Смертный

      Всего одного выстрела хватило, чтобы покончить с этим. Выстрел в лицо. Это потому, что его глаза жутко мешали – взгляд, направленный в вечное никуда. Всё-таки, существо, так жадно ищущее материнской любви, не может быть однозначно злым. Вот такие гнусные мысли внушал этот взгляд.       Когда Уолтер Салливан умер, я вдруг ощутил ход времени в своих жилах. Время ртутью влилось в меня, оно снова правило этим – и всяким другим – миром. Точка отсчёта – безликое тело в синем.       Я проснулся. Однако это не вернуло к жизни двадцать других жертв серийного убийцы.       Часы снова шли: 10:25 с последнего выстрела. Телевизор работал. Окна открывались. Чувство времени вернуло мне чувство голода. Да, я мог выйти из комнаты, даже подумывал выйти из окна, чтобы набрать в рот побольше свежего воздуха. Но вот ОНО так и осталось заперто во мне. «Не выходи. Уолтер».       Четверг. Кажется, люди не заметили, что жильцов в нашем доме стало немного меньше – то ли потому, что у них всегда понедельник, то ли потому, что лето, сезон отпусков, и жильцов сразу стало немного больше. У меня даже появилась соседка. Кажется, её только что выписали из больницы. Она жутко напоминала мне кого-то.       Ещё один четверг. Почему на упаковке шоколадного молока не пишут, что его употребление может привести к самовозгоранию? Не пишут – а я всё равно опасаюсь его пить. «Ты странный», – говорила мне мать. Но разве это странно – стирать рубашки в ванной? Однажды вот одна такая подсказала мне, что делать дальше.       Вчера у меня закончились деньги. Но я вспомнил, что у меня есть целый миллион – где-то в метро, в детской коробочке с замком. Пытался забрать деньги, но Синтия дала мне только один жетон. Поскольку в женский туалет меня не пустили, я ждал её на станции весь день. Ждал и сегодня. Видимо, ей стало совсем плохо.       Теперь совсем плохо стало мне. Я ужасно проголодался – в холодильнике только шоколадное молоко. Я его не пью. Но держу на случай, если какого-нибудь бедолагу замучает жажда.       В дверь стучали. Но я не подошёл – всё равно она не откроется. Записок не оставили. Пришлось оставлять их самому: запихнул за шкаф и под дверь. Снова стучали. Тогда я крикнул, что не могу выйти. И потом ещё что-то. А, в общем, всё им рассказал. Всё!       Зря я кричал. Теперь они пойдут к интенданту и посадят его на электрический стул. Самовозгорание и всё такое. Я бы предложил ему молока – у меня есть. Опасаясь, как бы потом не пришлось собирать интенданта по частям, я взял молоко и поспешил к нему. Честно пытался выйти, даже разбил лицо о стену, но дыры не было.       Когда Он пришёл, я всё ещё был между своей ванной и комнатой интенданта. Он – человек в синем – ковырялся в замке, подбирая ключи. Я только немного струхнул – да, лицо болело, но в целом-то я знал, что делать. У меня был пистолет. Он вошёл в квартиру. Я уже слышал его шаги.       – Мистер Тауншенд? – его голос показался мне незнакомым. Но я прицелился. Всего одного выстрела хватило, чтобы покончить с этим. Выстрел в лицо.       Когда полицейский открыл дверь в ванную, Генри Тауншенд был уже мёртв. Он вышиб себе мозги. На полу, рядом с обезличенным телом сидел маленький светловолосый мальчик. Он выглядел абсолютно счастливым.