Донор

Темнота давила на него. Он прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, но ничего не вышло. Абсолютная, непроглядная тьма. Как будто он снова, как когда-то в детстве, спрятался в ящике для белья в родительской кровати, плотно закрывшись изнутри, потянув на себя верёвочку. Там ещё было тяжело дышать. А когда он разревелся во весь голос, безуспешно пытаясь выбраться из западни, в которую сам же и забрался, мамочка нашла его и наругала, шлёпнув по попе, приговаривая, что он мог там задохнуться и умереть. Маленький дурачок, ищущий неприятностей на свою задницу, как согласился с ней папа. Но мама, прижимая зарёванного мальчишку к себе в попытке успокоить, тогда ещё раздражённо заметила, что этим он пошёл в своего папочку, и отец смешно надулся. Трейн вернулся в реальность совсем на секундочку, проверяя своё состояние. Он моргнул - и тьма его подсознания рассеялась, демонстрируя множество различных музыкальных плакатов на стене, которые он копил многие годы, обмениваясь с другими мальчишками или выклянчивая их в магазинах, когда те снимали их с витрин. Он сидел на полу, опираясь спиной на край своей постели, поджав колени к груди. Руки, которыми до этого он обнимал ноги, соскользнули вниз, когда он ушёл в себя, теряя контроль над телом. Трейн стёр слюну, стекающую по подбородку, и ухмыльнулся. Ну точно как псих из дурдома. Смирительной рубашки и мягких стен не хватает. Если бы отцу не стало плохо ночью, то он бы обязательно заглянул к нему в комнату и лицезрел бы подобную картину, а после вызвал бы санитаров в белых халатах. Мама хотя бы постучит, прежде чем зайти, а Маленькая вообще вряд ли сюда сунется. После того, как отец побил его, крышка канализационного люка, которая до этого не жалела даже чуть-чуть поддаться под его пальцами, стала вскрываться. Медленно, тяжело, но она приоткрывалась, постепенно ломая блок, создаваемый лекарствами. Папаня, сам того не желая, помог ему в этом. Впрочем, «друг» в благодарность за это подсказал Трейну как оказать первую помощь, используя спирт как пеногаситель, чтобы родитель не задохнулся. Трейн охотно вновь нырнул в щель между крышкой и люком, проходя сквозь блок, уже не чувствуя, как собственное тело, обмякнув, упало на пол. Просто где-то отдалённо раздался громкий вдох, а потом скрипнула половица около его кровати. Темнота снова окружила его, принимая в свои объятия, даря чувство полной свободы. И он расслабился, позволяя поглотить себя, но всё ещё держал ухо востро на случай, если придётся отбиваться. Раньше он боялся приближаться к своему «другу», борясь с ним, но в итоге принял эту часть себя, и оказался не разочарован. Он спас его от огня. Однако уступать ему своё тело, чтобы позволить начать творить бесподконтрольный беспредел, Трейн по-прежнему не собирался. Двигаясь во тьме, выставив вперёд руку чтобы ни на что не напороться, он шёл, подобно слепому, куда-то вперёд в полной уверенности, что темнота скоро развеется. Дыхание почему-то уже было сбитым; юноша жадно глотал воздух, ускоряя шаг. Когда же это непроглядная темнота закончится? Когда он увидит хоть что-нибудь? Доктор Зиверс облажался. Не в первый раз уже. Мама, вернувшись из больницы, твёрдо намеревалась избавиться от него, лишив медицинской лицензии и отправить обратно в восточное захолустье, откуда тот был родом и жил, пока его не привязали к коменданту Восточного штаба генерал-майору Мустангу. Старику уже давно пора на пенсию, пусть он и мнит себя первоклассным специалистом, заламывая стоимость своих операций каждый год. Когда Трейн вместе с Маленькой на пару, перебивая друг друга, спросили её о папе – никого из семьи кроме неё в палату всё равно бы не впустили во избежание распространения каких-либо инфекций, – мама сказала, что пока папа находится без сознания и что он в более ответственных руках, чем этот хрен Зиверс. Трейн нырнул в тот момент в приоткрытый люк, выловив расплывчатый непонятный образ какой-то полной тётки, так ничего и не поняв. Мама не хотела думать сейчас ни о Зиверсе, ни о тётке. Она просто желала перекусить, принять ванну, чтобы смыть с себя аромат больницы, и лечь спать, потому что так и не сомкнула глаз, сидя у отцовской койки. Они с Ринслет не стали ей мешать. Он ушёл в свою комнату, чтобы никто не помешал ему устраивать прогулку по собственному подсознанию, а Маленькая отправилась к бабушке, прихватив своего узкоглазого. Тьма начала рассеиваться и парень на всякий случай моргнул несколько раз, чтобы убедиться, что это действительно так. Были смутные образы какой-то полянки где-то вдалеке. Он ускорился, желая скорее выйти на неё, освещаемую лунным светом, но как назло она только отдалялась от него. Издевательство. Самое что ни на есть. Трава шелестела под его босыми ногами, щекотала ступни и щиколотки. Она была влажной и густой, так что Трейну приходилось выпутываться из неё, поднимая ноги как можно выше при каждом шаге. Она была вонючей. На всю округу воняло чем-то металлическим, словно кто-то огромный долго держал монетку в руках. Что-то порезало его, оставляя неглубокий, но длинный след на светлой коже, и парень опустил взгляд, чтобы посмотреть на ранку. Вся трава под его ногами была красной. Она была покрыта кровью. Словно какой-то деревенский маньяк разделал коровью тушу прямо в поле, утащив все внутренности, оставив лишь багровые следы. У кого-то сегодня будет сытный ужин. Трейн двинулся дальше, смотря прямо перед собой, легко игнорируя кровь. Куда больше его заинтересовал силуэт на другом конце поляны, стоящий как раз на границе между лунным светом и абсолютной тьмой. Очертания человека были знакомы ему, он видел эту спину каждый день. - Рой! – Трейн не узнал собственный голос, с удивлением обнаружив, что кричала его мать. Он кричал голосом своей матери. Вытянув руку перед собой, юноша осознал, что сейчас его запястья были тоньше мужских, но всё равно были крепкими и хорошо развитыми, чтобы принадлежать какой-то другой женщине. И кольцо на безымянном пальце, на внутренней стороне которого было выгравировано «11.06.» - день свадьбы родителей. Об этом маленьком секрете он узнал лишь когда мама, порезавшись на кухне, сняла его, чтобы обработать ранку. Когда мальчик спросил об этом, она сказала, что это всё придумал папа заранее, ничего до этого не сказав ей, увековечив заветную дату на золоте. Силуэт впереди проигнорировал крик, продолжая стоять к ним спиной, держась за левый бок. Трейн рванул к нему, спотыкаясь и путаясь в покрасневшей траве. Чем ближе он приближался, тем сильнее слышался запах крови и больше травы окрашивалось алым – не багровым, как думалось сначала, пока он не вышел на свет. Голова отца качнулась, словно он услышал своё имя, но так и не понял откуда шёл звук. - Рой, пожалуйста! – снова позвала мама и Трейн ускорился, но запнулся о собственную ногу и рухнул на траву, пачкаясь в крови, проскользив по ней на животе практически к отцовской спине. Его рубашка тоже была в крови, похоже, он тоже падал здесь. Трава вокруг него была примята. - Я звал тебя, Риза, - у него был пустой, совершенно безжизненный голос с каким-то жутким клокотанием внутри. Напоминало о ночи, когда папа задыхался, захлёбываясь розовой пеной, и Трейна передёрнуло. Это зрелище точно будет сниться ему в кошмарах какое-то время. Как будто мало предыдущих снов с убийствами собственной семьи и кровью. – Я звал тебя, и ты пришла, милая, - отец медленно повернулся. Взгляд был остекленевшим, словно он был уже мёртв. Кровь полилась с уголков его губ, и рука, державшая бок, зажимая смертельную рану, безвольно опустилась вниз. Весь его левый бок был вспорот, вся кровь, залившая поляну, текла именно оттуда, и парень мог разглядеть поблёскивающие внутри раны органы. Определить какие именно он так и не смог, потому что кроме кишок, которые Трейн видел на обложке пластинки одной из музыкальных кретских групп ещё ребёнком – мама раньше не разрешала слушать такую музыку и разглядывать такие картинки, но запретный плод был слишком сладок, – ничего и не знал визуально. Внутри раны ещё шевелилось что-то белое, странно дёргаясь, извиваясь. И воняло уже не только кровью, но и гнилью. Блять. Трейн в ужасе отшвырнул окровавленный нож, который неизвестно уже сколько держал в своих руках, куда-то в траву. Он весь был покрыт кровью, лезвие блеснуло в лунном свете, отражая горящие безумные глаза мальчишки. И когда парень оторвал взгляд от ножа, подняв голову на мёртвого отца, стоявшего перед ним, окровавленные губы того растянулись в ухмылке. И за его спиной стоял «воображаемый друг», положив руки на отцовские плечи. Это ты убил его, Трейн! Трейн видел его в детстве множество раз – белый, но полупрозрачный, не имеющий лица, кроме, разве что, рта, который появлялся лишь когда он злорадно улыбался. Когда Трейн был совсем маленький, папа рассказал ему сказку про одного из сильнейших рыцарей и белое чудовище, что лишило того рыцаря зрения. Сказка была совершенно простой, закончилась даже очень счастливо – рыцарю вернули зрение и он после этого женился на своей королеве, - но только став гораздо старше мальчик осознал весь её смысл. Папа завуалировано поделился с малышом своей историей. Белое чудовище, лишившее рыцаря зрения, явилось к малышу в образе воображаемого друга спустя какое-то время – настолько сильно поразила сказка детскую психику. Со временем образ ослабел, оставив от себя лишь голос, но теперь он стоял перед Трейном, придерживая его мёртвого отца на этой злополучной окровавленной поляне. Протяни ко мне руку, мой милый мальчик, и я подарю тебе настоящие знания, которыми он с тобой никогда не поделится. Просто отдайся мне, мой милый мальчик. Трейн отшатнулся в ужасе, путаясь ногами в щекочущей ступни траве. Его пытались перехватить, выдернуть из собственного тела, отправить спать, но он не собирался уступать. Белые руки соскользнули с отцовских плеч, мёртвое тело рухнуло в траву. «Друг» шагнул вперёд, вытягивая руку. Смотри, Трейн, Огненный Алхимик умер. Да здравствует Огненный Алхимик! - Нет! – крик раздался и внутри, и откуда-то снаружи. Трейн резко выскользнул из люка, захлопывая его с громким ударом, не позволяя «другу» прорваться сквозь лекарственный блок, и нашёл себя лежащим на полу с широко распахнутыми глазами. Его дыхание было сбито так же, как и в подсознании. Мир расплывался от слёз, текущих по щекам, и когда он сел, опираясь затёкшей спиной на кровать, обнаружил, что его рубашка была мокрой от холодного пота и липла к спине. И не только рубашка. В нос ударил запах мочи, его домашние хлопковые штаны были мокрыми и тёплыми. Пятно расползалось по его паху, каплями уходя в левую штанину. В последний раз он обмачивался лет в десять, когда играл в ванне с утёнком, сидя одетый на божественно прохладном бортике. А потом резко увидел смерть папы, который в тот день должен был стать президентом Аместриса, и чуть не бултыхнулся в холодную воду, если бы его тогда не поймала мама. Мама! Трейн резко подорвался с пола, утирая рукой слёзы, и вылетел из комнаты, чуть не влетев в узкоглазого придурка, который нёс его сестре молоко и печенье. Всё как она любит в ночном дожоре. Синская подлиза, гостящий у них уже чёрт знает сколько. Папа ещё продлил этому уроду официальное разрешение, чтобы он мог дольше находиться в Аместрисе. Он ведь помогает Ринслет улыбаться, как же! - Свали! – хотел он было рявкнуть на пацана, но голос был тихим, хриплым и звучал совсем не агрессивно, а даже как-то жалко. Рин отшатнулся от него, видимо, вспомнив исход их предыдущей стычки, когда обложался и хотел было потянуться за ножом, если бы не закричала Ринслет. - Я вижу тебя насквозь, Трейн Мустанг, - прошипел синец, вжавшись в стену. – Если ты причинишь вред Рин… - Я сказал – свали! – прикрикнул Трейн, позабыв, что стоит в мокрых штанах и с зарёванным лицом, и навис над мальчишкой, но тот резво прошмыгнул в комнату Маленькой, хлопнув дверью. Сейчас он нажалуется ей, говоря какой старший брат плохой и злой, и они, малолетние дебилы, будут перемывать ему кости. К чёрту! Трейн распахнул дверь в родительскую спальню, входя внутрь. Мама металась в кровати, попав в объятия кошмара, терзавшего её уже более четырёх месяцев, и начало которого юноша поймал подобно радиоволне. А после позволив ему перетечь в своё русло, захваченное «другом». Как это было прошлым днём с Ринслет, когда она разделила с ним свой сон-воспоминание. Он забрался на папину половину огромной кровати, сдёрнув пуховое одеяло с горячего материнского тела. Как там отец аккуратно будил её? Трейн потянул руку к её спине, но невольно уставился на испорченную ожогами величественную татуировку, не закрываемую тканью сорочки. Он уже разглядывал её несколько раз в больнице, перерисовав тогда уцелевшую часть шифра себе в блокнот, чтобы вывести формулу самостоятельно, додумав испорченные части самому. И этой ночью он тоже её разглядывал, пока мама искала лекарство для папы. И теперь «друг» предлагал ему знания, которыми родители никогда с ним не поделятся. Отец уничтожил по большей части всё с левой стороны тату, при этом совсем не тронув текст на пояснице. Почему? По нижней части татуировки шифр был не особо важен? Трейн отодвинул ткань сорочки, приспустив немного ниже, и коснулся горячей кожи, водя пальцами по чернилам. Справа тоже были шрамы от ожогов, однако, часть текста сохранилась. И когда он изучал содержимое блокнота тайком ночами, то пришёл к выводу, что в той части формулы говорилось что-то про второй закон термодинамики. Да большая часть татуировки была больше физикой, чем чистейшей алхимией! Мама встрепенулась, почувствовав прикосновение, и Трейн одёрнул руку, вытаращившись на неё. Она хранила величайший секрет и кто-то внутри него жаждал разгадать его. Кто именно это был – сам Трейн или «друг», прорвавшийся через лекарственный блок – он не знал, но твёрдо намеревался усесться за старые учебники по физике, чтобы подробно изучить термодинамику, приближая себя хотя бы на маленький шажок к разгадке. Отец не был гением, хоть и был довольно умён. В конце концов, во время Ишварской Войны он был не сильно старше Трейна сейчас, но уже являлся Огненным Алхимиком, а значит у него были в голове базовые знания. Должно хватить хотя бы на расшифровку нижних фрагментов тату. - Что ты здесь делаешь? – сонно спросила мама, перевернувшись на спину, скрывая от него свою тайну. - Ты кричала во сне, - соврал Трейн, убирая липнувшие к лицу волосы. – Ты звала опять папу… - А, всё те же самые кошмары, - мама кисло улыбнулась, отмахнувшись. Хоть она и только проснулась, её лицо уже снова стало уставшим. – Я зову его, а он уходит от меня в темноту. Снова и снова. Ничего нового. - Насколько он плох? – тихо поинтересовался юноша, откинувшись на отцовскую подушку. - На самом деле, доктор Хэ даёт положительные прогнозы, - мама потянула руку к его голове, задумчиво намотав чёрные локоны на пальцы, – Она сказала, что он скоро будет в порядке, им просто нужно выкачать жидкость из его лёгкого. Кстати, - она встрепенулась, резко сев, случайно дёрнув Трейна за волосы, и он зашипел, отмахиваясь ото всех извинений, - который час? - Почти девять, - проворчал парень, почесав голову. - Я поеду в больницу, - мама медленно поднялась, не поворачиваясь к нему спиной. Не хотела лишний раз показывать тату – видимо, догадалась, что он касался её не просто так. – Почему ты такой мокрый, Трейн? – спросила она, заметив, как липла рубашка к его телу, а потом сместила взгляд на его мокрые штаны и её глаза расширились. - Да, я обмочился, - буркнул Трейн, прикрывая рукой пятно. – Мне тоже снился кошмар. Эти лекарства плохо на меня влияют, - пожаловался он. - Мой милый мальчик… - мама обогнула кровать и потянулась к нему, но Трейн взвился, резко бросившись к двери. Мой милый мальчик! - Не трогай меня! Оно твердило эти слова постоянно, а сейчас мама, сама того не ведая, напомнила ему об этом. И только сейчас Трейн понял, что в такой момент «друг» говорил с ним её голосом. Это было отвратительным открытием. Он открыл дверь с пинка – та жалобно скрипнула, умоляя смазать её наконец – и скрылся в ванной, оставляя хмурящуюся мать в одиночестве.