетбол и разнообразие казались ничтожными по сравнению с тем, что он потеряет, оставшись без Кисэ. Сколько раз ему говорили, что давно пора повзрослеть? Сейчас он наконец был готов попробовать. Он открыл дверь своим ключом и с тайным облегчением заметил, что все вещи на месте. Значит, не съехал. Значит, не все потеряно. И сразу же раздался звонок. – Извини, что не сразу перезвонил, – Кисэ говорил ровным деловым тоном. – Мне попался хороший контракт, вернусь нескоро. – Нескоро? – переспросил Аомине. – Именно так, – в родном голосе скользнула льдинка. – Звони, если что-то будет нужно. С этими словами Кисэ отключился. Прерывисто вздохнув, Аомине зашипел от боли: неосторожно оперся больной рукой о стену. Бормоча сквозь зубы что-то сердитое, он первым делом пошагал на кухню заварить хорошего кофе, который делал чуть лучше самое паршивое утро. Им обоим нужно было время и, чего таить, возможность побыть наедине с собой. Аомине уж точно не собирался думать, правильно ли поступает, зато у него появилась прекрасная возможность создать план наступления. И в этом он точно не собирался себе отказывать. *** Ближе к вечеру в Кукольном Доме было тихо: отдыхающих, невостребованных в данный момент кукол отправили на покой. Куроко попрощался с крайне неприятным собеседником, обещавшим их организации новые финансовые горизонты, и с облегчением потер пальцами виски, перед этим выждав, пока вредный бизнесмен не скроется за поворотом: все двери в Доме были прозрачными. Этим предполагалось создать иллюзию открытости и доверия, но на самом деле вызывало только раздражение. Уже собираясь домой, он заметил, как открылась дверь из финальной лаборатории – места, откуда кукол отправляли на работу. Повинуясь порыву, Куроко вышел посмотреть на продукт труда, косвенно принадлежавшего его рукам. Нажав на кнопку выключения ноутбука, он задвинул большое кожаное кресло и вышел из кабинета как раз вовремя, чтобы увидеть то, чего лучше ему было не видеть. Исполосованный черными кожаными полосками, открывающими так много тела, что их трудно было назвать одеждой, Десятый – Кагами – напоминал актера из дешевого порнофильма, и от одной мысли о клиенте, пожелавшем себе именно такую игрушку, Куроко передернуло. Десятый же был спокоен, даже невозмутим, его ничуть не смущал ни собственный образ, ни чужие взгляды. На его руке болтались наручники, а в глазах стояло выражение покорности и готовности встретить любой – в прямом смысле этого слова – удар судьбы. Зато лицо, как и обещал жизнерадостный голос по телефону, не имело ни малейшего дефекта. Жестом остановив сопровождающих куклы, Куроко отправил их вперед простым: – Мы прогуляемся. Приказы начальства не обсуждались. Уж точно не перед лицом этого самого начальства. Двое рослых парней скрылись, быстро поклонившись, и даже удержались от желания переглянуться. Куроко остался стоять рядом с безличным, находящимся под действием недолго, но сильно действующего препарата, знаменитым Десятым номером. Погладил его совершенную теперь щеку, потянул к себе за плотно застегнутый ошейник и сразу отпустил, спохватившись – камеры были везде, они охватывали сто процентов площади Дома и прилегающих к нему территорий. Все их движения, все их слова записывались и могли быть переданы заинтересованным лицам. Куроко сходу мог назвать одно такое лицо. Скорее всего, Акаши знал о том, что эксперимент удался, и Десятый вернулся в строй. Возможно, он даже позаботился о том, чтобы Куроко как можно дольше не знал об этом. Десятый смотрел на него пустым взглядом, иногда переступая с ноги на ногу. Сколько раз его уже продавали? Сколько раз еще, пока он не сломается снова? Глядя в щедро подведенные черным же цветом глаза, Куроко понял: такой вопрос можно задать о каждой кукле, и он не имел никакого права осуждать то, к чему сам имел непосредственное отношение. Десятый нахмурился и стал до того похож на Кагами, что находиться рядом с ним стало невыносимо. – Пойдем, – Куроко кивнул в сторону выхода и добавил чуть тише, – ты ведь совсем меня не помнишь. – Я вас не помню, – глухо отозвался Десятый. «А можно ли вернуть ему настоящие воспоминания?», – Куроко оборвал себя на середине мысли, поняв, что под «настоящими» воспоминаниями подразумевает не те, что имел Десятый до своей кукольной жизни, а те, что были у них с Кагами. Они куда более настоящими казались сейчас, когда они шли рядом под мерное звяканье цепей, опутывающих тело куклы бесконечными кольцами и переплетениями. Лично усадив Десятого в серый фургон, Куроко сложил руки на груди. Он не должен ни вспоминать об этом вечере, ни пытаться что-то изменить. Запутавшись в том, что будет справедливо, а что нет, он точно знал: вмешиваться в жизнь куклы, клиентом которой однажды являлся сам, будет ошибкой. Эгоизмом чистой воды. Он не выдержал следующим же утром. – Что с ним? – Куроко сидел в кресле очень прямо, так, что Акаши решил не мучить его напускным непониманием. – Твой Десятый продолжает работать и приносить доход. Беспокоишься? Привык к нему. – Нет, – Куроко выдержал пристальный взгляд, но его выдали стиснутые кулаки. – Тогда почему тебе не все равно? – Потому что это отвратительно, – Куроко постарался придать голосу спокойный тон. – Вы заставляете его выполнять прихоти чужих людей, пока не сломается. – А ты хочешь, чтобы он выполнял только твои? – улыбнулся Акаши. – Я видел вчерашнюю сцену. Жалеешь его? Куроко вздрогнул, но ничего не ответил. Жалости он не испытывал, но и другого, правильного слова подобрать не мог. – Давай так, – тонкие пальцы соединились характерным жестом. – Ты продолжаешь работать на меня и делать всё, что я требую. Акаши сделал паузу, ожидая, не начнет ли собеседник возражать, но Куроко был слишком умен (и воспитан), чтобы перебить его. – …А Десятый поступает в твое личное и бессрочное пользование. – Пока снова не понадобится Дому? – съязвил-таки Куроко. – Нет. Только твой, и делай с ним, что хочешь. Можешь убить его, если тебе кажется неправильным подобное отношение к куклам – прости, к стертым людям. – А если я откажусь? – Тогда будешь волен делать, что хочешь и где хочешь. Я не буду ни следить за тобой, ни пытаться тебя вернуть. – Нет, что будет с ним? – Куроко прекрасно знал, что Акаши понял его вопрос и уже знает, чем закончится их разговор, но все равно не мог лишить себя возможности лишний раз насладиться собственной властью. Он постучал пальцами по столу, развел ладони в стороны и изобразил бурный мыслительный процесс. Встал и повернулся спиной, подошел к огромному аквариуму, о судьбе обитателей которого беспокоился куда сильнее, чем о своих подчиненных. Акаши точно знал цену каждого слова, и сейчас он взвесил горстку и выбросил их мягко, но тяжело. – Его судьба будет менее радужной. И очень непродолжительной. Его утилизируют, понял Куроко. Уничтожат как личность, потенциально опасную для Кукольного Дома, сотрут до нуля, а тело... Куроко не знал, что бывает с телами таких кукол. Их либо оставляли на хранение в криогенных камерах, либо сжигали. Огонь или лед – два смертельных приговора для человека, который даже не поймет, что с ним происходит. Или... Куроко поднялся. Тихо, облегченно вздохнул: теперь и он знал, что ответить. Пока не сделан выбор, всё возможно. А после остальные варианты уже не важны. Оставалось одно: понять, как он будет жить с этим решением дальше.