Раненый медведь

Вешнее солнце нежно пригревало сырую землю, ласкало зеленые листочки. Пели птицы, и, казалось, зима больше не наступит никогда. Больше не будет этих холодов, и Ярило останется вечно юн и радостен. Шел цветень*. В воздухе пахло весной, и лес, когда-то потерявший былую красу перед лютыми морозами, вновь обрел силу. Было тихо. Только Ратислав ждал войны. Она уже была у порога, тянула костлявую руку к живым, звала их с собой. Богдан говорил, не время еще. Не сейчас воронам пировать, а Маре нить судьбы допрядать да в ларец убирать. Поживем еще. Поживем… Легко это, у мужей взрослых, война она, вон, видна. С честным боем придут, дадут время вздеть кольчугу или меч взять. У женщин все совсем по-иному. Будто по кривде. Они всегда воюют. За свой дом, детей. Наседками окружают малышей. И бывают между мирами, впуская на этот свет новую душу. Новое дитя. – Потерпи, милая, – Ранко утирал со лба пот, не ведая, что оставляет широкую кровавую полосу. – Дыши. Только дыши. – Я умру, – шептала несчастная, сжимая подол сарафана. – Это все кара. Никто не пришел к ней когда настало время. Все повитухи и матери отказались идти, без тени смущения смотрели в глаза растерянному Ранко, просящему о помощи. Хоть кто-нибудь! Как же это, без знающих матерей, без родительской поддержки? – Не умрешь. Я рядом. Было темно и холодно. Давно нетопленая баня словно дышала сыростью и, казалось, за ее дверью скрывался ход в иной мир. Прислушайся, и почуешь, как кто-то рядом ждет, мается. По твою ли душу, или кто сам явится? Не узнаешь, пока не шагнешь за порог. – Потерпи! Все вокруг состояло из слез, криков и нестерпимой боли. Плакала ли то душа или тело? Тяжко ли это, перенести боль от ран, или хуже раны душевные? Что затянется быстрее? Иной мир окружал роженицу. Души плясали вокруг, мерились, кому быть среди чужих. Зыбкие тени становились все больше, они подкрадывались к слабому огоньку свечи. Еще немного, и свет потухнет навсегда. И с этим огоньком преграда между мирами рухнет. Ничто не остановит тех, кто хочет сюда, хочет владеть живыми, играть ими, словно куклами. Ломать. Ранко дрожал. Он больше всего боялся этого. Крови на руках. Слез в девичьих глазах. И ничего не мог поделать. Только она сама сможет спасти себя. А он? Разве можно так с ним? Разве богам мало того, то было?! Тени бежали по его лицу. Манили к себе. Кто бы узнал в том парне, умельце-травнике, его настоящего? Морщины у губ, глубокая складка меж бровей, седина у висков и тяжелый взгляд черных глаз. Ворон. Птица воинов. Птица смерти. А там, за стенами сырого дома, в мире живых, Лют и Мстислав ждали вестей. Они все слышали, и Лют все порывался шагнуть внутрь, но названый брат удерживал его. Забава тоже надумывала прийти, но муж запретил. Нечего! Удумала еще, голову в огонь совать! – Не смотри на меня! – Мстислав нахмурился. – Нечего тебе там делать! Лют в сотый раз сел обратно на скамью. Он чувствовал себя как нельзя неловко – бессильный как котенок, он не понимал, что можно сделать и чем помочь. Хотелось быть рядом. Поддержать. Не дать загубить себя изорванному сердцу. – Потерпи, милая! Он пытался сделать все, что было в его силах. Заставить дышать. Помогать. Считать мгновения до следующих схваток. Держать наготове инструменты. Ждать. Но вокруг были лишь стоны. Боль. Крики. Кровь. Много крови. Столько, сколько мужчина давно уже не видел. – Еще немного! Давай, милая, ты сможешь! Он сам уже не верил, что это когда-нибудь закончится. – Вот так! Я уже вижу его! Вижу! И снова слезы. Крики и слезы. Боль одна на двоих. Крики. Крики. – Это мальчик, милая! Мальчик! Счастливый Ранко принял малыша в подготовленное полотнище. Мальчик закричал во всю ширину богатырских легких. И крик его прогонял чужие души, жаждущие проникнуть в мир живых. Свет победил! Он жив! Он будет славным воином! – Это мальчик! Ранко сделал все, что полагалось, а после поднес малыша к матери. При взгляде на неподвижное лице он вмиг онемел. Тени обступили огонек, и тот все-таки потух… Малыш кричал, звал маму, но та уже не сможет протянуть к нему руки. Она не увидит его первую улыбку и не возьмет на руки. Сжав губы в нить, мужчина склонил голову. Ничего не поделать. Нужно возвращаться к живым. Стоило ему только открыть дверь, как названые братья подошли к нему. Все молчали. И природа затихла, словно винила себя за то, что уберегла. Не спасла от теней. От зла. – Нет… – прошептал Мстислав. Он хотел было отступить, но не смог. Как и не смог отвести взгляд от маленького пищащего комочка, оставшегося без защиты. Воин принял его и удивился, как легок и одновременно тяжел сверток. Как трепетно и страшно держать его в руках, грубых от оружия. – Я не смог, Мстислав, – Ранко склонил голову. – Не смог… Лют обнял его и почувствовал дрожь в бессильном теле. Ничего нельзя было сделать. Ранко предупреждал – все будет не так. Ребенок убьет ее. И они готовились к этому, как с самоотречением ждала часа будущая мать. – Я не виню тебя, друг. И знаю, что не будет лучшей подмоги Забаве, чем ты. Сновали вокруг безразличные ко всему люди. Кто бы мог подумать, что сердца так жестоки к боли других! Нельзя быть слабым, нельзя давать волю чувствам! И Ранко держался. Но силы иссякали, как слабела птица с подбитым крылом. Но он выживет. Ради них. Тех, кто еще в него верит. «Пойдем». – Лют мотнул головой в сторону ворот. – Да куда я, – вздохнул Ранко. Он хотел было уйти одному, спрятаться в своей избе. Вновь там станет пусто. Одиноко. Не будет там даже такой хозяйки. Не будет того, с кем можно поговорить. Снова один. Снова. Железной ладонью его направили на выход. Нечего спорить! Нужно привести себя в порядок, успокоиться, а потом и подумать, что делать дальше. Тем более, Верна тоже должна знать, что Зари больше нет.