Rat Salad

от автора: очень хочу услышать ваши комментарии по поводу происходящего. догадки, домыслы, что-то такое. фидбэки и комментарии. ваши слова всегда помогают мне двигаться дальше. в последнее время из-за происходящего в жизни становится труднее писать, но история все равно выходит сама собой. вы очень поддерживаете меня, даже когда просто читаете и ждете следующей части. люблю всех. Флойд

"Во сне ему вспомнилось, что тот же cон он видел прошлой ночью и многими ночами за последние годы, и знал, что когда он проснётся, всё виденное сотрётся из памяти..." (Габриэль Гарсия Маркес, "Сто лет одиночества")

Дым папирос расслаивает спертый воздух кабинета, въедаясь в пожелтевшие от никотина и старости бумаги. Он ложится пластами и преломляет свет. Слэш щурится. Сквозь дымную стену он может видеть незанавешенное окно, за которым в кровавом океане неба неторопливо поднимается солнце. В алый прямоугольник вписана тончайшая фигурка кицунэ, на фоне восхода чёрная, как воронье перо. Силуэт сохраняет плавную волну заправленных за уши волос, точеный подбородок, немного вздернутый нос, острый ворот длинной, как платье, грубой рубахи. Он тоже курит, и Слэш любуется четкими линиями лучей, которые обнажает в воздухе табачный дым. Тонкие пальцы изящным, немного манерным жестом стряхивают пепел на покрытые синяками коленки. Сгорбленные плечи собраны из одних острых углов. Он такой маленький. "Солнце почти встало", - хочет сказать Слэш. "Закрой занавеску". Но вместо этого он говорит страшные слова, которые повисают где-то среди дыма, смешиваясь с воздухом, оседают на пол, как взвесь. Кицунэ не реагирует - ни на слова, ни на звук голоса. Слэш не может понять, куда он смотрит и смотрит ли вообще - фигурка в окне двухмерна, она почти не шевелится, и кажется, что это всего лишь тень. Слэш хочет сказать: "Солнце начинает жечь меня". Но вместо этого он говорит слова, которые не говорил прежде ни один настоящий вампир: "Мне очень больно". Болит не кожа, встретившая злой солнечный свет, не так, как болят ожоги. Болит что-то внутри. Настолько фантомно, что Слэш сразу понимает - это болит его чёрное сердце. Он открывает рот, чтобы снова сказать хоть что-то, чтобы не молчать - но вместо этого из его рта выбирается вздох печали. Фигурка стекает через край алого окна и оказывается подле. Теперь солнце уже не светит за его спиной, но Слэш все равно не может чётко разглядеть лицо. Он пахнет страхом, но это не вкусно, это неправильно, его страх пахнет не сладким праздником: у него запах полуденной тоски и копоти, лёгкий привкус ржавой воды. Белые руки взлетают в воздухе, как птицы, и освобождают костяные пуговицы рубахи от пут жёсткой ткани. Его тело - тоже белое, белее, чем глаза умирающего дракона. Во мраке он похож на привидение. В мертвой груди вампира растёт отчаяние. Губы рыжего - холодные, горько-соленые на вкус, мокрые, как щёки и ресницы. Прикосновения пальцев нежны, как пепел. Он шепчет без звука, но вибрация воздуха доносит до ушей его неслышимую мольбу: "Он где-то рядом. Не пропускай его". Страшные слова снова вырываются наружу, и мальчик повторяет их вслух своим хриплым голосом, созданным для того, чтобы зычно петь проклятия. "Я люблю тебя" *** Слэш пришел в себя резко, как будто его ткнули под ребра. Уставился в стену напротив, потер ладонью лицо. На чистом столе стояли три пробирки: маленькая, на дне которой лежала сухими корками чёрная субстанция из комнаты Томми, средняя, полная вязкой черноты из комнаты Эксла, и большая, в которой помещался аккуратно отрезанный кусочек кожи мертвеца. Все образцы совпадали. Слэш опустил голову на руки и негромко зарычал. Он устал. Мысли затвердели и со скрежетом остановились. Думай, старик, думай… Чёрная рвота, блевотина с грязного пола. Это человек, Томми. Томми и что-то ещё. Лужа у зеркала, осторожно собранная Роузом. Очевидно, Никки. Или нет? Отсутствие его биологического материала усложняло ситуацию. Кусок кожи. Это не кожа, она больше похожа на кору букового дерева под микроскопом. В каждой клеточке - чёрное ядрышко, которое выглядит, как семечко лотоса. Живое существо не могло носить в себе подобные формы. Такого не существует ни в одном уголке вселенной. Это та же чёрная субстанция, которую рыжий нашёл на полу в заколоченном доме. И там нет ни капельки плоти Томми Ли. Чувство неотвратимой беды заполняло мысли. Сон про Роуза - это не просто сон. Да, ревность, да, терновый венок из громких голосов на том конце коридора, что сдавил ему голову, погрузив в черную, злую дремоту. Но это и предсказание. И боль, и открытие, и загадка. Что-то шло сюда. Брело сквозь бури и вьюги в пространстве безвременья, ломилось через кровоточащие разрывы вселенных, ускорялось подобно комете. И, видит дьявол, оно найдёт лазейку. Будет шлепать своими холодными, мокрыми от сырого мяса ладонями, как леший-водяник, по стенам его крепости, пока не обнаружит дверь. Проникнет внутрь одним светлым, застиранным днем, который так хорош для страшных грёз о смерти. Пока все спят, он съест их по одному, медленно насыщаясь. Вот Никки, не прячась, проходит через старую спальню и лениво съедает кусок лица Винса. Тот даже не просыпается в топком болоте из своей крови и хлопковых простыней. Идёт дальше и находит комнату Роуза. Стоит несколько долгих минут, с удовлетворением созерцая живых. Их тела ещё долго будут хранить запах цыплячьей влюбленности - даже когда от них останутся одни влажные красные кости, похожие на разломанную птичью клетку. А потом оно придёт за ним. Слэш не проснётся. Тварь съест его, как ведьма в немецкой сказке. Вампир отчаянно держал это чудовище в своей голове, чтобы не оступиться, не проворонить момент, когда оно окажется здесь - узнать его и уничтожить. Опуская набрякшие усталостью сонные веки, он видел его так же отчётливо, как секунду назад - склянки с образцами и свои собственные руки. Рваные волосы Никки - просто паутина угольных нитей на блестящем безумном лице. Так выглядят трещины на изящных зеркалах венецианского стекла, в которые он, Слэш, никогда не мог на себя любоваться. Его выцветшая улыбка психопата... Его походка - медленная, как у мертвецов на кинолентах Ромеро, но неправдоподобно стремительная в моменты, когда ты отводишь взгляд. Слэш оценил глаза Боба Марса по достоинству - он смотрел на все таким контрастным, пугающе объёмным взглядом... Нил, казалось, не видел в Никки ничего, что было бы страшнее картонного монстра. Но Марс... Холод сковывал горло и пальцы, когда Слэш снова и снова, как одержимый, прокручивал в своей голове подсмотренные воспоминания Боба. Он видел Никки таким, каким видел его художник тогда, в своей тёмной комнатке в Комптоне - исступленная, страстная, мерзкая боль всего мира, которая разлагалась в его покоях, смердела до самых небес своей уродливой красотой, неумолимой близостью смерти. Этот маленький серьёзный человек с лицом восточноевропейского кровопийцы заразил его страшным вирусом Никки - непонятно, как ему это удалось, но на это хотелось смотреть, как на уже написанную картину. Слэш снова закрыл глаза, чтобы увидеть свою вероятную смерть. Вчера он изнывал от жары в Лос-Анджелесе - ходил по улочкам Комптона, надвинув шляпу на глаза и тревожно вглядываясь в знакомые дома. Он видел всех своих осведомителей - и Гарри, старого доппеля, и Твикки, утопленницу из жилого комплекса для бедных, и Иззи, и Сару, и Бэмби - маленького демона, который притворялся человеческим ребёнком мужского или женского пола. Ему не понравилось то, что он услышал от всех них. - Больше никакого шума по ночам, дружище, - Гарри даже не пытался скрыть свою радость. На этот раз он притворялся уже не бомжом, а высоким плотным азиатом в заляпанной горчицей олимпийке. Его пустые кукольные глаза оживлённо блестели. - Твой демон унялся, отец! Больше никаких растерзанных трупов на тротуарах у водостоков, за припаркованными импалами и доджами, в запущенных палисадниках и на задних дворах. Привычные, неудивительные убийства остались - зарезанный пьяница, "костюм" с дипломатом, но без кошелька, подросток без нижнего белья и со следами отчаянной борьбы на теле. Грустные люди, убитые другими людьми. А как же Никки? Бэмби сказал ему примерно то же самое, что и Гарри. Сам являясь отвратительнейшим созданием ночи (настолько мерзким, что вы бы ни за что не захотели увидеть его без прикрытия), он безошибочно находил любые следы аномального зла. "Я не ебу, что это, но его тут больше нет", - маленькая девочка в красном вельветовом комбинезоне, пересыпанная крупными имбирными веснушками, сосредоточенно рассматривала грязноватый игрушечный грузовичок и даже не подняла головы, чтобы посмотреть на Слэша. Она сильно шепелявила из-за больших зубных скобок и по-детски растягивала слова. Бэмби был очень артистичным. Он использовал простую телепатию, но отказываться от образа даже в моменты, когда он не раскрывал рта, для него было чересчур. "Ты можешь обнаружить его где-то по соседству?" - Слэш нервно оглянулся на скамейку в отдалении, где сидела с книгой очередная жертва маленького демона – худая блондинка в зеленом платье и с крупными дешевыми серьгами в мочках ушей, покачивающимися в такт движениям головы. Она слушала музыку на кассетном плеере, но, даже несмотря на это, Слэш опасался говорить вслух. Демон, наконец, оставил игрушку в покое и поднял на Слэша свои большие глаза, слишком чёрные для маленького детского лица. Он улыбнулся, не обращая внимание на треснувшую по краям рта кожу. Выглядело это весьма неприятно. Вампир скривился. "Я могу поискать этого хуилу, но ты будешь мне должен. А ты и так мне должен". Слэш поднял брови и уже открыл рот, чтобы поставить наглеца на место, но быстро передумал - женщина со скамейки вдруг посмотрела прямо на него, словно что-то почувствовав. Не хватало ещё привлекать к себе лишнее внимание, околачиваясь около маленьких девочек. Такие истории всегда заканчиваются хреново - в конце концов приходится убивать чужую жертву, а это само по себе уже тянет на крупный долг. Бэмби знал это и поэтому улыбался. "Хорошо, с меня должок", - Слэш притворно улыбнулся. Демон внимательно посмотрел на него своими стеклянными пуговицами-глазами, словно что-то прикидывая. "Пойдем, князь", - сказал он. Слэш вздрогнул: Бэмби произнес это своим голосом – не самым приятным из тех, что вампиру доводилось слышать. Озираясь на предмет случайных свидетелей, они отошли с площадки в заросли густого дрока. Когда за яркой листвой скрылось всё – и качели, и скамья, и припаркованные машины – Бэмби торжественно повернулся к нему. - Дай мне свою шею, - пробасил он, - Наклонись и дай мне ее. - Ха, разбежался! – Слэш сделал шаг назад, задевая какую-то ветку и запутываясь в ней волосами, - Держи свою грязную детскую пасть подальше от моего тела! Бэмби понимающе ухмыльнулся. - Это ведь что-то интимное, да, князь? Настолько… эротичное, что я даже сделаю для тебя кое-что. Так тебе будет проще. Но лучше бы ты отвернулся сейчас. - Что ты… Кожа на лице Бэмби лопнула. Из-под нее начало выпирать что-то другое, бело-красное, все в прожилках старого тела, вытягиваясь и вытягиваясь вверх. То же самое произошло и с конечностями, и с телом. Метаморфоза сопровождалась отвратительным хрустом – это росли, раздаваясь во все стороны, кости и внутренние органы. - Боже, я сейчас блевану, - Слэш невольно прикрыл рот ладонью, - Ты омерзительный. - Отвернись, а! Через минуту Бэмби позвал его. Вампир обернулся и чуть не упал. Перед ним, заискивающе улыбаясь, стоял не кто иной, как Эксл Роуз. Чуть повыше, с глазами, черными, как космический вакуум. Более стройный, более бледный. Почти Роуз. Но не совсем. - Да как ты смеешь! – вспыхнул Слэш, - Маленькая дрянь! - А что тут такого? – Бэмби пытался копировать голос Роуза – на самом деле, довольно успешно, - Разве не похоже! - Вот дьявол… - Не совсем, - парировал демон, - Но почти. Наклонись ко мне. Я не хочу… брать твою кровь силой, - и он захихикал. Слэш сдался. Самым отвратительным в Бэмби всегда был его разум. И вот теперь, сидя за своим столом и чувствуя, как холодеют от напряжения пальцы, Слэш еле сдерживался, чтобы не поддаться паранойе. Никки ушёл несколько дней назад. Тогда, когда Марс и Нил смогли спрятаться. Томми больше не было. Значит ли это, что Никки ищет их в иных мирах? Значит ли это, что рано или поздно он всё-таки найдёт? Слэш встал из-за стола, чтобы размять ноги. Подошёл к окну и нерешительно выглянул из-за шторы. Большие настенные часы с деревянными фигурками показывали семь вечера, но он все равно боялся увидеть солнце - тревожное, красное, как яблоко, солнце из сна. Что-то в этом было, в этом доисторическом страхе, когда его предки, непохожие ещё на смертных людей, выползали из своих пещер под невозможную симфонию десятка уплывающих за край горизонта солнц. Что-то мистическое, пугающее тех, кого всегда считали воплощением страхов. Земное солнце не могло навредить ему, но его свет всегда вызывал болезненную память о том, чего он никогда не видел. Может, и Никки такой же. Единственный в своем роде, несущий на протяжении сотен веков свой уникальный древний геном. Одинокий, как пение космоса. Ищущий тепло в чужой крови. "Неужели ты испытываешь сочувствие, старик? Это нелепо. Глупо. Почти так же глупо, как любовь". *** Рыжие волосы треплет ветер - ветер со вкусом цветов. Сакура. Лепестки цвета закатных гор падают на её голову. Она коронована ими. Она смеётся. Маленькие зубки, похожие на китайский фарфор. Она почти никогда не смеялась там, в Японии, но это не важно. Её ободранные детские коленки выглядывают из-под белого кимоно. Почему белого? Белый - цвет смерти, цвет зимы, но ведь сейчас весна. А еще она жива. Здесь, в его снах, она жива вечно. Роуз понимает это так же, как и то, что он плачет во сне. Слёзы бегут из глаз, как речная вода, он рыдает, захлебываясь этой мокрой солью прожитых без неё лет. Сестра гладит его по влажной щеке и спокойно улыбается. Маленькая мадонна. Отдал бы все, чтобы снова обнять её. Боль живых – никогда не говорить про любовь, пока еще есть время. Он протягивает к ней руки, но она снова ускользает - просто маленький рыжий мираж, босиком стоящий на голой земле. Он остаётся один на один с собой. Эксл не единственный, кто видит этим днем Уну в зыбкой дымке своего сна. За стеной в соседней спальне мечется на пыльных подушках светловолосый молодой человек. Его глаза, плотно закрытые, бегают под веками из стороны в сторону. Он видит старуху с облаком медных волос над прозрачным сводом черепа. Она стара - старше, чем само время. Её руки лежат на коленях. Пальцы сомнамбулически теребят красную закладку в ветхом Евангелие. Кажется, что она молится. Или же просто читает наизусть? - Не думайте, что Я пришел принести мир на землю... Не мир пришел Я принести, но меч... Не думайте... *** Бритта мяла в пухлых пальцах тонкую сигарету, не решаясь закурить. Она прислушивалась. За тонкой перегородкой из гипсокартона раздавался Аннин смех - тот её особый звонкий смех, сейчас кокетливо теряющийся в стопках бумаги и картонках с грифелем. Этот смех она использовала, только разговаривая с приятными ей мужчинами. В настоящий момент это был какой-то молодой парень - его низкий голос изредка подавал неслышимые Бритте реплики. Тихая фраза. Вспышка смеха, как будто птицы брызнули от распахнутого солнечного окна во все стороны, прочь. Бритта вздохнула и чиркнула спичкой о бочок тонкого красного коробка. Она переживала. Боба не было уже целую неделю. Любой на её месте решил бы, что он запил. Но... Она знала его несколько долгих, трудных для нее лет - этого надежного паренька, так трогательно берущего на себя львиную долю её забот. У Бритты, на самом деле, больше никого и не было. Немногочисленные подруги давно повыскакивали замуж, разъехались кто куда. Бритта не принадлежала к числу женщин, которые по старой памяти пьют кофе и ликёр в этих чудных ресторанчиках с грубыми ткаными скатертями и вечным запахом ванильной выпечки, а под Рождество собираются и обсуждают свои дела, детей, мужчин. Поэтому подруг прежних лет она уже очень давно не видела. Мужа у неё тоже не было. Не сложилось. Так что оставался Боб. У них получились странные отношения - не завязанные на каком-то общем интересе или просто симпатии, но почему-то очень прочные. Судьба сыграла с ними одну из своих неловких шуток: два мизантропа, два художника, вечные упорные одиночки; холодные узкие кровати и ворохи смутных желаний, пылящиеся на чердаках. Если бы и был кто-то, кто мог бы поинтересоваться их отношениями, Бритта невесело рассмеялась бы - "отношениями"? И всё-таки за столько лет они стали друг другу... Кем-то. Не друзьями, даже не приятелями. Но одиночество неизбежно сближает. Он просто был рядом. Он был тут, когда у мамы нашли рак. Тот страшный день, полный безжалостного солнца и пластмассовых лиц. Боб неловко держал её за руку, как в фильмах, когда она, потеряв своё строгое рабочее лицо, плакала здесь, в задней комнате. Почему-то запомнилось, что на столе между ними тогда лежала коробка с пончиками, а по оранжевому ползала худая оса... Им обоим потом было немного стыдно. Боб помогал ей деньгами, месяцами сидя почти без зарплаты - ей, своей начальнице! Он долго и упорно забывал конверты с наличкой на ее столе, в ящике с ключами, даже между страниц закупочной книги, пока однажды, устав притворяться, не сказал ей немного раздраженно: "Бритта!". Просто ее имя. Тогда она взяла его деньги. Не могла не взять. Он ни разу не опоздал на смену. Терпеливо обучал персонал - этих глупых студентиков с художественного, сплошь рваные челки, синий лак на обкусанных ногтях, армейские сумки. Всегда мог поговорить о ерунде, когда слышал в её лице натянутое звучание тревоги. И теперь Бритта боялась. Глядя на свой подернутый пленкой остывший кофе в щербатой чашке цвета глициний, она слушала, как смеётся Анна, и сжималась от горечи. Она ведь ему нравится. Это все видели. У них хорошие отношения. Почему же она так беззаботно смеётся? Этот отвратительный город мог съесть его, маленького остроносого человека. Грязные пыльные улицы пугали её - рыже-серые, как шкура бродячего пса, сползающие в неверную паутину тупиков. Так много заброшенных домов. Так много бездомных. Заплеванные скверы и пустые парковки, усыпанные мусором, который некому убирать, машины с выбитыми окнами и голыми колесами, навсегда вросшие в твёрдую сухую землю... Здесь никогда не грело солнце - лишь озлобленно жгло. На него могли напасть. Ограбить, даже убить. Перед глазами живо вставали кошмарные сцены безвременной гибели Боба. Всё-таки она любила его, любила, хоть он подчас и раздражал её своей угрюмостью и немногословностью. Впрочем, в этом они были весьма похожи. Бритта воткнула бычок в морскую раковинку, служившую пепельницей, и грузно встала, оправляя смятую юбку. Подошла к телефону и в семнадцатый раз за эту неделю набрала его номер. Замерла, вцепившись взглядом в стену. Надо бы вызвать полицию, объявить его в розыск. Но она боялась. Это было крайней мерой, она доказала бы, что происходящее уже не принадлежит ровной ткани реальности. Когда ей надоело слушать гудки, она повесила трубку и, обойдя свою конторку, вышла в зал. Обычная для этого времени пустота - только у витрины с раскрасками для малышей стоит соседская дама, пожилая миссис Хиггс, да в конце зала, у стойки с пастелью и сепией, хихикают Анна и какой-то молодой человек. Анна обернулась, видимо, почувствовав на себе тяжёлый взгляд. Бритта не хотела ругать девушку, но та уже смотрела на неё виновато, зная все, что ей могли выговорить. Впрочем, подойдя чуть ближе, Бритта поняла - в этом взгляде на самом деле не было никакой вины. Парень, до этого стоявший боком, повернулся к ней лицом. Высокий, бледный. Щурится близоруко. Лицо - лицо приятно симметричное, совсем ещё мальчишеское, но вот его внешний вид... В нем было что-то неуловимо неприятное. Обычные протертые чёрные джинсы, серая футболка и разношенные кеды - всё в пятнах какого-то бурого соуса. Очень неопрятный. Анна могла бы найти паренька и посимпатичнее. Волосы грязные, давно не стригся - падают на лоб, скрывая глаза. Глаза... Он как будто почувствовал, что она ищет его глаза, интуитивно, сама не понимая, зачем. И отвел волосы от лица дразнящимся, нарочитым жестом. Бритта зажмурилась. Вспышка боли. Просто мигрень, но она на долю мгновения испугалась - действительно испугалась, что её голова лопнет по шву, как перезревший мыльный орех. Его глаза были выше её сил. Мутные, вязкие, как кофейная гуща в двух блюдцах. Мёртвые мухи зрачков застыли на ней в ответ. Раскаленная струна на горле - вот его глаза. Ей вдруг отчётливо вспомнились строки из Кортасара, который по случайности был заложен железнодорожным билетом на её столе. "Глаза... Такие глаза, что ты перед ними один-одинешенек в целом мире. Не глаза, а два коршуна, что камнем бросаются к добыче. Два прыжка в пустоту..." Когда Бритта услышала крик, она дернулась - кричала старуха. Сначала, да, сначала был крик: "Вызовите врача! Ради бога, врача!", а уже потом - падение, удар о плитку, все тело ватное, как в коконе, который сплел большой и серый паук. Никакой боли Бритта не ощутила, лишь потянуло что-то изнутри, сильно-сильно потянуло её наверх, и она сдалась этой силе, позволила её нести. В её глазах все ещё стояло лицо молодого незнакомца - последний отпечаток на светлой голубой радужке. Глаза-коршуны. Два прыжка в пустоту. А на той стороне дороги, напротив высокого окна магазина, бросился прочь, шлепая расшнурованными кроссовками, темновласый, загорело-пыльный юноша – юноша, который видел всё.