Набат Хогсвальда зовет

«Газваген (нем. Gaswagen), газовый автомобиль, „душегубка“ — термин, используемый после окончания Второй мировой войны в научной и популярной литературе для обозначения мобильных газовых камер, применявшихся нацистской Германией в период Второй мировой войны для массового уничтожения людей путём отравления угарным или выхлопным газом.» © Википедия *** Прошло больше месяца с начала их с Иваном отношений, которые можно было охарактеризовать только одним словом — странные. Без начала, без экспозиции, завязки и кульминации. Свалившиеся как неотвратимая данность на голову. Гилберт обжимался с профессором магической Биологии по укромным уголкам, любовники хихикали, как восьмиклассницы, и творили глупости. *** Октябрь горел медными листьями кленов. Медленно, но верно раскисали дороги, а небо с каждым днем становилось все сумрачнее и тяжелее. Учеба в Хогсвальде шла полным ходом. Проводились внеплановые тесты, торжественные школьные концерты и экскурсии. Грузовик, крытый серым брезентом, наконец остановился. Перед взором любопытных курсантов предстал высокий ангар, покрашенный маскировочной зеленой краской. — Вот и прибыли, — мягко улыбнулся Почти Безногий Хельмут — призрак-испытатель 113 лет от роду. — Пожалуйста, выходите организованно и не забудьте ваши тетради. Мы запишем несколько основных правил прямо сейчас. *** — А как понять, что этот самолет – мой? — оторвался от конспектирования Бальшмидт-старший. — О, он сам тебя выберет, — откликнулся Почти Безногий Хельмут, полупрозрачный на полуденном солнце. Два еврея отворили скрежещущие ворота ангара. Из темноты пахнуло машинным маслом, темной магией и бензином. Люфтвафендорцы несмело брели между рядами изящных машин. Внешне они выглядели уснувшими, однако, когда Гилберт положил руку на бок зеленого Мессершмитта, он почувствовал, как под обшивкой лязгают зачарованные механизмы. От неживых самолетов тянуло теплом. Пруссак улыбнулся, совершенно механически погладил темно-болотный металлический бок. Что-то внутри машины громко щелкнуло. С призрачной радостью взявшийся из неоткуда профессор предложил: — Забирайся. Он тебя покатает. *** Самолет отбуксовали на взлетную полосу. Студенты столпились в сторонке, с завистью и опаской наблюдая, как пруссак забирается по крылу в кабину пилота. Опустился стеклянный колпак. Винт Мессершмитта загудел, набирая обороты. Наконец, машина двинулась вперед, урча, раскачиваясь на стыках бетонных плит и все набирая скорость. Быстрее, быстрее вперед. Штурвал под руками Гилберта дрогнул, ткнулся ему в ладони. — Тяни на себя. Плавно, — велел Почти Безногий Хельмут, устроившийся за креслом пилота. Бальшмидт выполнил указания. Мессер тряхнуло в последний раз, шасси оторвались от земли и легкий самолет начал набирать высоту. От ощущения полета в животе свернулся комок тошноты, в груди — опьянение свободой. Пруссак нашел в себе силы оглядеться. Под зеленым крылом со вздрагивающими закрылками распростерся на многие километры Лес. Среди деревьев блеснуло зеркало зачарованного озера. Над самолетом простиралось бескрайнее белое и хмурое небо. Потоки воздуха скользили по фюзеляжу, мимо стеклянного колпака Мессершмитта проносились рваные клочья серых облаков. Почти Безногий Хельмут удовлетворенно сообщил: — Прекрасно, Бальшмидт. Люфтвафендор получает 45 очков за вашу храбрость. Гилберт самодовольно улыбнулся, и тут призрак пропал. Видимо, они отлетели на слишком большое расстояние, и сигналы от могилы до сюда не добивал. Бальшмидт несколько струхнул. Черт его знает, как теперь возвращаться. А самолет, радуясь, что они остались одни, качнул крылом и загудел двигателем громче — снова набирая скорость. Они летели все выше и выше. Серые клочья облаков становились гуще, плотнее. Скоро Гилберт уже не видел ничего кроме набухших ватных комьев. Теперь ему стало совсем не по себе. Он уже было протянул руки к штурвалу, желая как-то помешать этому подъему в никуда, но тут сквозь тучи прорезался солнечный луч. Мессершмитт вынырнул над облачной завесой. Справа горело безмятежное золотое солнце, вокруг была голубая бесконечность. От увиденного пруссак почувствовал эйфорию первооткрывателя. Восторг первобытного человека, впервые добывшего огонь с помощью камня и прутика. Гилберт вскинул руки, касаясь холодного стекла крыши и закричал, пытаясь хоть как-то выразить те чувства, что раздирали его душу. — Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Они еще долго неслись над белой пеленой облаков. А потом Бальшмидт мягко коснулся штурвала и сказал: — Пора возвращаться. *** Гилберт открыл люк, выбрался на крыло, с него спрыгнул на бетонное покрытие. Он постоял немного, чувствуя, как радость от полета медленно растворяется в груди. Бальшмидт положил руку на зеленый бок Мессершмитта. И почувствовал, что сложная машина поет ему. Как в книге про Сибирского Цирюльника, которую они с Людвигом читали в тайне от всех прошлым летом. Немец прижался ухом к обшивке и долго стоял, очарованной этой музыкой неба, крыльев и свободы. Когда пруссак вышел из ангара, грузовик, который привез их сюда, пропал. Не было видно и студентов. Гилберта попросту забыли. — Вот блять, — коротко выругался он. Между Хогсвальдом и учебным аэродромом было добрых 3 мили. Бальшмидт досадливо сплюнул и зашагал по дороге, вздымая ногами клубы пыли. Деревья, росшие по обе стороны обочины, гнулись от порывов ветра. В скором времени небо посерело, налилось свинцом и пошел дождь. Стало промозгло и темно. Теперь Гилберт брел, пряча лицо в поднятом вороте своего мундира и зажав руки подмышками. В косых лучах ливня засветились фары — навстречу продрогшему пруссаку ехал неуклюжий газваген. Машина затормозила, визжа лысыми шинами. Из окна высунулся Брагинский: — Эй, садись. Немец забрался на пассажирское сидение. Нахохлился, наслаждаясь теплом, царившим в салоне. Иван повел машину на разворот и, не отвлекаясь от дороги, велел Гилберту раздеваться. — Там за креслом одеяло есть. Чертыхаясь, Бальшмидт стянул мокрые сапоги и брюки. Долго мучился замерзшими пальцами с пуговицами на рубашке. Закутавшись в шерстяной плед, прусс снял и нижнее белье. Нет, не то чтобы он стеснялся — Брагинский его много раз голым видел, просто ситуация была экстраординарная. По стеклу барабанил дождь, а из кузова, если прислушаться, неслись приглушенные крики. — Вань, у тебя там люди? — Нет, ну какие люди. Евреи. — И тут Бальшмидт легонько ухмыльнулся. — Я думал, что ты порожняком. Меня приехал специально спасать. Иван протянул руку, потрепал пруссака по мокрой голове. — Совмещаю приятное с полезным, кутенок. Этот „кутенок“ появился в речи Брагиснкого не очень давно, но уже выбешивал Гила до ужаса. Нет, ну несерьезно звать кутенком студента элитной военной академии, имеющего связи в правительстве и богатого папу там же. Однако Штирлица это не слишком останавливало. Брагинский подкрутил печку, в салоне стало жарко. Гилберт разомлел, закинул ноги на приборную панель и прикрыл глаза, собираясь вздремнуть. — Эй, а ну убрал. — Что, мешают? — Отвлекают. Пруссак послушно убрал ноги, помолчал. В красных глазах появился опасный блеск. Бальшмидт протянул руку и положил ее на колено Ивана. — Ты чего удумал? Гилберт скользнул ладонью ниже, накрыл пах Брагинского. — Отсосать тебе? — и тут же заалел, поняв, как дешево и глупо эта фраза прозвучала. — Я не против. Иван перехватил руль одной рукой, второй расстегнул пуговицы на брюках. Бальшмидт сглотнул, перегнулся, опираясь руками о боковину водительского кресла, взял член Брагинского в рот. Штирлиц положил ладонь на шею пруссака, массируя бритый затылок и поглаживая за ушами. Положение было не из комфортных — в ребра Гилу упирался переключатель передач, пруссак то и дело давился слюной, а иногда, когда машина наскакивала на выбоину, нехило цеплял Ивана зубами. В очередной раз закашлявшись, пруссак отстранился и разочарованно сообщил: — Я так не могу. Брагинский затормозил, прислушался. Крики евреев, задыхающихся от выхлопного газа, стихли. В кузове было тихо. — Все, готовы. Иди ко мне, кутенок. Гилберт сел на Брагинского верхом, и они долго целовались. Руки русского разведчика методично лапали задницу пруссака. Бальшмидт раздвинул ноги шире, податливо насаживаясь на возбужденный член Штирлица. Гил откинулся назад, упираясь ладонями о колени Ивана, довольно прикрыл глаза и уперся обнаженный спиной в руль. Раздался оглушительный гудок. Нервно дернулся Бальшмидт, не ожидавший подобной подлости от верного газвагена, заматерился на чем свет стоит товарищ разведчик, который тоже порядочно струхнул. — Еб твою мать! Потом оба расхохотались, и Брагинский снова поцеловал немца. В Хогсвальд уже по традиции вернулись после отбоя.