Там, где сердце

Обито глубоко вздохнул: вырвавшееся изо рта облако пара на мгновение зависло в воздухе, прежде чем рассеяться без следа. Он невольно поежился — от холода, а, может быть, от чего-то иного, чему не хотелось искать объяснения. Солнце, должно быть, уже несколько часов как взошло над горизонтом, но небо было тускло-серым, без единого просвета, и мелкий снег падал вниз, слой за слоем покрывая землю и крыши домов. Переступив с ноги на ногу в попытке хоть как-то разогнать по жилам кровь, Обито протянул руку к деревянным перилам балкона, но остановил себя, так и не коснувшись снежной шапки. Отчего-то казалось неправильным разрушать сотворенное природой совершенство. Он опустил взгляд. В тусклом свете его ладонь, широкая и мозолистая, казалась неестественно темной на белоснежном фоне. Почти как прошлой ночью — на бледной коже бедер Какаши. Обито почувствовал, как его губы невольно складываются в усмешку. Это совершенство он разрушить не боялся — не после первых робких мгновений, когда он еще старался быть нежен — осторожен, будто Какаши был слишком хрупким, будто мог рассыпаться от одного его прикосновения. Но, какими бы навязчивыми ни были его сомнения, они легко таяли от жара, нарастающего между ними — когда с каждым вздохом их движения становились все быстрее и резче, неровными, почти отчаянными, когда их зубы сталкивались в жадных поцелуях, до крови на потрескавшихся губах, когда с каждым толчком его пальцы оставляли синяки на чужой коже — он помнил их все, потому что позже, когда лихорадка наконец спала, прослеживал губами каждый из них, как если бы пытался извиниться за грубость. Но даже тогда он знал: извинения были ни к чему. За внешней страстью скрывалось нечто неизмеримо более важное, для чего не находилось слов и потому оставались лишь действия. Даже в самые жаркие из моментов Обито беспрестанно искал взгляд Какаши, не желая отпускать его ни на долю мгновения. Он хотел… сам толком не знал, чего именно, и вряд ли мог бы сказать даже сейчас. Возможно, ему нужно было убедиться, что Какаши был с ним все это время, что Какаши знал это тоже. Возможно, пытался поверить, что все это ему не снится. Обито тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли, и наконец опустил руку. Не стоило думать об этом сейчас — ни когда он не мог отделаться от ощущения, что только бередит свежую рану — может быть, уже чистую от яда, но по-прежнему не зажившую. Он принял все для себя — по крайней мере, разумом. Сердцу, должно быть, нужно было немного больше времени. Оставалось только верить, что это время у них будет. Обито потер лицо руками и широко зевнул. Он чувствовал себя сонным и бесконечно усталым: в отличие от Какаши, еще несколько часов назад мирно спавшего в их общей комнате, он за всю ночь так и не смог заставить себя сомкнуть глаз. И мысли, мучившие его вчера, были ничуть не менее навязчивыми наутро. Он вновь поежился — и в этот раз абсолютно точно не от холода. Наверное, он должен был быть счастлив теперь, когда получил все то, чего хотел, на что боялся даже надеяться. Пожалуй, он и был — по-своему, где-то в глубине души. Но Обито не мог забывать, что жил в мире шиноби — его мире, неизменно, какую бы реальность он ни выбрал, и здесь ни у кого из них не было ни права, ни возможности думать только о себе, позволить ослепить себя наивной вере в лучшее. Они всегда должны были быть начеку: особенно сейчас, когда угроза была как никогда реальна. И против этой угрозы Обито был, возможно, единственным эффективным оружием. Как бы ни хотелось отказаться от этого, закрыть глаза на очевидное, но в действительности Тоби был отражением его самого — неважно, насколько искаженным. Непрошено, но неизменно, завершая уже не первый круг, его мысли вновь возвращались к их последнему разговору с Тензо. С тем грузом знания, что он нес теперь, с ответственностью, что была на него возложена, Обито не мог не спрашивать себя — а сможет ли он найти в себе смелость в последний момент сделать то, что правильно? И… что будет правильным? — Обито-сан, — раздался за спиной знакомый голос. Обито не вздрогнул: где-то на периферии сознания он ощущал чужое приближение. Даже в кажущейся безопасности нельзя было позволить застать себя врасплох, тем более, что само понятие безопасности с каждым днем становилось все более условным. Устало потерев глаза, Обито нехотя обернулся к Тензо. Видеть того не было ни малейшего желания, но уйти от разговора не стоило даже надеяться. Обито не был особенно суеверным, но в этот момент готов был поклясться, что самолично призвал дьявола недавними мыслями. Теперь оставалось только терпеть. — Что-то случилось? — спросил он, скрещивая руки на груди. Отчего-то он совершенно не страшился ответа, хотя мог бы — должен был бы. Возможно, для беспокойства попросту не оставалось сил. Тензо коротко кивнул. Его лицо было бледным и напряженным, но ни жестом, ни взглядом он не выдавал паники. Что бы ни произошло, пока еще ситуация была под контролем. Если в их положении вовсе можно было говорить о контроле. — Я получил срочное донесение от Казекаге-сама, — Тензо плотно сжал губы и завел руки за спину. — Через несколько часов он будет здесь, чтобы доставить новости лично, но время не ждет: чем раньше мы будем готовы, тем… — он запнулся. Обито почувствовал неприятный холодок, пробежавший по позвоночнику. Может быть, он поторопился с выводами. Каким бы собранным ни выглядел Тензо, положение явно было куда серьезнее, чем показалось на первый взгляд. Проклятие, и когда только это успело случиться? — Минувшим вечером человек, назвавшийся Мадарой, — вновь видимо взяв себя в руки, продолжил Тензо, — человек, один в один подходящий под описание «Тоби», появился на саммите Каге. Он объявил войну шиноби всех скрытых деревень. Молчание, вязкое и тяжелое, повисло в воздухе на несколько долгих мгновений. Затем — лицо Тензо потеряло остатки выразительности, и его голос прозвучал почти нечеловечески безучастно: — Четвертая война шиноби началась сегодня. Обито невольно сжал руки в кулаки, так сильно, что ногти до крови впились в ладони. Но боли он не ощущал. Он не ощущал ровным счетом ничего. В голове было абсолютно пусто, будто все мысли решили покинуть его в один момент, но еще более пусто было в душе — бесконечная пропасть, зияющая дыра. Он должен был ощущать хоть что-то: удивление или страх, даже ненависть, но в действительности не было ничего. Только обреченность. Может быть, ее можно было назвать смирением. — Ты хочешь закончить начатый вчера разговор, — это не было вопросом, и, если бы Обито еще способен был чувствовать, он удивился бы тому, как чуждо в эти мгновения звучал его голос. — Ты хочешь, чтобы я дал тебе ответ: буду ли я готов убить его, когда придет время. Тензо молча наклонил голову. В его глазах не было сочувствия, и хотя Обито знал, что тот был способен на понимание — этого не было тоже. Еще вчера они могли позволить себе время на размышления. Вчера у них еще была эта роскошь. Сегодня… сегодня правила игры изменились. Обито отступил от перил балкона, сжимая и разжимая онемевшие от холода пальцы. Он по-прежнему не ощущал ничего, но мысли вернулись — и, может быть, он никогда не был хорошим стратегом, но сейчас у него не оставалось выбора: эту роль придется взять на себя им с Тензо, потому что втянуть во все это Какаши он попросту не сможет. Не имеет права. — Мы не знаем всех его возможностей, — медленно произнес Обито, — но Камуи — Камуи я знаю. Все, на что способен его мангекьо… я могу это повторить. И отменить тоже. Он знал, что ему это под силу — во всяком случае, в теории, потому что раньше никто не мог и помыслить о том, что две равные пары мангекьо шарингана могут встретиться в битве. Но, когда ставки были столь высоки, достаточно ли было теории?.. — Мне понадобится помощь Какаши, — продолжил Обито, размышляя вслух. — Ему не нужно будет знать всех деталей. Способность противостоять самой опасной технике Тоби… это необходимо. Логично. Не вызовет лишних вопросов. — Если я смогу отменить все техники его шарингана, он станет уязвим. Как и я. Кто-то должен будет нанести последний удар... — Я смогу, — кивнул Тензо. Только это не освободит его от вины. Обито с трудом сглотнул, чувствуя, как к горлу подступает желчь. Из всех чувств, что могли вернуться, это должно было быть именно оно — липкое, тяжелое ощущение предательства. — Мы не можем медлить. Он объявил войну. Один человек не пойдет против армии, у него наверняка есть парочка тузов в рукаве. Союзники. Это была неподходящая роль для Обито. Он был солдатом, не генералом, и во всей этой ситуации оставалось слишком много неизвестных. Тензо молчал, не выказывая ни согласия, ни возражений. Надеялся, что все решат без него? Обито скрипнул зубами, пытаясь заглушить неуместную вспышку раздражения. Что бы Тензо ни сказал сейчас, это не изменило бы ситуацию. — Где Какаши? — спросил он, удивляя даже самого себя неожиданным переходом. Мысли в его голове отказывались укладываться хоть в какое-то подобие порядка, и чем дальше, тем больше он ощущал, как теряет контроль над разговором. В чем был его смысл?.. — Он собирался поговорить с хозяином гостиницы по поводу разрушений, — Тензо неопределенно пожал плечами. — Кто-то должен был этим заняться. Скорее, кто-то должен был отвлечь Какаши, пока за его спиной они решают судьбу Тоби. Обито сжал губы. Вся суть была в этом. Не в планах обороны или ведения войны. В одном-единственном вопросе, на который он так и не дал однозначного ответа. — Как только прибудет Казекаге, о войне станет известно нам всем, — сказал он сухо. — Какаши в том числе. Он лучший стратег, чем я. Тензо ничего не ответил, лишь коротко наклонил голову, как бы признавая его правоту. — Нет смысла устраивать здесь военный совет. Нет смысла пытаться выиграть войну. Это не наша задача. «Наша задача»— признание, что он взял ее на себя. То, за что не возьмется никто другой. Потому что не может или не способен — не важно. Он выбрал роль, принял правильное решение — может быть, не для него самого, но для всех Пяти Наций, что было бесконечно важнее. Позволить Тоби развязать войну, которая неминуемо обернется сотнями и тысячами жертв, даже если им удастся вырвать победу, или избавиться от проблемы на корню — жестоко, может быть, вдвойне жестоко по отношению к Какаши, но выбор между этими двумя вариантами не выбор вовсе. Если бы только был третий путь. Если бы... — Как только представится возможность, — и чем скорее это произойдет, тем лучше, — нам нужно будет действовать сообща и быстро. У нас будет время обсудить детали, как только все будет готово... Как только Обито убедится, что сможет эффективно отменить техники Тоби, если дело дойдет до того, что его воля не дрогнет, когда он будет держать в своих руках жизнь дорогого Какаши человека — как было с Рин, как он убил Рин. И, может быть, еще хуже, потому что в этот раз он знает, что делает, это не ошибка и не случайность, это холодный расчетливый план, но шиноби должны быть привычны к тому, чтобы наступать на горло своей совести и своей морали. — ... я сделаю то, что от меня потребуется. Обито поднял голову, чтобы взглянуть Тензо в глаза — прямо, не скрывая ничего. Они оба были в этом деле, оба виновны, и доверие было необходимо. Несколько мгновений Тензо держал его взгляд, затем — что бы он ни увидел, этого оказалось достаточно, — кивнул. — Спасибо, Обито-сан, — он коротко поклонился, и слитным движением, едва доступным глазу, переместился на крышу гостиницы, вновь оставляя Обито в одиночестве. Несколько секунд Обито молча стоял, вновь остро ощущая пробирающийся сквозь одежду холод. «Спасибо». Он фыркнул. Спасибо, пожалуйста, прости — слова столь бессмысленные, что иногда их лучше не произносить. Не когда они ставят жизни на кон. Но Тензо был всего лишь человеком, и человеку свойственно ошибаться — обманываться тоже. Может быть, он увидел решимость во взгляде Обито — решимость, которой он не чувствовал. Единственное, что он знал: когда придет время, он сделает то, что от него потребуется. Вот только что это будет?..