Зеркало иллюзий

Хлюпанье перешло в чавканье: отвратительный, застывающий звук уже густеющей крови. Гротескные тени, порождённые трепещущими факелами, переменили положение относительно статичной темноты причудливой формы. Что-то звякнуло, задев нечто металлическое; заскрипел неторопливо поворачивающийся ворот, переменяя положение специально грубо обработанных деталей; кто-то резко и коротко выдохнул. – Упорствует, – вздохнул кто-то, чей силуэт обладал в профиль растрёпанными волосами. – Тем хуже, – вторила вторая тень, кидая на пол мрачные, обрубленные ладони. Растянутое на семи делениях тело упорно не сдавалось, искусав собственные бледные губы в попытках сдержать рождающиеся вопли. Ни одного звука, похожего на те, что бродили по каменным коридорам, создавшим сеть катакомб глубоко под землёй. Ни единой мольбы о пощаде – о нет, он не доставит своим мучителям подобного удовольствия. Он будет терпеть. Тени метались по стенам, поскольку порождавший их огонь сам беспокойно кидался из стороны в сторону; изредка разрезанный движущимися на пыльные и неяркие полосы свет выхватывал пылящиеся инструменты, частью изначально стоявшие по периметру, частью сваленные поверх; тишина. Крюки покачивались, похожие на перевёрнутые вопросительные знаки, усталые, с искрами убегающего света; ровным строем топорщились острые иглы, которыми усеивали «стул ведьмы» – один из немногих свободных предметов, не скрытый ничем; глухо стучал молоток, вгоняя свежие, пахнущие соком колья в специальные отверстия – «испанский сапог» сжимал ногу настолько медленно, что подвергнутый экзекуции мог бы рассказать, как «ласково» двигались доски, между которыми поместили одну его ногу; вторая растягивалась вместе с руками на дыбе – неторопливо, в отличие от первых рывков, когда ему приходилось прокусывать губы и вцепляться в собственный язык, только бы не изменить самому себе, не завопить, не продемонстрировать натуру еретика – ведь он протестант, а здесь земля до самого нутра пропитана католичеством. А в памяти ещё живы воспоминания о каплях кипящего масла, которые символизировали «слёзы» на его щеках; уродливые ожоги – грошовая плата за утоление бездонной жажды, когда вместо воды в него издевательски вливали то же масло, перемешанное с вином; выжженная дорога к желудку, вот чем обернулось «сострадание». Но умереть он не мог. Затишье наступило, едва он смирился с тем, что ходить больше не сможет никогда. Ничто не трогалось с места, всё застыло, наконец-то оставив его в единственном положении. Пелена боли развеивалась, возвращая возможность контактировать с миром не только посредством ощущений непосредственно тела. Его мучители перебрасывались между собой шуршащими, чужими словами, похожими на высушенные осенью листья. Он же крохотными шажками собирал свою растёкшуюся по костям волю в единое целое; пусть не монолитное и неподатливое, словно кремень, но способное выдерживать любую бурю, что пожелают обрушить на него. Осторожно шевеля руками, пробовал крепость «пут» – не для того, чтобы попытаться вырваться, но дабы иметь хоть какой-либо козырь в рукаве, хоть как-то кольнуть двух экзекуторов, всё ещё занятых тихим шелестящим разговором. Руки расположили теперь так, что ему несколько неловко перед христианской верой; распятие на дыбе? Нет, конечно же. Внутри он собрался, приготовился к растяжке, к иступленным стонам своего тела, находящегося на пределе целостности; лишь пол-оборота он вытерпит, а дальше начнётся уродование. Разрушение связей в скелете, варварское, неустранимое. Но по обнажённой груди скользил узкий холод стали, заставляя вздрагивать. Он хотел видеть, но другой запрокинул ему голову; осталось лишь чувствовать и пытаться понять, каковы их намерения. Если он думал, что раньше ему причиняли боль, он ошибался. Если полагал, что вытерпеть возможно всё – заблуждался. Подобное можно было вытерпеть только мертвецу. Сначала осторожно вспороли кожу и остриём разбередили рану; тяжело, но переждать возможно, закусив до крови губы. После ему осторожно начали расковыривать рёбра, разлучать их с хрящами и грудиной, вытаскивать и раскрывать, как маховые птичьи перья. На каком из них он сбился со счёта? Кричал ли он, или изо рта исторгался лишь поток влажного воздуха? На четвёртом ему насильно одели маску позора и заливали водой – до шестого ребра, после прекратили топить его. До этого растянули его конечности так, что метаться мог лишь незакреплённый корпус, но даже этого его теперь лишили беспощадной и хирургически точной пыткой. Хотелось сделать новый вдох и хотя бы оглушить их… Однако дыхания не было. Он с ужасом, с непониманием смотрел на два куска нежно-розовой плоти, под которые укладывали обратно часть костей. Они мялись и опадали; словно на грудь ему положили всю тяжесть земную; окровавленные бледные кисти рук ласково касались их, но он перестал чувствовать боль, ибо давно она переступила его болевой порог. Он мог только бесконечно и беззвучно кричать, пока его сознание соскальзывало во мрак. Он больше не мог дышать. – Будем ждать, пока окончательно подохнет? – несколько раздражённо спрашивал владелец растрёпанной тени, стараясь лишний раз не смотреть на «кровавого орла». – Думаешь, загнётся? – равнодушно спросил обладатель окровавленных рук, нынче вытирающий их тряпкой. – От такого люди умирают, знаешь ли. Э… что за звуки? Хрип следовал за неприятным всхлюпом. По лёгким, стараясь как-то возместить их бесконечную слабость перед атмосферой, прыгал белый кролик с чёрным ухом. Растянутый хрипел, но продолжал как-то влачить существование. Продолжал дышать с помощью кролика. Словно рассыпающегося по краям золотистой пылью кролика, упорно сражавшегося за чужую жизнь. – Какая-то магическая тварь. – Недолгое молчание, после которого встрёпанная тень продолжила: – Что мы теперь будем делать? Я не знаю, как ему помочь. Ясные и холодные глаза второго воззрились на него. – У меня есть один план.