Донор

Её длинные ресницы затрепетали, и она нехотя открыла глаза, жалея, что её короткая передышка окончилась. Она лежала на узкой кровати полностью обнажённая, покрытая мурашками от сквозняка в спальне, и посмотрела на потолок безучастным взглядом. На её плоском животе уже давно засохла сперма, и мужчина, с которым она спала последние годы, закончил мыться, выключив в ванной душ, служивший для неё «белым шумом» и источником этакого небольшого умственного отдыха. Она так и не купила те синие шторы, которые так хотела, в спальню, и в её открытое окно уже проникали первые лучи восходящего солнца, окутывая комнату в тёплый розоватый оттенок. Воздух на окраине Централа был свеж всегда, но по утрам к нему добавлялся лёгкий запах зелени от лесополосы – парка, как её называли местные, – неподалёку. Где-то там чирикали птицы, радуясь новому дню, а за тонкими стенами их дома проснулся соседский грудничок – видимо, пришло время очередного кормления. Всё это расслабляло её, даруя коротенькую передышку перед очередным тяжёлым днём. Она так и не поспала этой ночью. Снова. И не поспит следующую. Нужно будет купить пачку аэружского кофе перед работой, не хватало ещё заснуть на дежурстве. - Лиси, - Ральф заглянул в спальню, застёгивая идеально отглаженную рубашку на идеальном подтянутом теле с идеальной до скрежета зубов армейской выправкой. Настоящий породистый аместриец с настолько правильными чертами лица и светлыми волосами, что ну хоть на выставку с ним иди. – Всё же немного румянца на твои щёчки я добавил, а то ты всегда такая белая, - он подмигнул ей и был явно доволен собой, наивно полагая, что именно он являлся причиной её уже хронической усталости, даже не подозревая, что все оргазмы она симулировала только для того, чтобы он быстрее покончил со всем этим и слез с неё. Их секс напоминал собой грёбаные военные нормативы: сорок секунд на грёбаные прелюдии, десять секунд чтобы плюнуть на ладонь и размазать всё это по своему члену, игнорируя все её просьбы об использовании грёбаной интимной смазки – от его слюны у неё постоянно был кандидоз и всё дико зудело, но ему было плевать, он её явно не слышал и не хотел слышать, - и пара жалких, не менее грёбаных минут на то, чтобы подёргаться в ней и завалиться спать. Он был худшим любовником из всех мужчин, с которыми она когда-то спала. Самым худшим. - Я, кстати, погладил и твой рабочий халат. А сейчас я ухожу, а ты, будь добра, смой с себя… эм… это, - он поводил рукой по своему животу и кивнул на неё. Господи, Ральф Беккер не только отвратительно трахался, но и никогда не называл физиологические вещи своими именами, говоря про её влагалище «молочная дырочка», про клитор, который так и не смог правильно найти – «кисонька», а его собственная сперма была «э-э-это». Она с трудом сдерживала рвотные позывы всегда, когда он так говорил. И она собиралась выйти замуж за этого этакого идеального мужчину с «грозной и воинственной писечкой» уже в конце этого этакого грёбаного апреля, чтобы угодить собственной матери. Она знала, что это была ошибка. Она знала, что ничего хорошего из такого брака не выйдет. Она знала, что это окончательно загубит её жизнь и похоронит её раньше времени от передозировки «кисонек». И всё равно шла на поводу у Грейсии, которая всегда знала, что лучше для её дочери. И если Грейсия считала, что брак с таким идеальным молодым офицером – перспективным, красивым и богатым: ведь Беккеры это как вторые Армстронги – будет её девочке только на пользу, то значит, этот брак с безмозглым солдафоном будет только на пользу, без каких-либо иных вариантов. Её мать всегда решала за неё все вопросы – даже самые маленькие и ничтожные, - не давая ей выбирать свой путь самой и жить своей жизнью. Если Элисия пыталась вылететь из этой золотой клетки, желая сделать что-то по-своему, то мать начинала внушать ей, что она не готова к этому, что это слишком опасно или что она просто не в состоянии сделать это. И когда дядюшка купил ей квартиру в новом районе на окраине города в подарок на её совершеннолетие, мать долго не желала отпускать её жить отдельно, пытаясь всячески удержать или хотя бы отложить переезд, постоянно напоминая, что Элисия всегда была под её крылышком и просто не сможет жить вдалеке от родительского гнезда. И Элисия вцепилась в эту квартиру зубами как в последний шанс, изо всех сил пытаясь выбраться из тюрьмы гиперопеки, радуясь, что новый дом настолько далеко от старого, что на дорогу уйдёт минимум полдня, за что всегда благодарила Мустанга. Но и даже после переезда и начала своей собственной жизни она по-прежнему была не свободной, потому что мама, хоть и слегка отстранившись и перестав давить на неё каждый божий день, всегда желала и будет желать своему единственному неоперившемуся птенчику только добра, продолжая неосознанно затягивать петлю на её шее. Элисия Хьюз – до конца этого грёбаного апреля пока ещё Хьюз – нехотя поднялась с кровати и, закутавшись в пуховое одеяло, сохраняющее её тепло, двинулась в ванну, ступая босыми ступнями по холодному паркету. Этот грёбанный тёмный паркет, кстати, тоже выбрала без её ведома мать, хотя сама Элисия ездила в строительный магазин вместе с дядюшкой, где они остановились на белом ковролине, который бы идеально подошёл к синим обоям её спальни. Она изначально хотела светлую спальню в синих тонах, чтобы находить в ней успокоение после тяжёлых ночных дежурств, а получила тёмное, загоняющее в ещё большее уныние нечто, а Грейсия твердила, что во всём виновата она сама. - Нужно было подбирать что-то светлое, у тебя ведь тёмный пол в комнате, ты же сама видишь, Элисия, - прошипела девушка собственному отражению в зеркале и сплюнула пену от зубной пасты в раковину. – А ещё тебе нужны цветы в доме, Элисия, - продолжила она передразнивать Грейсию, скорчив неприглядную рожу, обнажив дёсна, и принялась нещадно тереть их щёткой, пока те не начали кровоточить. Часть цветов, что мать понаставила в её собственном доме, давно уже превратились в сухостои, и Элисия их повыбрасывала вместе с горшками, грунтом и всякими удобрениями, когда наводила порядок в квартире. А другая часть была роздана соседям на гаражной барахолке, что в их доме проводилась каждый триместр. И дело было не в какой-то ненависти к растениям, которые окружали её всю жизнь, потому что у матери дома они были повсюду. Элисия любила цветы и умела за ними ухаживать, но у молодого интерна просто не было времени их вовремя поливать и приводить в порядок. Звуки льющейся воды - шум от напора из душа и плеск, когда её ступни опустились на нагретую плитку кабины, - успокаивали её, прогоняя все тревожные мысли. Психологи называли подобные звуки «белым шумом» и предлагали ставить его маленьким деткам, потому что он напоминает им звуки, прослушиваемые в материнской утробе. Элисия не была психологом, но рекомендовала бы включать подобные звуки и взрослым, особенно уставшим молодым интернам, которым уже двадцать четыре, а они до сих пор зависимы от мнения собственной матери и проживали чужую жизнь, ненавидя себя за собственное бессилие и неспособность полностью разорвать звенья этой цепи. Разорвать бы Грейсию с её гиперопекой. Разорвать бы грёбаного Ральфа с его рвотными заместительными. Разорвать бы всех этих грёбаных идеальных Беккеров, этих грёбаных аристократов, не понимающих и обижающихся, что она не приходит на все их грёбаные вечерние чаепития из-за работы. Она, наконец, ожила под тёплыми струями, ласкающими тело, и сняла с крючка мочалку, щедро полив её гелем. Она растирала кожу до красноты, пытаясь смыть вместе с потом и прочими жидкостями их тел прикосновения грязных рук и губ Ральфа. Какое счастье, что у неё сегодня дежурство – она не увидит раздражающего «Писечку» почти целых два дня! Почти целых два дня можно дышать полной грудью. Не будет грёбаной ненавистной «Лиси», не нужно будет создавать заинтересованность его обществом и снова имитировать оргазмы. Хвала тебе, доктор Зиверс, составивший именно такой график дежурств! Сделав на голове небрежный пучок – кому какая разница, что у неё на голове, если волосы всё равно будут спрятаны под медицинским беретом, - Элисия покосилась в зеркало, пытаясь понять, стоило ли краситься. Стоило. Определённо стоило нанести хотя бы румяна на щёки, потому что из-за усталости, бессонницы и бледности она выглядела так, словно провела ночь в компании призраков. Впрочем, Ральф со своими горизонтальными телодвижениями не шибко от призраков отличался. Трамвай подошёл чётко по расписанию и пока заполнялся пассажирами, Элисия уселась за своё привычное место у окна, безразлично рассматривая здание новенькой пекарни, где Грейсия перед каждым своим визитом покупала грёбаные круассаны, игнорируя слова дочери о том, что эти круассаны у неё уже в печёнках. На витрине, повёрнутой к чистому окошку, красовалась свежая выпечка, напомнив о том, что она так и не купила себе ни кофе, ни какого-либо перекуса. А ведь она когда-то на кондитера думала поступить и печь красивые тортики, продавая втридорога. Вернее, её мать хотела и внушала, что кондитеры и зарплату хорошую получают, и работают либо недалеко от дома, либо из дома. А вот сама Элисия тортики пекла крайне посредственные и даже знаменитый в своих кругах материнский яблочный пирог у неё выходил до ужаса сухим. Только Грейсия была как всегда непробиваемой и всё пыталась подсунуть ей кулинарный техникум после окончания школы, стоило выйти с выпускного бала с документами об окончании с высшими баллами. И не было бы счастья собственного выбора, идущего наперекор материнскому желанию, и свободного пути, как помогло несчастье. Чужое. Мустанги тоже были её семьёй в каком-то роде, и с ними дышалось куда легче, потому что они проживали свои жизни, а не навязывали что-то ей. Когда родился Трейн, Элисия чувствовала себя старшей сестрой. Не как с Элриками, которые приезжали в Централ со своими погодками, мотаясь из Ризенбурга до Раш Вэлли и обратно, живя на два города одновременно и иногда заглядывая в гости, а полноценной старшей сестрой, просто потому что Мустанги были здесь рядом и приезжали в столицу куда чаще, и когда мальчику исполнилось девять, то они переехали в пригород Централа окончательно. Ей было лет двенадцать, в её классе появился новый мальчик – весь из себя красивый и загадочный, - и она ходила пару раз с ним в парк после уроков, но Грейсия, узнав, начала щебетать о том, Элисии стоило бы подождать и не гулять с мальчиками, потому что было бы неплохо в будущем породниться с Мустангами: ведь этого наверняка захотел бы папа, будь он сейчас жив. Но младший Мустанг не интересовал её от слова совсем, потому что между ней и малявкой Трейном было шесть лет разницы – ужасно много для детей и ничтожно мало для взрослых. С мальчиком из класса так ничего и не получилось, а остальных подростковых ухажёров приходилось скрывать от матери, чтобы не выслушивать её причитаний о том, что Элисия такая нетерпеливая, не желает подождать, когда подрастёт малыш, и всё прочее. Ей было шестнадцать, когда Гвендолин Элрик – одна из любимых названных сестрёнок из-за своего бойкого характера, - устав слушать её нытьё о надоедающей матери, пробурчала, что с мальчиком надо просто разругаться так сильно, чтобы он её возненавидел и показывал это всем своим видом. И тогда Грейсия, видя, какое отвращение он испытывает к девушке, перестанет давить. И Элисия, устав быть заложником маленького и ничего не подозревающего Трейна, поехала к Мустангам с твёрдым намерением покончить со всей их дружбой, чтобы стать независимой хотя бы от этого желания матери. Но ехала она в день смены режима в стране, когда во главе вставал дядюшка, несущий демократию. И о том, что в старшего Мустанга стреляли, она узнала только когда ей открыли двери зарёванные дети, бьющиеся в истерике от того, что «папу убили». И Элисия ревела вместе с Трейном и Ринслет, сидя в большой гостиной, готовая в любую секунду броситься к телефону, если на него начнёт звонить тётушка Риза. И у неё просто не хватило духу сделать десятилетнему ребёнку ещё больнее. В тот день Элисия собралась с духом и впервые наорала на мать, высказав ей всё, что она думает об этом её «вот подожди, увидишь, каким красавчиком и выгодной партией малыш Трейн вырастет». И трусливо сбежала, громко хлопнув дверью, оставив Грейсию рыдать и причитать о неблагодарной дочери, для которой она делает всё и вся, в одиночестве. Ту ночь она провела у кровати раненого дядюшки в больнице, плача у него на животе, пока тот спал, забывшись в наркотическом сне. К счастью, мать больше никогда не поднимала эту тему. А уж после события, произошедшего на Новый Год, так вообще шарахалась от Трейна как от прокажённого, наверняка радуясь, что Элисия всё же не завела с ним отношений. А потом через пару лет заболела Ринслет. И Элисия безумно хотела помочь Мустангам хоть как-нибудь. Решение стать врачом всплыло как-то само, когда она услышала, что из-за кардиомиопатии маленькой девочке нужна пересадка сердца, а специалистов, способных на такое, по стране можно по пальцам пересчитать. И так появилась цель. И такой вариант нехотя, но приняла мать, услышав все её доводы и аргументы, пробурчав, что общение с Роем превратило её в такую же наивную глупышку, как он сам. - Хьюз, я надеюсь, что твоя ночь была настолько продуктивной, насколько ты выглядишь, коль ты не способна дотерпеть до брачной ночи, - произнёс доктор Зиверс с иронической усмешкой, смерив её холодным взглядом, стоило ей только ступить на порог его кабинета в ожидании указаний. Его блёклые голубые глаза впивались в неё словно острые иглы и открыто осуждали за бессонные ночи, за секс до брака, за то, что она выглядела, как гребанный вампир в своей рабочей бирюзовой пижаме и этом идеально выглаженном Ральфом халате – как будто ему требовался повод, чтобы кого-то осуждать! Из всех практикующих по стране врачей, способных проводить трансплантации донорских органов, ей в кураторы достался именно этот надменный и неприятный человек, что до февраля горделиво называл себя «личный доктор президента и его семьи», а после попал в немилость, растеряв практически всю свою команду из-за своей непростительной ошибки. От него отворачивались коллеги, от него отворачивались многие пациенты, но Элисия оставалась с ним и была верна ему, не перебежав к другому врачу, хотя иногда безумно этого хотела. У этого противного человека можно было многому научиться во время операций, стоя вторым ассистентом, – а теперь уже и первым, стоило не менее противному Хартманну уйти ассистировать к доктору Хэ только потому, что ей передали в руки Мустангов. А сами Мустанги даже и не подозревали, кто стоял за спиной Зиверса почти уже год и даже сшивал грудную клетку Ринслет на крайней операции, дрожа от волнения, накладывая стежок за стежком. - Бессонная ночь никак не отразится на моей работе, - выдержав его долгий взгляд, решительно отозвалась Элисия, с трудом удержавшись от подкатившего зевка. - Очень на это надеюсь, Хьюз, потому что мы сегодня дежурим в «скорой помощи». И пока затишье, пойди выпей кофе, деточка, - в голосе Зиверса послышалось что-то похожее на одобрение, и он снова уткнулся в бумаги, изучая кого-то из пациентов. Элисия кивнула и выскользнула из кабинета. Кофе ей действительно был необходим. Ранее утро окутывало пустые больничные коридоры тишиной и полумраком, и она двигалась в ординаторскую сквозь мерцание ламп, словно в каком-то дешёвом фильме ужасов, где вампиром была сама Хьюз, а её чёрные мешки под глазами удостоились отдельной главной роли. Воздух был наполнен ароматами дезинфицирующих средств, а полы аж до тошноты были вылизаны до блеска. Девушка с трудом подавила ребяческое желание сплюнуть, чтобы этот оплот стерильности и чистоты был нарушен, а пожилая санитарка, несущая судно из-под кого-то, швырнула бы его ей вслед от негодования. Горячий пар поднимался из чашки, и Элисия подержала над ним замерзающие ладони. Она забыла зайти в магазин и взять пачку аэружского, поэтому приходилось давиться той бурдой, что синцы гордо именовали кофе – уж лучше бы они продолжали выращивать только чай на своих плантациях. И та крохотная булка, которую она заглатывала практически не пережёвывая, тоже была нагло утащена из чьего-то пакета, что было достаточно частым явлением у уставших молодых медиков. - Эй, ты же из бригады Зиверса, верно? - её окликнул точно такой же интерн только из травматологии, если судить по цвету его пижамы. Она засунула остатки булки целиком в рот, набив щёки словно хомяк, и повернулась к нему, пытаясь всё это прожевать. – Там суицидника сейчас привезут, а наши все заняты прибывшей аварией, - он выглядел не лучше неё самой – такой же белый, такой же уставший и с такими же мешками под глазами от вечного недосыпа, - ещё и запыхался, явно бегая по коридору, разыскивая свободные руки, кому можно сбагрить пациента. – Твои там уже согласились взять его себе. И когда Элисия спустилась в отделение неотложки, перепрыгивая через несколько ступенек, чтобы догнать остальных из своей команды, машина «скорой помощи» уже прибыла, и Зиверс уже раздавал приказы направо и налево, а вокруг него метались, словно цыплята около мамы-курицы, потревоженный младший персонал. Суицидник оказался суицидницей: невысокий и угловатый подросток с сумасшедшим чёрно-красным макияжем, который был сейчас так популярен у молодёжи после выхода новой книги про вампиров – что греха таить, Элисия и сама так красилась в выходные, радуясь, что не нужно наносить лишние слои косметики для того, чтобы обелить кожу и нарисовать себе мешки под глазами – после дежурств всё это уже входило в комплект. Но бледность девчонки была явно не искусственной, добытой с помощью использования обеляющего крема, а была последствием кровопотери. Оба бедра были сломаны - об этом в открытую говорила поза «лягушки», в которой она лежала, но Элисия не стала надолго задерживать взгляд на её ногах: этим пусть занимаются ортопеды, раз уж кровотечение уже остановлено. Девчонка была в полуобморочном состоянии и хрипела, а слёзы, льющиеся из мутных зелёных глаз и стекающие по перепачканному кровью и грязью веснушчатому лицу, затекали ей в уши. И вдохи давались ей с явным трудом, заинтересовав Хьюз куда больше всего остального. Всё тело было исцарапано чем-то, и её рыжие волосы были заплетены в неопрятную косу, из которой торчали какие-то ветки и листва, а вся её одежда была перемазана весенней грязью и молодой травой. С высоты сиганула, дурёха, не иначе. Элисия, подбираясь ближе к Зиверсу, бросила косой взгляд на документы, заполненные фельдшерами со «скорой». Эмери Стенгер, с которой как раз срезали одежду, превращая явно дорогие вещи в элитное тряпьё для мусорного ведра, было всего четырнадцать лет. Она была ровесницей младшей дочурки Элриков и чуть-чуть старше дочки Мустангов, и Элисия на секунду попыталась представить на месте этой Эмери элриковскую язву Эльзу, но так и не смогла. Господи, да из-за чего можно решиться убить себя в четырнадцать лет? - Чего в облаках летаешь, Хьюз? – Зиверс ощутимо пихнул её локтём, слушая дыхание пациентки, прикладывая стетоскоп к расцарапанной груди. – А на что эта идиотка приземлилась? – задал он вопрос в пустоту, но фельдшер, привёзший девчонку и всё ещё топчущийся неподалёку, что-то тихонечко прошелестел, и Зиверс, скривившись, повернулся к нему, бросив стетоскоп в сторону Элисии. Она поймала, привыкнув к подобному отношению, и, сунув душки в уши, приложила головку инструмента к груди, пытаясь сосредоточиться на дыхании девчонки и абстрагироваться от ора куратора на бедолагу фельдшера. Получалось не очень: Зиверс как всегда был чрезмерно громким и грубым, а доктор со «скорой» был ещё явно зелёным и никак не мог дать отпор, стушевавшись под криками агрессивного старикашки. - Доктор, - тихо позвала Элисия, зная, что на неё подобный ураган, полный воплей о том, что «нужно говорить громко, чтобы тебя услышали», не обрушится, и Зиверс, ценящий её верность, услышит её в любом случае, независимо от громкости. - Предполагаемый диагноз, Хьюз? – оторвавшись от наездов на бедного фельдшера, лениво поинтересовался тот. У них это было что-то вроде игры, где сначала пациента смотрел Зиверс, а потом подтверждала Хьюз, достаточно быстро усваивая практические знания подобным способом. - Травматический пневмоторакс, очевидно, - тут же выпалила она, поймав одобрительный кивок, и немного подвинулась, чтобы уступить место Грете – довольно высокой, но очень юркой медсестре, устанавливающей катетер в центральную вену дёрнувшейся девчонке. - Твои действия, Хьюз? Что ты будешь делать прямо сейчас? – Зиверс двинулся к ней, надвигаясь словно стихия, угрожающе пощёлкивая пальцами, требуя немедленного ответа. В любом случае, это был не первый пневмоторакс на её практике, и куратор об этом естественно знал, поэтому Элисия отозвалась достаточно сухо: - Нужна аспирация воздуха с помощью дренажной трубки или можно ввести… - ей как раз уже подавали иглу, когда Зиверс перебил её, отведя руку медсестры в сторону: - А у тебя нет на это времени, Хьюз, и ты находишься не в больнице, а где-нибудь в магазине, - Элисия вытаращилась на него, не понимая, к чему он клонит. А доктор, казалось, откровенно над ней глумился, наблюдая, как она загружается, растерянно пытаясь вспомнить и отыскать другие варианты помощи. Нет, её ответ был верен, но почему-то его он не устроил. – Представим, что у пациента геморрагический шок, и пока ты возишься, он помрёт, не дождавшись даже «скорой», - Зиверс достал из нагрудного кармана красивую сувенирную ручку и помахал ей перед изумлёнными зелёными глазами. – Учись использовать подручные предметы, деточка, - колпачок и стержень полетели куда-то на пол. – Придержите эту маленькую идиотку! Это был абсолютно бесполезный акт насилия над пациентом, но даже Элисия не успела его остановить. Корпус ручки оказался достаточно крепок, чтобы вонзиться в четвёртое межреберье не сломавшись, и девчонка на столе внезапно отыскала в себе силы для жалких попыток вырваться из-под цепких рук Зиверса. Она извивалась под ним, шипела от боли, дёргала руками, чуть не выбив себе капельницу с физраствором, но к Зиверсу подключилась Крошка Хелен – большая и грузная медсестра, пугающая своим грозным видом поступающих пациентов, - придавив Эмери локтём, пытаясь успокоить. Придурок! Какой же придурок! Почему нельзя было использовать грёбаную иглу и не заставлять и без того поломанную Эмери страдать ещё больше? Грёбанный старый садист. - Мне нужна биохимия и общий анализ, - сказала Элисия, не обращаясь ни к кому конкретно, зная, что кто-нибудь из младшего персонала обязательно выполнит её поручения. Она прикрыла глаза, считая до десяти в уме, чтобы абстрагироваться от плача, стонов и ласкового щебетания Крошки Хелен, воркующей девчонке утешающие слова, и попытаться снова спрятаться под толстой бронёй безразличия. - Уже всё взяли, доктор, - ей протянули бумаги, и Элисия бегло пробежалась по строчкам взглядом. Вот тут всё плохо, да и там тоже. Да девчонке просто повезло, что её сразу передали торакальным хирургам, а не отправили вначале к ортопедам! Хотя нет, наверное, всё-таки не повезло, она ведь планировала себя убить, а тут её спасают… Помимо пневмоторакса у Эмери было ещё что-то не так с лёгкими, если судить по показателям биохимии и сатурации, и определить что именно не так можно будет только с помощью ультразвукового исследования и рентгена грудной клетки. И неплохо бы пополнить сейчас объём крови, чтобы снизить нагрузку на сердце, а не разбавлять её физраствором. - Принесите пакета три… - Элисия перевернула страницу, чтобы посмотреть общий анализ, и замолкла, уставившись на группу крови и резус. Её сердце забилось быстрее, и собственный пульс пару раз, наверно, приблизился к птичьему пульсу девчонки, разложенной на столе. Эмери Стенгер пыталась покончить с собой, но не Хьюз и остальным судить её за этот поступок. Другое дело – действительно ли она хотела умереть? Не было ли это обычной подростковой попыткой привлечь к себе внимание? - Какая кровь нужна, доктор? – Грета, закончив с установкой мочевого катетера, повернулась к Хьюз, вскинув бровь. Её явно удивила заминка молодого интерна, и Элисия осознала, что молчит слишком долго, привлекая к себе лишнее внимание остальной команды. - Первая отрицательная, - отозвалась она, пытаясь подавить какие-либо эмоции в голосе, хотя чувства переполняли её и разгорались всё сильнее внутри, словно грёбаное пламя. Вся команда таращилась на неё, прекрасно зная, какой семье всегда была нужна такая кровь. И вся команда любила дочурку президента Мустанга, оберегая то ничтожное количество пакетиков, запрятанное в недрах холодильных установок в отделении трансфузиологии, которые могли понадобиться в любой момент. И чаще всего в момент неподходящий, потому-то и стали тянуть кровь уже и из самого Мустанга. И на неё смотрели все. Все, кроме Зиверса. - Ха! – тупо отозвался куратор, разглядывая угловатого и худого подростка с ручкой в груди на столе, словно у них не было проблем с повышенной потребностью некоторых групп крови. – А чем вы её ширнули? – он повернулся к ничего не понимающему фельдшеру, сжавшемуся в углу под его взглядом. - Так ведь всё по стандарту – промедолом, - промямлил парнишка, разглядывая лица всей команды. Действительно, откуда работнику «скорой» знать, отчего у всей команды скривились лица, когда Элисия огласила группу крови подобно приговору. - Чудесно-чудесно, - замурлыкал куратор, явно получая от ситуации какое-то садистское удовольствие. Это его качество Элисия ненавидела даже больше, чем отсутствие какого-либо чувства такта. Этот человек воспитал двух не менее противных детей – Клара из отделения интенсивной терапии строила из себя абсолютно незаменимого реаниматолога в их больнице, а Оливер всегда отказывался от пациента, если узнавал, что у того нет дорогой страховки, - но и при этом каким-то чудом выпускал из-под своего крылышка достаточно хороших врачей. - Грета, подай сюда наши любимые бумажечки, - продолжал Зиверс, нависнув над лицом Эмери, похлопав ту по щеке. Девчонка повернула явно отяжелевшую голову в его сторону и посмотрела на него мутным взглядом: - Не Грета… Я Эм… - пролепетала она, не до конца осознавая происходящее. Сама Элисия, в отличии от многих своих коллег, никогда не пробовала на себе действие промедола даже эксперимента ради, однако, судя по пациентам, болевой синдром он снимал на ура, оставляя последнюю каплю рассудка плавать где-то среди тягучего тумана бреда. Голос у девчонки был сиплый до ужаса, её нужно было скорее посмотреть с помощью аппаратуры и перевозить в операционную. И давление, как назло, продолжало падать, намекая на внутреннее кровотечение, гарантированное при падении с высоты. - Доктор, - беспокойно позвала Элисия, продолжая наблюдать за монитором, но куратор отмахнулся от неё, как от мухи. - Да плевать мне, кто ты там, - откликнулся Зиверс, вырывая из рук замявшейся медсестры документы с согласием на добровольное пожертвование своих органов в случае смерти мозга. – Ты пока ещё что-то соображаешь, что уже хорошо. Тебе нужно подписать здесь и здесь, потому что благодаря Мустангу и его парламенту всё теперь делается по бумажкам и через жопу, - он отобрал ручку у Греты и пихнул девчонке между пальцев. – Левша, правша? Скорее всего, правша, да? – продолжал он нагружать Эмери мозги, прекрасно зная, что от шока и влияния промедола мысли в её голове напоминали пригоревшую манку с комочками. - Доктор! – Элисия вцепилась ему в руку, не отводя взгляда от монитора. Давление продолжало падать, приближаясь к критическим значениям. Плохо. Очень-очень плохо, надо срочно поднимать, иначе скоро можно будет звонить Мустангам, и они кипятком уссутся от счастья. Что было бы не очень хорошо со стороны медицинской этики, но будет просто чудесно с точки зрения человека, максимально приближённого к их семье, практически являющегося членом семьи, пусть они и не были связаны общей кровью. Хотя и Зиверс может специально растягивал время, чтобы вновь всплыть перед президентской семьёй в новом свете, купаясь в их пожизненной благодарности за спасение жизни Ринслет? На жалование семейного врача Мустангов он ведь умудрился купить несколько квартир для себя и своих деточек, которым так же и оплатил обучение в медицинском. Глупо терять такой щедрый кошелёк, осыпающий монетами, подобно Золотой Антилопе из восточных сказок. На самом деле, Элисия никогда не была дружна с Ринслет. Если шесть лет легко стёрлись, стоило стать старше, то двенадцать лет всё ещё было слишком много. Сама Ринслет в глазах Хьюз была всегда мрачной и серьёзной, как героиня какого-то готического романа, и если до болезни она ещё как-то могла посмеяться над чем-нибудь, то после растеряла все свои эмоции, оставив только крик и плач. Она заболела, и Мустанги начали отдаляться от общества своих старых друзей и знакомых, уйдя в изоляцию в пригороде Централа. Она выкачивала из своей семьи счастье и улыбки, подобно какому-то паразиту, делая дядюшку и тётушку какими-то блёклыми, пытаясь слить их со своим серым фоном, загоняя их в многолетнюю глубокую депрессию, от которой они уже вряд ли отойдут даже после её смерти. И Элисия не хотела, чтобы из неё высосали радость подобным образом, поэтому не сближалась с девочкой, держась в стороне. И хотела спасти скорее не её саму, а её семью. Вернуть им краски в жизнь, и вернуться в их семью самой, не опасаясь превратиться в такую же тень, какими были сейчас Рой с Ризой. И это бы можно было всё сделать сейчас, но проклятая совесть требовала отбросить все подобные мысли и просто выполнять свою работу. Да и бумаги Эмери подписать не успела: давление рухнуло окончательно, уводя её в клиническую смерть, и ручка, выпавшая из пальцев, покатилась по полу. Прекрасно. Чудесно. Просто, блять, замечательно! - Грета, кровь! – крикнула Элисия, подгоняя юркую медсестричку. Очень хотелось дать Зиверсу затрещину за то, что тянул время со всеми своими бумажками, но когда Хьюз повернулась к нему, чтобы высказать всё что думает о нём, тот уже качал девчонку. Качал достаточно грубо, учитывая вероятные сломанные рёбра, но выбора не было – Зиверс никогда не отдавал своих пациентов смерти без борьбы. - Что будешь делать, Хьюз? – пыхтя, спросил он, покосившись на неё, продолжая упираться в грудину ладонями. Крошка Хелен, склонившаяся над девчонкой с мешком Амбу, тоже подняла взгляд на Элисию, дожидаясь указаний. - Адреналин и атропин внутривенно, - меняясь местами с Хелен, отозвалась Элисия, пытаясь подстроить нажатия на мешок с ритмом куратора. - Внутривенно, да? – Зиверс издал смешок, и Хьюз прикусила губу, осознавая собственную глупость. Действительно, какая же там вена без давления! - Значит, внутрисердечно, - пробормотала она, но Крошка Хелен, посмотрев сначала на саму Элисию, а потом и на Зиверса, закатила глаза и постучала по стойке с капельницей: - Всё давным-давно установлено. Время замерло, остановив свой ход. Элисия неотрывно следила за действиями куратора, реагируя на каждое тридцатое нажатие, двойным сдавливанием мешка. Линия на мониторе продолжала оставаться прямой. Коллеги, занимающиеся своими пациентами, бросали на них косые взгляды, привлечённые шумом приборов. Элисия нервничала. Зиверс уставал качать. А Эмери всё никак не заводилась, словно и вправду собралась умереть. - Меняемся, Хьюз, - утирая пот со лба рукавом халата, произнёс куратор, перехватывая мешок из её рук. Рёбра ходили ходуном под её ладонями. Элисия изо всех сил старалась избавиться ото всех мыслей, оставив в голове лишь сухой безэмоциональный счёт, но выходило из рук вон плохо. Она смотрела на Эмери, смотрела на родинку на её шее, больше напоминающую своими размерами родимое пятно, и думала, думала, думала обо всём на свете, не в силах сосредоточиться на нажатиях. Раз-два. На её десятилетие выдалось безумно жаркое лето, и мама повезла её на летних каникулах в Восточный регион. Она помнила, каким огромным был живот у тёти Уинри, когда они заехали в Ризенбург на пару дней. Помнила, как носилась по прохладному ручью босыми ногами, играя с элриковской малышнёй в догонялки, безобидно дразня очкастого Эдвина, за что его сестра Гвен свалила её в воду, подставив подножку своей длинной ногой. Десять? И когда они отдыхали в тот же год в Ист-Сити, приехав в гости к Мустангам, они с Трейном бегали воровать клубнику с участка соседей. Трейн ещё не строил из себя взрослого и серьёзного, он искренне и по-детски улыбался и зачем-то показывал ей, как он умеет писать без рук, за что ему потом дал подзатыльник дядюшка Рой, требуя «спрятать свой краник от глаз юной девицы». Элисия ещё успела заприметить родинку, напоминающую бабочку, на его пояснице, когда малыш спускал шорты. Двадцать? Разница в шесть лет с Трейном стала незаметной во взрослом возрасте, размыв границы между их интересами, и Элисия, лёжа на диване с бокалом, стала получать какое-то эстетическое удовольствие, разглядывая красивого юношу, вертящего бутылку чудесного аэружского вина. Она всё удивлялась, как в него мог превратиться тот вчерашний мальчик, что писал на соседский забор на глазах у девочки. Трейн всегда был со странностями, но он был красив. Чёртовски красив, отчего Элисия ощущала уколы какой-то острой ревности и странной удовлетворённости, стоило тому открыть свой рот и рассказать про очередную брошенную малолетнюю потаскушку. Может быть, мама всё же была права, и ей стоило просто подождать, пока милый утёнок не расцветёт, превратившись в чудесного лебедя. И не отдавать его сердце в руки Вэнди, в тот день, когда она притащила его к ней домой с ножом в груди. Да ему тогда просто повезло, что рана оказалась не глубокой и не стоящей пристального внимания врача, иначе Элисия развернула бы операционную в собственной гостиной, напоив того опиоидами и приведя в порядок рану, выпроводив Элрик прочь. И может быть у них что-нибудь да и получилось, и вместо отныне брюхатой Гвен около его плеча стояла бы сама Хьюз, носящая его дитя под сердцем и оберегая физическое и психическое здоровье молодого человека, не дав съехать с катушек после Нового Года и вовремя всё купировав. В любом случае, Трейн был окончательно и бесповоротно потерян для неё, принадлежа теперь только Вэнди и её ещё не рождённому ребёнку, а сама Элисия со дня на день скоро двинется к алтарю, подобному эшафоту, в объятия мерзкого Ральфа. Она моргнула, и слеза предательски скатилась по щеке. И сейчас уже Элисия чувствовала напряжение в руках, осознавая, что так долго, как Зиверс, у неё качать не получится. У него-то годы подобных тренировок, годы подобных ситуаций, отчего он продолжал оставаться холодным и бесчувственным к ситуации, в то время как сама Хьюз уже практически рыдала, ничего не видя перед собой из-за выступающих слёз усталости, обиды и чувства собственного бессилия. Ей было жалко отдавать в руки смерти девочку, разложенную на столе под её руками. Ей было жалко отдавать в руки Гвен – хотя этой дурёхе самой больше нравилось, когда её называли Вэнди, - человека, к которому пробудились спящие чувства всего-то пару лет назад. Ей было жалко отдавать в руки Ральфа Беккера своё собственное тело, свою собственную душу и свою собственную судьбу, идя на поводу своей собственной матери. Тридцать. - Хьюз, меняемся, - голос Зиверса звучал откуда-то издалека. Элисия снова сморгнула слёзы и отчаянно замотала головой, продолжая давить на грудную клетку. Эмери Стенгер. Она ведь была чьим-то ребёнком, пусть и совершившим глупость. И ей, наверное, тоже не хотелось какого-то вмешательства в её судьбу, раз она решилась на столь отчаянный шаг, на который никогда не сможет решиться сама Элисия. А её родители могли сейчас сидеть в холле, как обычно сидели Мустанги, ловя удивлённые взгляды зевак, и прижимаясь друг к другу в отчаянии, пытаясь безмолвно утешить друг друга, пока их дочь лежала на операционном столе. - Хьюз, деточка, отдохни, - куратор стиснул пальцы на её плече, и Элисия вскинула голову, чтобы посмотреть, кто сейчас обеспечивает девчонке вентиляцию лёгких. Грета встретилась с ней взглядом, ловко поймав её ритм и подстроившись под него. Вся команда Зиверса действовала как грёбанный единый механизм, в котором Хьюз всё ещё не нашла своего места. - Что делаем с кровью, доктор? – откуда-то сзади раздался грудной голос Крошки Хелен. - Оставь. Лучше свяжись с Мустангом, - сухо откликнулся Зиверс, бросая взгляд на часы, висящие над дверью, готовясь объявить время смерти. И ведь ещё только грёбаное утро! - Не надо! – заорала Элисия, не позволяя куратору провозгласить приговор. Люди в помещении оборачивались на неё, но ей было плевать, она продолжала надавливать на грудину, игнорируя окружение. – Вливай, Хелен, я качаю! Десять! Двадцать. Тридцать… - Ах, деточка… - выдохнул Зиверс, погладив её по спинке. Хьюз брыкнулась, подобно мустангу под всадником, пытаясь сбросить его руку. – Это не последний твой пациент, который скончается у тебя на руках. Ты ведь понимаешь, что у всех хирургов есть личное… - он внезапно замолк, не окончив фразу, и резко рванулся вперёд к монитору, больно зацепив Элисию локтём. Появился пульс. Слабый, но он был. Сердцебиение Эмери звучало как музыка. Как грёбанная любимая песня, что ставишь на повтор снова и снова, доводя себя до экстаза, а соседей до нервного срыва. Завела. Чёрт возьми, завела ведь! Элисия опустилась на корточки, разглядывая собственные трясущиеся от напряжения руки, позволив себе минутную слабость, пока к столу подвозили аппаратуру и готовили инструменты. Она разглядывала свои коротко обстриженные ногти, не видевшие лака со времён учёбы в университете, и внезапно поняла, что перед свадьбой ей обязательно сделают какой-нибудь цветастый маникюр. - Ах, моя дорогая Лисия, - звуча максимально сладко, как и тот чай, что им подала прислуга во время очередного чаепития в саду у Беккеров, как-то обмолвилась будущая свекровь, - тебе ведь не придётся работать после замужества! Ральф сможет обеспечить всю вашу семью до самой старости. - Я люблю свою работу, - сдержанно отозвалась тогда Элисия, чувствуя жуткую тоску и желания напиться чего-то куда крепче отвратительно сладкого чая. – И я не планирую бросать свою карьеру. - Ах, Лисия, ты ещё так молода и наивна, - рассмеялась госпожа Беккер, прикрывая лягушачий рот распахнутым веером. – Неужели ты думаешь, что Ральф позволит матери своих будущих наследников продолжать пачкать руки в чужой крови? Это даже не обсуждается, моя дорогая! Элисия продолжала смотреть на свои руки, пока куратор кружил около девчонки вместе с младшим персоналом, подготавливая к срочной операции. К их команде присоединилось ещё несколько человек, подошёл даже один из толковых анестезиологов, который был в отделении «скорой помощи» на вес золота. И это было замечательно, учитывая, как хороший анестезиолог значительно снимает нагрузку с хирурга, находя подходящие решения и стабилизируя общее состояние пациента при малейшем изменении сердцебиения. Напряжение уже отпустило мышцы, но пальцы почему-то всё ещё подрагивали. Нужно взять себя в руки, иначе она не сможет ассистировать Зиверсу и вся её борьба за жизнь девочки будет впустую. Элисия сделала глубокий вдох, сосредоточившись на счёте до десяти, и медленно выдохнула, поднимаясь. Зиверс уже вовсю вглядывался в УЗИ-монитор, разглядывая чёрно-белые изображения богатого внутреннего мира пациентки. Сама же девушка даже смотреть на монитор не стала – в ультразвуковой диагностике она практически ничего не понимала, всецело доверяя тем, кто в этом разбирался. - Ты молодец, Хьюз, - сухо обронил куратор, когда она прошла мимо, отдавая себя в руки «стерильной команды», чтобы её подготовили к операции. – Будет жаль, если ты покинешь нас, променяв на супружескую жизнь, - продолжал Зиверс, отодвигая аппарат УЗИ в сторону, найдя все проблемные зоны. - Мне тоже, - очень тихо отозвалась Элисия, снова посмотрев на свои поднятые руки, пока на ней завязывали стерильный халат. Наверное, она больше боролась за саму себя, чем за Эмери Стенгер, когда качала её. Пыталась доказать самой себе, что она толковый доктор, который может спасать людей. Только спасти саму себя из удушливых объятий Грейсии и цепких лап Беккеров у неё, скорее всего, даже не хватит сил. - Ну, может напоследок повезёт, и мы с тобой успеем сделать трансплантацию чего-нибудь, - Зиверс словно чувствовал, куда надо давить, чтобы сделать больнее, хотя Элисия лишь раз высказала ему своё желание, касаемо этого. Хьюз промолчала, продолжая таращиться на свои руки. - В любом случае, Хьюз, мне нравится с тобой работать, - продолжал, не прекращая, жужжать Зиверс. – Даже если ты нас бросишь. - Господи, да заткнитесь уже, доктор! Надоели – сил нет! – наконец не выдержала Элисия, и куратор тихонько захихикал, вставая около неё. Она и без него чувствовала себя дерьмово, а теперь настроение окончательно рухнуло ниже плинтуса. Она просто не сможет противостоять властной матери, не сможет бороться с грёбанным Ральфом. Или всё же сможет? Элисия покосилась краем глаза на отражение в одном из подключённых мониторов: среди стерильных маски и берета были видны лишь одни усталые зелёные глаза. Эту часть своей жизни ей удалось выторговать у Грейсии, отдав взамен кучу аргументов и сил, напитав родную мать собственными слезами, словно как какого-то энергетического вампира, пока она ими вдоволь не насытилась и не махнула рукой, бросив равнодушное «делай что хочешь». Возможно, если закатить ей очередной скандал, но уже в присутствии Беккеров, Грейсия вновь отступит, перестав затягивать верёвку на её шее, ведя к алтарю подобно козе на случку. А если не выйдет убедить мать, то хотя бы Беккеры, ощутив всё её отвращение к ним, сами отменят свадьбу, и тогда больше никогда не придётся давиться отвратительно приторным чаем в их саду под солнцепёком. Нужна всего лишь капелька храбрости и дерзости, которые она легко получала, выпивая бокал вина вместе с Трейном, развалившись на диване в вальяжной позе, наивно надеясь, что он, сидя на полу напротив, отметит длину её ног или бросит взгляд на её декольте. В глазах у отражения на секунду полыхнуло пламя, и Элисия поспешно отвела взгляд, чувствуя, как громко застучало собственное сердце. Девчонка на столе уже была полностью готова к операции, и Зиверс, нависающий над ней, подобно коршуну, повернулся к своему первому ассистенту, видимо, заметив смену её настроения: - Хочешь испытать свои навыки, доктор Хьюз? – весело спросил он. - Да, хочу, - отозвалась Элисия, забирая из рук операционной сестры скальпель под одобрительный кивок куратора. – Выполняю срединный надрез, - твёрдо объявила она, уже предвкушая, как вскроет бутылку вина в выходной, и полностью сосредоточилась на работе и на Эмери Стенгер, отданной Зиверсом на её растерзание.