Rat Salad

Винс чувствовал слабость. Он проснулся рано вечером, незадолго до заката, и спустился вниз, чтобы не сидеть в комнате Слэша – ее холодная непохожесть на нормальную спальню его огорчала. У камина сидел Боб, хмурясь и бормоча что-то себе под нос. Он был единственным, кто продолжал носить в доме нормальную одежду из своего времени - джинсы и майку он позаимствовал у Роуза. Сам Винс в какой-то из моментов редкой теперь вменяемости выбросил свою грязную одежду и начал носить средневековые шмотки, которыми изобиловал шкаф рядом с его кроватью. Среди ворохов темной и порой весьма нелепой одежды из аляпистого бархата, шелка и крепа Нил отыскивал наиболее нейтральные предметы гардероба из плотных тканей, надевая их со своими рваными кедами на босу ногу. У левого начала отходить подошва, но Винс старался не переживать по этому поводу. В этих пыльных нарядах, каждая ниточка которых была на сотни лет старше него, он чувствовал, что сливается с окружающей обстановкой, когда надолго замирает в пространстве, уставившись на узор обшарпанных багровых стен. Нил остановился в дверном проеме, разглядывая Боба и не решаясь заявить о своем присутствии. Нарушать его одиночество казалось неправильным. Даже немного жутким. Боб изменился. До того, как началась вся эта заваруха, он выглядел, пожалуй, самым нормальным человеком на Земле. Его рваные джинсы (постоянно в краске и воняющие растворителем), черные безразмерные футболки, которые заставляли его выглядеть еще более мелким и странным, дурацкие кожаные кроссовки. Всегда немного отстраненный и уставший взгляд. Боб был тем парнем, которого никогда не найти на общих фотографиях класса. Он был пацаном, который после школы сидит дома и ковыряется со своим унылым хобби, вместо того чтобы искать свободную комнату вдвоем с болельщицей на чьей-нибудь вечеринке. Он ни с кем не общался, но не потому, что он не мог. А потому что не хотел. Внешне он был простым, таким, которого ни за что не запомнишь, даже если будешь видеть на улице каждый день. И это было нормальным. Пожалуй, тот, прежний Боб в какой-то степени был частью привычного уклада жизни. Поэтому, возможно, перемены в нем казались Винсу такими пугающими. Теперь Боб словно бы вернулся туда, где можно быть, наконец, самим собой – сбросить кожу унылого хорошего парня, даже не меняя стиль одежды, отрастить стальные когти, наточить свои клыки. Он стал неуловимо похож на Слэша и на Роуза, и Винс, никогда раньше не тянувшийся к людям типа Боба Дила, начал чувствовать еще большее одиночество, чем прежде. Он знал, что, дотронься он до плеча Боба, он почувствовал бы ток теплой человеческой крови, чего был лишен вампир, а подойдя к нему, не уловил бы звериного запаха, который всегда в той или иной мере сопровождал оборотня. Боб был человеком, но при этом будто бы находился за миллионы световых лет от всех остальных людей. Теперь это было видно. Как будто у этого парня есть какое-то знание. Или какая-нибудь сила. Его узкое лицо и странные, немного навыкате глаза стали порой напоминать Винсу о жутковатых портретах, иконах – он вечность лет назад увидел такие в комнате бабушки Томми и теперь периодически видел их в своих самых неприятных снах. Этот другой Боб, тёмный и загробный, изменился под давлением тяжёлого пейзажа вокруг него и теперь, кажется, уже ничего не боялся. Его плечи расправились, взгляд стал твёрже и направленней. Он оказался сильнее, сильнее их всех. Когда Винс смотрел на неживых вокруг себя, страх неловко прятался в их отведенных глазах. Страх Дила смотрел на него очень долго, прежде чем уйти. Сейчас тёмный и загробный Боб что-то шептал себе под нос, вглядываясь в огонь. Похожий на сумасшедшего монаха, но спокойный, как воздух в гробнице. Похожий, пожалуй, на привидение. Винс осторожно подошел к камину и занял пустующее кресло. Боб оборвал себя на полуслове и медленно кивнул ему, не нарушая торжественности атмосферы. К счастью, он не стал завязывать диалог. Сидеть и молчать не поодиночке, а вдвоем, оказалось достаточно уютно. От тепла горящего камина Винса разморило, и он уснул. Ему приснились какие-то мертвые женщины и мужчины, разложенные на пустынной дороге за окнами. Сотни, сотни тысяч людей - в глупых средневековых нарядах, в ретро-одежде почти вековой давности, без одежды вообще. В них не было крови - они были смертельно бледны. Винс постучал в стекло, чтобы обратить на себя их внимание, но стекло вдруг обернулось белой кошкой с ужасными человеческими глазами и укусило его в ладонь. Нил проснулся перед потухшим огнём. Он был один. Теперь он сидел на подоконнике, отстранённо перебирая четки, которые нашёл вчера в комнате Слэша. Белые бусины сыпались между пальцев, издавая костяной стук. Невидящие глаза смотрели на дорогу без страха и интереса. Он ничего не ел уже два дня, с тех пор, как увидел тело Томми. Мысль о том, чтобы продолжать жить, словно ничего не случилось, казалась кощунством. Он не мог заставить себя даже помыться. Длинные волосы без любимой осветляющей краски стали темнее. Теперь они грязными патлами свисали по бокам лица. Винсу это даже нравилось – можно было спрятаться в любой момент. Внутри него иногда что-то ныло, умоляя позаботиться о себе, но это что-то не было достаточно веским и убедительным, поэтому он просто сидел и смотрел в окно, на туман. Голод и бесконечный сон утомляли его, и мысли приходили все реже. Их ленивый поток начал обрастать паузами, покрываясь плесенью немоты. Он потерял себя ещё в тот момент, когда Томми вышел из комнаты - там, в нормальном мире, в Комптоне, где немытые беспризорники будят тебя по утрам стуком крышки мусорного бака. Томми ушёл, а Нил остался сидеть в углу. Вот и все. Когда парни привели его сюда, он в глубине себя взвыл от досады, понимая, что здесь ждать возвращения Ли бесполезно. Со временем он почти смирился. Каждое утро, забираясь с головой под тяжёлое шерстяное одеяло, пахнущее пылью, он крепко зажмуривал глаза и звал Томми. Винс не был верующим или суеверным, но эти позывные, которые он регулярно бросал в напряженно молчащую пустоту, давали зыбкое ощущение стабильности. Потом он начал задавать себе вопросы. Почему Томми ушёл? Просто ушёл, почти не споря и не уговаривая последовать за ним. Винс не думал об этом какое-то время, но в итоге вынужден был признать, что просто отворачивался от очевидного. Томми никогда раньше не бросал его разбираться с дерьмом. Сваливать было не в его природе. Тогда почему он сбежал, сбежал, хотя понимал, что в этом случае шансов у него не больше, чем у Винса, а то и меньше, учитывая, что в одиночку противостоять Никки ещё глупее? Ещё Нил спрашивал себя о том, выжил ли Томми вообще. Позднее Роуз рассказал, снизойдя до разговора с ним после своей "находки", что видел около дома только один труп, ту самую девчонку с почты. Он сказал, что вокруг дома, за ним и внутри больше никого не было. Но это не успокоило Винса. Потому что новость о том, что Роуз принёс из леса не Томми, а кого-то другого, окончательно добила его. Это существо не было его другом. Политый его, Винса, слезами, оплаканный по всем неписанным канонам, он оказался подделкой. Это слово, "подделка", сказанное рыжим, как будто смеялось над его ужасом. Жалкая подделка, мерзкая нечисть, посмевшая изобразить в своей уродливой плоти Томми Ли. Оборотень сказал, что ему жаль. Соврал, что понимает, как ему сейчас тяжело. Он не понимает. Он смотрит прямо в лицо и говорит, что все обязательно будет хорошо, говорит так, как говорят осиротевшим детям - зная, что нихрена хорошего для них больше никогда не будет. Томми больше нет. Неживые страдали, пытаясь понять, что за ерунда попала им в руки. Рыжий рассказал об отсутствии признаков жизни организма: его органы не были созданы для того, чтобы работать. Нил понимал, что это сродни розыгрышам типа подмены денег в кошельке отчима на бумажки из "Монополии". Сам он этого не видел, но он увидел другое. Эти неправильные глаза. Непроколотую мочку левого уха. Винс помнил, как сам прокалывал её швейной иглой на парковке за "Севен Элевен" (пьяный Томми хохочет, забившись в тележку для покупок, Сэм Старкс из параллели пытается налить немного виски в крышечку от бутылки, чтобы протереть иголку, но выливает все себе на колени). Они были вместе чуть ли не дольше, чем всю жизнь. Конечно, это не было правдой, но так всегда казалось. Им нравились одни и те же супергерои, а потом - одни и те же девушки. Это было трудно, но они все равно никогда по-настоящему не ссорились. Томми всегда был рядом. Всегда принимал участие в нелепых жизненных драмах Винса. До последнего времени… Винс встряхнул головой и сморщился. Когда все это вообще началось? Ему вдруг показалось чрезвычайно важным ответить. Вампир спрашивал его в то утро – или вечер? Когда Томми начал красть сырые стейки из мясной лавчонки Донована? Когда он стал таким тревожным? Когда его начало выворачивать наизнанку каждую ночь? В первые дни из тех последних, которые они провели под одной крышей, Ли написал для Винса записку на каком-то обрывке бумаги, используя свой хреновый испанский. Томми, большая умница, он помнил, что Никки никогда не учил испанский. Его детский округлый почерк с уклоном влево, смазанные чернила со следом его пальца, одна чертова ошибка на другой. ¿Qué significa eso? Me hoy quere carna cruda de nuevo. Сегодня я снова захотел сырого мяса, что это значит? ¡Aléjate de mi cuarto! Не подходи к моей комнате! Не подходи к моей комнате. Что там осталось? Волосы на подушке, грязные носки, сломанные и уже бесполезные барабанные палочки, его тайны. В этом месте жил Томми, настоящий Томми. Томми, который приволок из дома матери какую-то часть своего детского постельного комплекта, Томми, который приводил в эту комнату своих подруг (только самых близких, тех, кто любил петь с ним песни под акустику и накуриваться под "Квин"). В этом месте он просыпался с похмельем, с громкой руганью подводил глаза комковатым карандашом, вырезал от нечего делать разные слова на подоконнике. Там он жил. Винс подумал, что они больше никогда не увидятся. Эта мысль наполнила его новой тоской, и он невольно закрыл лицо руками. - Не плачь. Omnia transeunt, et id transibit quoque, Белоснежка*. Винс резко обернулся. В дверях стоял вампир. Он выглядел каким-то другим - стал повыше и поплотнее. Винс не понял, как это получилось. В руках он держал чёрное блюдо, в центре которого возлежал, истекая рыжим соусом, многоярусный сэндвич. На лицо вампира была натянута красивая, тщательно отрепетированная улыбка. Он мог бы сойти за своего, за человека, ему бы удалось, если бы не эта проклятая тарелка - люди, которые едят сэндвичи, не держат их так. Если бы Винса спросили, что именно в поведении Слэша кажется ему неправильным, он бы не смог ответить. Общее впечатление неправильности было зыбким и необъяснимым, но все-таки... Винс скрестил руки на груди и стал смотреть, как вампир подбирается к нему. Его медленная танцующая походка по сухому деревянному полу была абсолютно неслышной - он шёл, не наступая на скрипящие доски. Маршрут был явно выучен наизусть ещё сто лет назад. Ничего не выражающие крысиные глаза замерли на лице смертного. Винс тревожно смотрел на него, подспудно понимая, что сейчас не должно произойти ничего хорошего. - Белоснежка, мне нужна твоя помощь, - произнёс Слэш. Он подошёл слишком близко, гораздо ближе, чем Винсу хотелось бы. Теперь он мог видеть острые треугольники зубов в его большом рту. От существа пахло так же, как в ту первую встречу на кухне. Это не было запахом трупа, чего-то умершего - Слэш пах чем-то никогда не жившим. Это был его собственный, незнакомый Винсу запах, не противный и не приятный, просто очень странный. Он не навевал воспоминаний, не вызывал никаких ассоциаций. Но пугал, как вдруг понял Винс, до жути. Его кожа в дневном свете была тёмной и серой. - Помнишь, я хотел поговорить так, как Я привык? Винс не ответил. Он не отрываясь смотрел вампиру в глаза. Страха почему-то не было - он просто перестал дышать. Мертвые глаза удерживали его на одном месте. Они были похожи на дырки от пуль в стене. И в них не было абсолютно ничего человеческого. - Ешь, - вампир протянул тарелку, и Винс взял её помимо своей воли. Он не хотел есть, но руки уже поднимали сэндвич, рот открывался и откусывал большой кусок. По щекам ни с того ни с сего вдруг полились слёзы. - Не подавись. Нельзя плакать во время еды. "Зачем?" - подумал Винс, но вслух ничего сказать не смог. Сэндвич был с ветчиной, слишком яркий на вкус после долгого голода. Живот закололо. Когда от еды остались только крошки, Нил понял, что может говорить. - Зачем? - спросил он вслух. Голос сорвался на нелепый фальцет. - Зачем ты кормишь меня? - Ты не должен умереть от голода, - просто ответил Слэш, - Ты нужен живой. - И чего же ты хочешь? Слэш снова улыбнулся своей острой улыбкой. - Ответ. - На какой вопрос? - хрипло спросил Винс. В горле заскреблись когти. - У меня много вопросов, мальчик. Но я облегчу нам жизнь. Пожалуйста, дай мне руку. Винса передернуло. - Нет! - Белоснежка, - Слэш нахмурился - без злобы, как будто бы даже в шутку, - Я ведь прошу тебя по-хорошему. - Ты что, мне угрожаешь? - Зря храбришься, - фыркнул вампир, - Это не поможет общему делу. Нам нужно сотрудничать. - Да, но... Не таким образом. Я не согласен! - Винс, я ведь даже не предлагал тебе. - Я... Буду драться с тобой, если ты подойдешь! Слэш уставился на него широко раскрытыми глазами, выдержал недолгую паузу, после чего искренне, с явным удовольствием расхохотался. Его смех почему-то немного развеял страх Нила. Он смеялся так... по-человечески. - Дай мне руку, сынок. Винс ухмыльнулся, храбрясь, но его улыбку тут же смыло волной ужаса - он почувствовал, как его левая рука поднимается вверх, протягивая к вампиру свои вены. Тот тем временем неспешно доставал откуда-то из кармана шприц, вату и пустую склянку. Его действия снова показались Винсу отточенно небрежными, придирчиво срежессированными. Актёр. Проклятый лицедей. - Не парься, это как в больнице, - сообщил проклятый лицедей. - Это отвратительно! - заявил Винс, - Ты этого не сделаешь! Вампир покачал головой, улыбаясь. Казалось, сложившаяся ситуация делала его счастливым. Когда Нил уже успел мысленно распрощаться со своей пока короткой жизнью (ему слабо верилось в то, что вампир не перестанет придуриваться и не выпьет его, как стаканчик с томатным соком), что-то отвлекло нежить. Резко вскинув голову, он обернулся, как будто бы услышал звук, которого не было. Винс съежился, увидев, с какой неприятной стремительностью метнулись в сторону узкие, как ножевые раны, зрачки. Слэш вдруг резко поднялся, уронив шприц на пол, и быстро пошел к двери. Напоследок небрежно махнул рукой, и Винса, наконец, отпустило то странное и мерзкое ощущение невладения собственным телом. Нил в ужасе осмотрел свои руки. Целые. Уставился на шприц, валяющийся на пыльном полу. Судорожно втянул в себя воздух. Потом встал и пошёл на доносившиеся откуда-то из-за библиотеки крики и брань. Там определённо происходило что-то интересное. *** Вместе с темнотой навалилась пыль. Она удушливо пахла старым домом - трухлявыми досками с их бессчетными туннелями жучков-древоточцев, плесневелой каменной кладкой. Боб закашлялся. В воздухе, понял он, переведя дух, ощущалось что-то ещё, и этот запах тут же нарисовал в его голове картину - мелкий песок, липнущий к загорелым голым ногам, мокрое полотенце, брошенное на шезлонг, отколотый хвост серфовой доски. Пахло океаном. Роуз, стоящий от него в паре шагов, задрал свой острый нос кверху и расплылся в улыбке. - Добро пожаловать домой, - радостно объявил он. Вокруг них стеной стояла плотная, никем не потревоженная тишина. Она была странной - звучала так, как звучит оркестр, ожидающий знака от дирижера. Она затаилась. Свет в комнате, в которую они попали, был сжат до размеров щелей в закрытых оконных ставнях. Роуз прошёл к одному из трех широких окон и, ругнувшись себе под нос, с трудом отворил его. В комнату, не встречая преграды из стекла, немедленно ворвались свет и ветер. Боб невольно облизал губы, почти ожидая почувствовать этот вкус, который принёс с собой свежий воздух - вкус воды около побережья, йода и стухших на солнце водорослей. - Это моя комната, - сказал Роуз, повернушись к Бобу и ловко запрыгивая на высокий подоконник, - Располагайся. Дил растерянно огляделся вокруг себя. Последнее слово рыжий произнёс с нескрываемым сарказмом - в комнате не было ничего, кроме узкой кровати, над которой покачивались обрывки серого от пыли москитного покрывала. На постели лежал промятый матрас в выцветшую синюю полоску, а над её изголовьем высился голый чугунный каркас с замысловатыми завитушками; приглядевшись, Боб увидел, что это всё розы и острые шипы. Он оглянулся - в углу стояло зеркало, из которого они вышли, в раме из таких же чугунных цветов. - Да, тут почти ничего не изменилось, - вздохнул рыжий. В его голосе Боб уловил легкий оттенок тоски. - Как давно я здесь не был... Ты тоже чувствуешь этот запах? - Какой именно? - уточнил Марс. - Запах бессонных ночей, - туманно ответил ему Роуз, - Солёный запах роз. Магии. Пыль на полу напоминала пустынный песок: в углах собиралась в целые дюны, по дороге к окну лежала полосами, указывая направление ветра. В пыли отпечатались сапоги Роуза и его, Боба, кроссовки. Боб подошёл к окну и замер, пораженный открывшимся взгляду зрелищем в самое сердце. Прямо перед ним лежало исполинское тело Средиземного моря. Дом смотрел своими ослепшими окнами с клонящейся к воде каменной громады, буйно поросшей цепкими изогнутыми деревьями. Внизу, буквально в трёх чаячьих криках от них, шипели, разбиваясь о камни, тугие атласные волны, набегали на тёмный берег белоснежными кружевами, превращая полосу прибоя в траурный испанский платок. Боб высунулся из окна по пояс и посмотрел налево - там, где пляж заканчивался, начинался подъём в гору. За подъёмом уже вилась асфальтовой веревкой дорога, по которой изредка, вздымая облака пыли, проползали нестерпимо сверкающие под солнцем автомобили. - Где это мы? - Это Барселона, - коротко отозвался рыжий. Он смотрел на море, слегка прищурив глаза, и, кажется, думал о чем-то невеселом. Из-за облаков выглянуло печальное предзакатное солнце, подкрасив его длинные волосы в цвет сухой осоки. Боб подошёл к Роузу вплотную и нерешительно положил голову на его плечо. Роуз ощутимо напрягся - не нервно, а как-то предвкушающе, - но не посмотрел на него. - Дорогой, - сказал Боб. Роуз тихо рассмеялся, и этот смех всколыхнул в Марсе горячую волну чего-то тревожно-приятного. Они надолго замерли, прислушиваясь к тому, как ветер насвистывает что-то своё в острых камнях на побережье. Роуз лениво улыбался, глядя на море. Его рука перебирала волосы Боба, медленно накручивая их на пальцы. Постепенно его действия стали более вызывающими; рука опустилась на шею, чертя дорожки на горячей коже, осторожно забралась за ворот грязной футболки. Длинные белые пальцы сковывал нервический тремор, но лицо их хозяина оставалось бесстрастным, как японская маска. - Пойдём прогуляемся, - вдруг предложил Марс, - Недалеко. Предложение сорвалось с его губ быстрее, чем до него дошёл смысл сказанного. Возможно, его страх был слишком очевидным, хоть он сам почти не осознавал его. Роуз задумчиво посмотрел на него и тут же отвернулся. Дил, однако, успел заметить, как он прикусил губу. Рука выбралась из его футболки и легла на колени. - Но в доме Отца моего много комнат... - тихо сказал он. - Что? - Это цитата из Иоанна. Не важно, - он смущённо усмехнулся, словно сморозил какую-то откровенную глупость, - Тут так много всего, Марс, к чему нам выходить? - Много всего?.. Ну-ну. У тебя что, есть причина этого не делать? - осведомился Боб. Роуз пренебрежительно фыркнул. - Отнюдь! Мы можем пойти, куда ты хочешь. Прямо сейчас. Он мягко соскочил с подоконника и в два прыжка достиг двери. Боб пошёл за ним, внутренне ликуя. Дверь была тяжёлая, из толстого дерева, запертая изнутри на проржавелый засов. Роуз взялся за него руками, потянул и вдруг замер, будто прислушиваясь к чему-то. - Хозяин запретил выходить, - пробормотал он. - Что ты сказал? - Слэш... Боб вздрогнул, услышав это имя. - Он сказал никуда не выходить. - Но мы вроде как уже вышли. - Технически...- Роуз нахмурился, - Мы все ещё там, пока не покинем эту комнату. Понимаешь? - Нет. Я так и знал, что ты недоговариваешь, - сказал Марс и тут же пожалел - это прозвучало неожиданно резко. Он чувствовал, что... Злится? Ревнует? В живот комом опустилось какое-то неприятное, едкое, как щелок, чувство. Это было что-то новое. Наконец, Роуз решился. С видимым усилием - кажется, не физическим, а моральным - он отодвинул засов и пнул дверь ногой. Та отчаянно заскрипела, как будто бы почувствовала несправедливую к себе жестокость. Марс зашёл за спину друга и несмело всмотрелся во тьму. За дверью открывался чёрный, как нутро печи, коридор. Боб с удивлением увидел, что темнота не кажется ему плотной, хотя никаких источников света не наблюдалось. - Пойдём? - тихо спросил Роуз. Его голос звучал теперь совсем неуверенно. - Давай останемся, - предложил Боб, - Покажешь мне свой дом. - Нет, - отрезал Роуз. Он даже не посмотрел на него - быстро ответил, не спуская хитровато прищуренных глаз с дальнего конца коридора. Он нервничал, но отступать было уже совершенно бесполезной затеей. Сам факт запрета, подумал Боб, не давал этому горящему рыжему кельту ни единой возможности повернуть назад. Он боялся, но был упрям. Что, интересно, так пугало его? - Дай мне руку, - ни с того ни с сего попросил Марс. Эксл, наконец, взглянул на него, кажется, немного удивлённо, но все же взял его ладонь в свою. Его собственные руки были холодными и влажными - как тогда, в комнате, когда они рисовали. Но теперь, как подозревал Марс, дело было не в волнении, а в самом настоящем страхе. Он вдруг почувствовал, что хочет расправить плечи, стать больше и выше. Это желание было смешным и, пожалуй, достаточно первобытным. Но сейчас он вопреки своей привычке не боялся быть смешным. Ему хотелось закрыть собой Роуза от всего, что могло быть за дверью. И сила этого порыва была такой всеобъемлющей, что он сам перестал бояться. Держась за руки, словно дети на школьной линейке, они переступили порог и медленно пошли вперёд. Коридор был длинным. Пока они шли, вдоль его стен раздавалось шуршание, а один раз они даже увидели его источник - худые крысы, похожие на проворные сгустки тьмы, во весь опор мчались впереди них, предупреждая своих собратьев о вторжении. На потолке в холле этого одноэтажного дома какие-то птицы свили вокруг остова старой люстры своё гнездо. Они влетали сюда, по-видимому, через сквозные дыры в черепице. Здесь к запахам соли и крысиного помета примешивался аромат, про который сказал Роуз, как только они пришли. Боб поначалу не заметил его - это был тонкий, непонятно откуда взявшийся в этом заброшенном доме запах сухих цветов. Глядя, как Роуз отворяет входную дверь, бормоча какие-то нелепые скороговорки и рисуя своими длинными руками сложные геометрические фигуры, Боб понял, отчего в этом доме им не встретилось ни одного человека - ни подростков, ни пьяных бродяг. Он сравнил эти заклинания с теми, что слышал от рыжего раньше - они оказались длиннее и запутаннее, а значит, наверное, и сложнее. Вероятно, охрана не менялась с тех самых пор, когда вампир и его ученик называли это место своим домом. Эксл повернулся к нему, закончив со своими заклинаниями, и Боб вздрогнул - лицо оборотня за эту пару минут осунулось так сильно, как будто бы для него прошло несколько бессонных суток. Из левой ноздри робко выглянула змейка густой крови, в полумраке рубиновая, как плод граната. - Роуз... - Боб показал на свой нос. Рыжий вытер кровь тыльной стороной ладони, посмотрел на руку и пожал плечами будто бы даже с удивлением. - Я перешёл Запрет. Это ещё ерунда. - И... Что же с тобой? - Все хорошо, дорогой, - Роуз вымученно улыбнулся, - Я о'кей. Пойдём же? И он распахнул дверь, впустив солнце. Они лежали на самом краю обрыва и целовались. Кроссовки, сапоги и футболки, позабытые, остались валяться где-то внизу, среди белых головок дикой резеды. Над пахнущими горьким мёдом травами деловито гудели пчелы, не обращая на влюблённых никакого внимания. Боб лежал на спине, закрыв глаза и молясь о том, чтобы Роуз не перешёл к более активным действиям. Он чувствовал волнение - тот многократно воспетый ужас и восторг первой близости, на сказках о котором вырастают все хорошие мальчики и девочки. О своём самом первом сексе, что парадоксально, Дил не сохранил никаких воспоминаний, равно как не смог бы вспомнить и имя, и цвет волос той потерявшейся в дебрях его воспоминаний женщины. Это было чем-то обычным и неинтересным, не вызывало никакого трепета ни тогда, не сейчас. Но в этот раз все было иначе. Его тело горячим галечным камнем лежало в крупном песке, и вес худого, юного, древнего мальчишки, сидящего на нем, заменял ему гравитацию. Голова кружилась, и от этого казалось, что они падают прямо в небеса. Внизу живота расцветало тёплое и радостное чувство, но Боб смутно понимал, что боится его. Такой глубокой близости он никогда прежде не ощущал. Это было запретным и желанным, настолько, что хотелось подольше подержать этот момент в руках, оттянуть его. Он чувствовал приятную оторванность от своего тела - закрыв глаза, мог увидеть их двоих словно бы сверху, как если бы смотрел глазами чайки или пчелы. Почти обнаженные, горящие белой кожей на безжалостном испанском солнце, слипшиеся воедино, как куски лавовых пород. Они молчали, разделяя то невысказанное чувство, которому нет названия, лишь изредка нарушая тишину рваным дыханием или тихим, неоформившимся в полноценный стон всхлипом. Тонкие руки Роуза, его паучьи пальцы, костлявая спина была похожа на белое чрево морской раковины, волосы вновь разметались ягодно-алым полотнищем. Сухой ветер, сирокко, перебирал их - медленно, гипнотически, так, что казалось, будто они плавают в расплавленном стекле барселонского неба. Над ними в неспешном вальсе кружила пара альбатросов, поймав восходящий поток. Они соприкасались крыльями. Роуз оперся на локоть и наклонился к Бобу, чтобы опять поцеловать его, когда Дил вдруг почувствовал, что что-то не так. Смутное ощущение беды немного потопталось на краю сознания, а затем прыгнуло на него всем своим весом. Боб охнул от неожиданности, и оборотень вздрогнул, отстранившись от него и тревожно заглядывая в лицо. - Я что-то не так сделал? - нервно спросил он. Боб не ответил. Его взгляд замер на волосах друга. Он смотрел, не моргая, но не видел перед собой ничего. Кулон на его голой груди - не прикрытый от лучей даже футболкой, лежащий в палящем прямом свете - он стал ледяным. - Потрогай, - попросил Боб и тут же спохватился, подумав, что Роуз может понять его неправильно. Но он понял. Тёплые пальцы как бы невзначай пробежали по его груди и взялись за кулон. Светлые глаза, до этого удовлетворённо прикрытые, вдруг распахнулись. - Он холодный, - пробормотал Роуз, - Это плохо. Это очень плохо. - Что это значит? Роуз аккуратно слез с него и встал на ноги. - Я не знаю точно, - дождался, пока Боб поднимется, и, схватив за руку, потащил обратно к вилле, выглядывавшей из-за сонного травяного холма, словно сгнивший чёрный зуб. - Но это похоже на интервенцию. - Не понял? - К нам вторглись, - сухо пояснил рыжий. Бобу показалось, что он копирует интонации Слэша. - Местные, может? - О нет, - Роуз поднял с земли сапоги, зачем-то вытряхнул левый и начал поспешно обуваться, - Нет, это не люди. Это что-то сильнее людей. Они смогли пересечь заговоренные двери. Заговор писал Слэш. Он умеет. Это значит, что все очень плохо. У крыльца, через ступени которого проросла колючая трава, они остановились. Переглянулись. Боб отчётливо вспомнил, что они именно так и стояли перед домом парней - далеко-далеко, в Калифорнии, которая казалась сейчас ненастоящей, двухмерно плоской. Дил тогда храбрился, а он, Роуз, нерешительно хмурился, глядя на перекошенную, как чумной рот, дверь. Он боялся тогда, подумал Боб. Боялся Никки, но еще больше боялся продемонстрировать Марсу свой страх. Уже тогда он был влюблен, влюблен по самую свою рыжую макушку. Уже тогда он спас его. Преисполненный благодарности и страха, Боб повернулся к Роузу. Тот нервно посмотрел на него, но тут же замер, увидев, что Боб наклоняется, чтобы поцеловать его. Он не закрыл глаза. - Жаль, что мой нож тогда пропал, - сказал Дил, отрываясь от Эксла. Тот с усмешкой покачал головой. - Нож бы тебе не помог, мой дорогой. Надо идти. Не бери меня за руку. Будь готов убежать. - Нет. - Это не обсуждается, - жёстко сказал Роуз. Его лицо стало решительным и бледным. Он поднял руки и немного срывающимся охрипшим голосом начал начитывать свои латинские мантры. Его голос звучал певуче, возрастающе-красиво. Ужасно красиво. Боб, на какое-то мгновение почти забыв, где они находятся, внимательно следил за тем, как кривятся нежные, немного девичьи губы, с яростью обрушивая грубые древние слова на безмолвную дверь, как каменеет ожесточившийся взгляд. Он зарисовывал в голове плавный танец бледных жреческих рук с голубыми, как ягоды, ручейками вен. Художник в нем ликовал, даже стоя у порога своей вероятной смерти. Когда Роуз закончил, его губы и подбородок чуть заметно тряслись. Глаза потухли. Но он держал спину все так же прямо. - Теперь, любимый... С богом, - и оборотень потянул на себя тяжелую дверь. В доме не изменилось почти ничего, только запах цветов, кажется, совсем пропал. Когда они на негнущихся ногах шли по коридору, стараясь держаться спина к спине, им попалось два свежих крысиных трупа. Около комнаты начиналась зона странного запаха. Лис почуял его первый - обернулся и непонимающе поднял брови. Пахло чем-то... Химическим. Боб сказал бы, что это похоже на бензин и серу одновременно, но не без примеси чего-то ещё - чего-то... Окисленного. Запаха ржавчины, вот чего. Когда Боб распознал запах, его мозг тут же собрал паззл воедино. Дил охнул. Это был запах Дома Томми, Винса и Никки! Тот самый запах тёмного, мрачного дома, где лежит куча окровавленных тряпок и мертвая девка во дворе впридачу. - Роуз... Но рыжий, как и всегда, понял все без слов. "Дерьмо" - прошептал он одними губами. Дверь была приоткрыта. Дил был почти уверен, что они закрывали её за собой. Но она была открыта - немного, всего на одну ладонь, так, как будто тот, кто оставил её, хотел их подколоть: заметят, нет? Они постояли в нерешительности, молча изучая дверь, а потом оба, не сговариваясь, сделали шаг вперёд, чуть не столкнувшись плечами. Переглянулись. Роуз, несмотря на происходящее, нашёл в себе силы выжать тусклую улыбку. Затем потянул дверь на себя, и тут же, толкнув Марса левой рукой, отскочил в сторону. В комнате никого не было. Распахнутое окно все так же дышало солью и влагой. Колыхалось грязное москитное покрывало. Поскрипывали и потрескивали мощные доски пола, словно прогибаясь под невидимыми ногами. Выждав немного, Роуз крадучись вошёл в комнату. Марс немедля зашёл следом. Они осмотрели дверь и кровать, заглянули за зеркало и даже высунулись из окна. Пусто. Лишь около старого зеркала... На полу... Они не сразу заметили её. Грязь. Вязкую, свежую, черную, как гудрон, грязь. - Прекрасно, прекрасно, - пробормотал Роуз, опускаясь перед пятном на одно колено и извлекая из кармана куртки пустую пробирку, спатулу и красную кожаную перчатку. Его голос звучал совсем не подходяще для встречи с чем-то прекрасным. - Куда оно ушло, Эксл? - тихо спросил Боб. Рыжий пожал плечами. Он уже закупоривал флакон, до краев наполненный вязкой субстанцией. - Оно может быть в доме. Ищет нас. А знаешь, чем мы с тобой займёмся? - в его голосе Дил услышал улыбку. Ту самую улыбку, которая пугала его больше всего. - О нет, только не говори, что мы пойдём за ним... - простонал Дил. Лис недовольно обернулся к нему. - Дорогой, иногда ты такой смертный! - Я и есть смертный, Эксл. - Да не гони. - Роуз. - Да? Угрюмая перестрелка взглядами. Ни один не уступит. Марс нахмурился. Роуз немедленно повторил за ним. - Можешь ждать меня здесь, - вдруг сказал рыжий. Он поднялся с пола и сделал попытку обойти Боба, но тот схватил его за лацкан куртки и дёрнул на себя - так сильно, что парень еле устоял на ногах. - Эй, ты что творишь?! - Это ты... - Марс запнулся, - Какого хера ты творишь? Так я тебя и отпустил!.. Дурила. - Винсово словечко, - язвительно заметил Роуз, - Я старше тебя раз в шесть, дитя моё, - он встряхнул волосами, словно нарочно стараясь придать ситуации оттенок иронии, обратить все в шутку. - Я успел повидать все, от чего у тебя волосы на башке бы поседели. Я... А-А-А! ОНО ИДЕТ СЮДА!! ОНО ЗДЕСЬ!! Марс, кажется, закричал одновременно с ним - сначала от неожиданности, а потом от того, что увидел - не сразу, потому что все происходило за его спиной. Зеркало, у которого они спорили - это треклятое зеркало в сраных розах и завитушках - вспучилось, словно море, изрыгающее Кракена. Поднялось уродливым пузырём и начало выталкивать из себя что-то тёмное. Что-то высокое. Они орали в унисон, так, что уши закладывало. Но Роуз замолчал первым. Пока Марс судорожно озирался в поисках чего-нибудь потяжелее, рыжий вдруг оборвал свой крик и бросился к зеркалу. - Хозяин! Господи, это ТЫ! Конечно же, это был Слэш. Злой, как владыка Преисподней, взъерошенный, как лесной зверь, и страшный в своей ярости. Он не стал выбираться из зеркала целиком - просто высунулся в комнату на четверть. Выглядело это ужасно странно - стекло и четверть вампира, торчащего из зеркальной рамы. - А ну, пошли сюда! Быстро! - заорал он, - Шевелитесь! Роуз бросился к зеркалу, остановился, повернулся к Марсу. Тот и опомниться не успел - оборотень умудрился как-то подхватить его с места и передать в ледяные руки Слэша. Тот больно схватил его за плечи и втянул в зеркало. Рыжий прыгнул следом. Одновременно с этим произошло что-то ещё - уши Боба наполнил оглушительный звон. Когда он обернулся, он увидел пустую раму, перед которой стоял напуганный Роуз. Он тяжело дышал, стоя на груде почерневшего зеркального стекла. Его глаза почти вылезли из орбит от ужаса. - Я закрыл портал, Хозяин, - сообщил он, глядя в пустоту, - Я еле успел. Слэш повернулся к нему. - Оно вцепилось в мою ногу, - сообщил Роуз, - Оно хотело к нам в гости. ___________________________________________________ *"Все проходит, пусть и это пройдёт" - Слэш цитирует крылатое латинское изречение, которое, по легенде, было выгравировано на кольце царя Соломона.