О мятных конфетах, духах и Ким Джонине

Огни автострады раздражали Сехуна. Как и отвратительная погода, поселившаяся в городе на несколько дней. Дождь барабанил по машине, заливал стекла. Дворники едва справлялись с водой. Небо нависло над головой и давило, давило, давило. Сехуну казалось – еще один росчерк молнии, еще один раскат грома – и оно рухнет на землю. Почему-то это не пугало его. Может, тогда он сможет отвлечься от тяжести в груди? Может, тогда он не доберется домой, увлекаемый водой? Мысли были хронически депрессивными, но Сехуну было плевать. На все, что не касалось Джонина. Даже косвенно. На свою жизнь, не связанную с ним вот уже месяц. Чертов месяц, за который Сехун, по уверению Чанеля, тронулся умом. Новый раскат грома ударил по вискам. От неожиданности Сехун слишком резко вывернул руль вправо, и машину занесло. Скользкая дорога, летняя резина и хреновая видимость – не самая лучшая компания для подавленного состояния. Шипя и матерясь, Сехун выбрался из машины. Вовремя сработавшие подушки безопасности позволили ему продолжить существовать. Машине не повезло больше. Ноги отказывались держать, и Сехун оперся о покореженный бампер. Трясло, и сердце, казалось, билось где-то в горле, вызывая тошноту. Картинка мира раскачивалась, уподобляясь качелям в парке у дома, где они с Джонином любили гулять. Сехун мотнул головой, пытаясь прогнать мысль, но только вызвал приступ рвоты, а картинка из прошлого исчезать не хотела. Рукавом куртки вытерев губы, Сехун достал телефон, набрал Чанеля и, назвав адрес, отключился. Он не хотел лишних вопросов и нотаций – хватит их, когда друг приедет. Сехун позволил себе слабость и опустился на землю. Спрятал трясущиеся руки в карманы. Нащупал шелестящий кругляшек – мятная конфета. Кинул леденец в рот и сразу раскусил. Он ненавидел мяту. До встречи с Джонином. Их поцелуи всегда были с привкусом мяты. А еще у Джонина был мятного цвета свитер, который он забыл, когда уходил. И теперь тот лежал на самом видном месте в комнате Сехуна и бередил свежие раны. О том, что в их расставании виноват он сам, Сехун старался не думать. Свет фар ударил по глазам, и Сехун зажмурился. Когда услышал хлопок двери и голос Чанеля, захотелось еще и закрыть уши руками. – Совсем придурок?! – Чанель дернул Сехуна вверх, и того снова вырвало. Чанель едва успел отскочить. – Сотрясение? – Чего? – Мозга. – Ты сам говорил, что у меня его нет. – Шутишь, значит, все в порядке. Я вызвал эвакуатор по пути. Дороги отвратительные, так что никто на тебя не настучит в полицию. Сехун равнодушно кивнул. Говорить не хотелось, Чанель не настаивал – только косился неодобрительно. Уже месяц Сехун катится в пропасть, подгоняя себя помешательством на Ким Джонине. Приехал эвакуатор. Когда машину уже начали поднимать, Сехун рванул к ней, замахал руками, останавливая. – Я сейчас... Мне надо... – бормотал он, роясь в бардачке. – Где-то же был... Здесь... – нащупал холодное стекло, сжал его. Облегченно выдохнул и отошел от машины. Кивнул рабочим, подписал все документы. – Потом, – бросил ничего не понимающему Чанёлю. – И все-таки, что ты искал? – Чанёль нарушил молчание, которым сопровождался их путь домой. Сехун молча разжал кулак. – Пробник духов? – брови Чанеля поползли вверх. – Это из-за него ты напугал до смерти бедных работников? – Джонин... – Что? – Это любимый аромат Джонина. – Ты тронулся, – Чанель не спрашивал – утверждал очевидное, от которого его, при всем уважении к другу и его личной трагедии, откровенно мутило. – Свитер, перчатка, теперь духи. Что дальше? Сделаешь дома перестановку и станешь жить его жизнью? Сехун молчал. Чанель был прав, но все внутри протестовало. Сехун не мог так просто отпустить. Даже если он свихнется окончательно. – Джонин... Голос Чанеля вывел из привычного ступора. – Обязательно передразнивать? – Да нет же. Джонин, – и Чанель ткнул пальцем в лобовое стекло. Сехун перевел взгляд туда, куда указывал Чанель, и хрупкое подобие спокойствия, которое он лелеял столько времени, разлетелось хрустальными осколками. Возле подъезда стоял Джонин. Сехун второй раз за вечер почувствовал слабость в теле, но нашел в себе силы выбраться из машины и подойти к Джонину. Промокшему до нитки, явно замерзшему, но настоящему, родному. Сехун протянул руку и коснулся щеки Джонина. Тот не отстранился. – Ты же настоящий? – А у тебя моя перчатка. Сехун перевел взгляд на свою руку, только сейчас осознавая, что на ней надета перчатка. Перчатка Джонина. – Я... – Сехун не договорил, а Джонин уже обнимал его, уткнувшись носом в шею. – Ты непривычно пахнешь... – Тобой... Джонин отстранился, чтобы заглянуть Сехуну в глаза. Приблизился, и теперь Сехун ощущал его дыхание на губах. Слишком близко, чтобы не сойти с ума окончательно. Слишком волнительно, чтобы сделать это. – Мне нравится твой аромат, запомни, – и Джонин поцеловал. Все напряжение, скопившееся за гребаный месяц, разом исчезло, оставив после себя спасительную (губительную?) пустоту. – Прости... – шепот утонул в раскате грома, но Джонин прочел по губам. – Вернешь перчатку? Сехун кивнул и потянул было перчатку с руки, но Джонин остановил его. – Завтра. Когда пойду на работу. – В свитере, который ты забыл. – Я не забывал...