Искусство быть.

— Когда-нибудь это должно было случиться, — тихо выдохнула Люси. Она ещё очень слаба, бледна и, кажется, за последние дни ужасно исхудала. Её голос напоминает лишь глухое эхо по сравнению со звучанием в лучшие времена. А слова, произнесённые обычно оптимистично настроенной девушкой, и вовсе пугают неподготовленных. Аллен Менстер нечасто видел Люси в подобном настроении. В ровно таком же – никогда. Кажется, девушка впервые в жизни действительно приняла опасность их деятельности и самый вероятный исход каждого из них. А ведь уже сталкивалась с акума, ясно осознавая, что они из себя представляют. Хотя и не часто сталкивалась со смертью и их разгромными поражениями лицом к лицу. Но даже когда их осталось всего лишь пятеро, всё равно на что-то продолжала надеяться. А очнувшись, вынуждена была принять немного иную реальность, рассудившую иначе. — Когда-нибудь мы должны были… В таких ситуациях самое время ляпнуть что-то вроде «я же предупреждал», но не Менстеру. Он-то давно всё больше молчит, нежели рассказывает. Иногда ему нужно говорить, а уже не может. Иногда ему так же хочется уткнуться ничего не видящим взглядом в пространство и принять неотвратимость печальной судьбы для каждого из них, впервые усомнившись в том, что он сумеет вынести её. Что он найдёт путь и дойдёт до самого конца. — А Умилитас правы, — Люси всё ещё не может сфокусировать взгляд блестящих от непрекращающихся слез глаз. Она всё время тихо плачет, бесшумно, прерываясь лишь на судорожные вздохи и тихий кашель. Плачет от обиды, злости — раньше утверждала, будто от боли. Час назад и вовсе с трудом определяла реальность, накаченная морфием, но уже очнувшаяся. Больше всего Люси избегает смотреть вниз. На собственное тело, чей контур уж слишком хорошо проступает под одеялом. — В чём же? — Мы должны быть готовы к смерти. Хотя бы к ней. — Это не значит, что должны мы её желать, — Менстеру совсем не нравилось направление разговора. Ал никогда не любил это поклонение смерти. Если ты поклоняешься жизни, то с тем же успехом можешь переживать смерть близких, зная, что жизнь не закончилась и она главнее. Жаль, он никогда не слышал даже о сектах с подобной непопулярной идеей, в то время как концепции, посвящённые концу света, Тысячелетнему Графу или неизбежности всеобщей смерти распространялись словно на ветру опасный, страшный вирус. — Люси? — Извините. Я чувствую себя слишком разбитой и беспомощной. Я даже…. Даже не знаю, как это произошло, чёрт возьми! Я спала! Я… меня вытащили, а тех, кто был на своих ногах… разве это справедливо? — Справедливо? — Смерть ждёт каждого. И не мы выбираем момент её прихода. И не нам судить о справедливости её. Да и нет разницы в том, умрёт ваш друг до вас или после, сегодня, вчера или через годы. Если вы принимаете смерть как естественный процесс, что ожидает каждого, и не цепляетесь за единственных, возводя их в статус избранных… — Люси… всё время забываю, какой пугающей бывает твоя память! — поспешил прервать излияния девушки Менстер. Действительно пугает, когда твоя помощница, верящая в лучшее, неутомимая и полная энергии, вдруг начинает цитировать развешенную то тут, то там чушь Умилитас. Не то чтобы действительно чушь, но большинство людей, соглашаясь с одним-двумя пунктами, давали послабление и другим правилам. Прочим догмам. Не имея сил разграничить понятия и попадая в сети. — Их плакат провисел передо мной три часа, профессор, не удивительно, что я читала его раз за разом… — Мне стоило проследить за тем, что и когда… — Вас тогда не было, — оборвала девушка. — Одна из многих «засад», ничего примечательного. — Кроме плаката? — У них есть вкус! Оформление на достойном уровне. Простое, но привлекает взгляд. Да и смысл они имеют, профессор. Как я должна смириться со смертью Дона и Линды, те, кто грозят обвинением в «скорби», никогда не объясняют. А Умилитас… Предлагают объятия и занятия, - да Менстер знал. И ему не нравились рассуждения выбитой из колеи девушки. Страшно ведь, когда такое на полном серьёзе тебе в лицо говорят. Спокойно, тихо. И человек достаточно решительный, чтобы пойти выполнять опасные глупости под флагами тех, кому она присягнёт. — Так гложет смерть? Отправляйся сразу к странам Теру. — Или звать Графа? — Не уверен, услышит ли он… — В смысле? — не поняла девушка. Но, по крайней мере, открыто интересовалась происходящим. Разве что и впрямь рассматривала вариант с Графом? Но она не настолько опечалена, ведь так? Джейк, конечно, сгущал тучи, рассказывая ужасы, он ещё не отошёл от произошедшего и реагировал соответственно. — Слишком хорошо защищены. Люси кивнула. Ал желал попасть девушке в голову и понять, что именно она может сейчас замышлять. — Я чувствую себя бесполезной, — тихо и откровенно произнесла девушка наконец. — И глупой. — Кто уж тут глуп, так это мы. — Ага. И в чём же? Разве вы не успели найти то, что искали? Менстер ощутил укор. Обычно никто не возмущался, что слишком мало знает и понимает в их действиях, но сейчас Люси чувствовала себя слишком слабой, уязвимой, зависимой и просто ощущала себя жертвой. Из тех жертв, что ненавидят судьбу за произошедшее и ещё не воспылали жаждой мести. Конечно, подобный настрой мог быть лишь временным явлением. Недолгим. Но неизвестно чем сменится это состояние. Куда метнётся Люси. — Вы уверены, что они… — девушке не хватало голоса. Совсем не хватало сил произнести то, что так не желало быть произнесённым, слёзы наворачивались на глаза по новой. — Они ме… м-мертвы? Линда… и… и…. Девушка окончательно потеряла контроль, утыкаясь лицом в руки надрывно взвывая. Она уже пятый раз задавала всё тот же вопрос. Каждому, кто приходил. Что мог ответить Менстер? Что он не знает? Что только благодаря тому, что Дон и Линда стали жертвами, им удалось сбежать? Что Дон просил их бежать, не в силах достучаться до онемевшего Аллена, кажется, впервые увидевшего кого-то из Семьи Ноя? Люси всегда странно общалась с Доном. И ненавидела любое упоминание его неверной жены. Как будто опасаясь, что эта женщина разрушила веру Дона во всех женщин этого мира и в неё тем более. Сам Дон, кажется… Впрочем, Ал не мог ничего утверждать с уверенностью. Тем более сейчас. Тем более отвечая Люси. Или точнее, решив не отвечать, потому как нет сил пугать её неопределённостью, а Люси нужна сила. — Я никогда не думала, что они могут быть такими… Я такая дура! — выдохнула девушка, упираясь локтями в ноги и зарываясь пальцами в волосы. — Что я теперь...? Что мне делать? И на что я такая поломанная способна? Конечно, Джейк на этот счёт уже раз тридцать повторил, что всего одна нога – не такая уж и великая потеря. Сам бы попробовал остаться без чего-нибудь. Для человека, всю жизнь прожившего в полном, здоровом теле, лишиться его части – ужасное испытание. Как психологическое, так и физическое. Но она пройдёт через него. Никаких сомнений. — Что мне теперь делать, если я такая, профессор? — Люси, партия, исполняемая sotto voce*, не может быть названа бесполезной! Как можно, право слово! — Не право! Я вас даже не всегда понимаю. — И чьи это проблемы? Обучение некоторых молодых дам в наше время поражает... — Тем, что нас не обучают? Профессор, вы же должны знать, что уж кто-кто, а я — одна из самых умных девушек своего города. Исключение из всех мыслимых и немыслимых правил. — Самая умная, вне всякого сомнения. Весьма отрадно, что вы наконец вспомнили о собственных достоинствах. Люси сердито сложила руки на груди. — Что будет с нами дальше? Я серьёзно! — Пока экзорцисты и Нои поют антифон, непросто понять, что мы забыли на хорах*. — Мы ещё и забыть что-то умудрились, — слабо улыбнулась, Люси смыкая дрожащие ресницы, блестящие нанизанными, крупными слезами. — Что-то с нами не то. — А я далеко не так хорош в утешении… — Как ваша музыка. — Большинство «моей» музыки вовсе не моя, Люси, — тихо напомнил мужчина. — Музыка должна принадлежать всем, — слабо отозвалась девушка. — Иначе какой толк в её существовании? Музыка за деньги, музыка принадлежащая одному человеку или другому, песни, что нельзя петь другим, кроме одного единственного, музыка, которую нельзя выпускать за пределы комнаты: вдруг услышит тот, кто не имеет права. Что за бред лезет мне в голову? Клянусь, в моих закрытых глазах музыка только что была живым существом, которого мы пытаемся запереть. — И как же выглядела музыка? — Напуганным сказочным зверьком, что умеет ловко менять обличия, но боится людей. Разве не люди создают музыку? — Музыка всегда была и остаётся в нашем мире. Просто люди учатся слушать и воссоздавать её с помощью заумных и зачастую громоздких инструментов, — теперь Менстер улыбался, зная, что его всё равно не видят, но, может быть, Люси услышит, как потеплел голос. Девушка всегда была большой фантазёркой. Неизменно, несмотря на свой далеко не детский уже возраст, любила сказки. И после чудесного спасения от лап монстров, то есть от оружия акума, кажется, поверила, что станет героем одной из них. Немного странно и несправедливо – столько знать о сказках, бережно хранить их в памяти и даже пытаться неуклюже иллюстрировать, а всё равно забывать о том, как широк и бесконечен их мир, лишь насильно сосредоточенный на фигуре именно героя. Любое лицо в гневной или празднующей толпе, любой путник, продавец, сапожник и даже житель города, существующий лишь массовкой, цифрой общего городского населения. — Ты бы поверила в сказку без жертв? — Простите? — удивилась смене темы девушка, пытаясь сообразить, о чём именно думал Менстер во время молчания. — При чём здесь сказки? — Добрая сказка без жертв. Представляешь такое? — проигнорировал вопрос профессор. — Да запросто. — Забавно, — пробормотал Менстер, отворачиваясь к занавешенному окну. Яркий солнечный свет мешал девушке, расположенной на узкой, но длинной, аккуратно застеленной кровати, отдыхать. — Но в добрых сказках всегда побеждают злодеев, убийц, свергают тиранов. И если уж есть злодей, должны быть и его жертвы? Или хотя бы их кости? Или сказания о них? Если есть герой, должны быть и его менее удачливые предшественники, не так ли? — Вы меня воодушевить пытаетесь или подтолкнуть к петле? — Посмурнев лицом, уточнила Люси. — Если второе, то у вас неплохо получается. Точно не слушали лекций Умилитас? Или вы им преподавали? Как будто Умилитас доводят до самоубийства. Или доводят? Что они там вообще делают, проповедуя о готовности и благе смерти? — Вряд ли в ближайшие дни ты до петли сама сумеешь дотянуться, — невозмутимо отозвался Менстер. И девушка встрепенулась, открыла злющие глаза и предложила: — Не могли бы вы дать мне что потяжелее? — Мог бы? Зачем? — Я бы кинула это в вашу голову! Менстер демонстративно огляделся, ничуть не удивляясь намерениям и откровенности девушки. — Ничего достаточно тяжелого, что ты бы в своём ослабшем состоянии могла швырнуть, причинив мне хоть какой-то вред. То, что полегче, кидать не имеет смысла. Возмущённое рычание Люси красноречиво подсказывало о том, как сильно успело измениться настроение девушки. Не факт, что надолго. Она могла в любой момент вновь вспомнить ни с того ни с сего о сути своего положения, или опять увидеть недостающую ногу, или просто вспомнить про Дона, которого рядом больше нет, и Аллен Менстер не верил, что сумеет когда-нибудь простить себе это, но… Простит. Если дела пойдут как обычно, самобичевание вновь отойдёт на задний план, опустит руки, прямо как в случае с убийством его семьи. — Вы — кроме шуток — считаете, что мы жертвы? — Нет. Мы те самые выпендрёжники, друзья или братья героя, что пойдут до него, подготовленные и уверенные, и сгинут. А потом придёт герой и без особых усилий, возможно, опираясь на наш опыт, победит. — Вы верите в героя? Словно не именно этот персонаж побеждает в конце добрых сказок! — Я верю, что если бы жизнь была сказкой, примерно такие роли мы бы исполняли. Но жизнь не сказка. Почему бы не переписать избитый сценарий, оживив удивительными поворотами? — И в самом деле, — тихо согласилась Люси, медленно формируя и разглаживая складки одеяла. — Если я пойду и сдам нас Ноям, это будет достаточно удивительным поворотом сюжета? Ах, подождите, я не могу пойти. А Граф меня не услышит. Если я подобью Джейка связаться с Ноями и сдам им нас, это будет весьма сложный, но ведь всё равно интересный поворот, не так ли? — Именно, — согласился Менстер и тихо рассмеялся от улыбки девушки. Люси потянулась к тумбе, забирая теплый чай и осторожно отпивая несколько глотков. Она всё ещё опасалась смотреть вниз, но, кажется, вспомнила о существовании ещё целого мира, полного предметов, достойных её внимания. — Я пропустила явление Аллена. Как он? Вырос небось? Люси видела мальчика всего раз в жизни и со стороны, никогда с ним не общалась, но в силу обстоятельств оказалась посвящена в некоторую информацию о нём, остальное додумав сама. Хорошо что разум каждого из них был тщательно защищён. — Аллен? Вырос? Наверное. Он пришёл выручать нас и ещё немного вытянулся в росте. И всё равно кажется всё тем же ребёнком. — Для родителей дети никогда не вырастают, — задумчиво протянула девушка. — Я не родитель ему. Всего лишь очень нерадивый дядя. — Как его чистая сила? — Неплохо. Но Аллен жаждет генеральской синхронизации. А чистая сила говорит, что он не дорос. — Тогда не скоро ему, нет? Аллен такой ребёнок. Да, Аллен никогда не выглядел очень уж взрослым, серьёзным, действительно выросшим. Ко многим вещам относился весьма беззаботно, многое не понимал и оценивал словно ребёнок, бередя свежие и старые раны. Искренняя оценка всегда страшна. Особенно когда исходит от седого ребёнка. — Люси, Джейк говорил тебе о… — О чём? — все следы улыбки пропали. Теперь девушка выглядела совершенно напуганной. Случилось что-то ещё, о чём она не успела узнать? Что-то ещё столь же ужасное? Почему именно Менстер должен рассказывать? Ах, он, по сути, здесь старший, единственный, кто понимает, что происходит. Единственный, кто действительно знал в своё время Четырнадцатого Ноя. Конечно, всегда оставался Мана, но стоило поболтать с ним хоть полчаса, как сразу приходило понимание – что-то с этим парнем не так. И почти все люди обходили его стороной. Пусть Мана не был Ноем, но было в нём нечто, может быть, страшное, причём более выраженное, нежели даже у его брата-Ноя. Даже Менстеру было первое время неудобно. И Кросс тоже относился к Мане с подозрительностью, особенно после смерти Четырнадцатого, словно боялся его сумасшествия. И только один маленький ребёнок среди людей открылся Мане полностью и чувствовал себя с ним очень комфортно. Даже если сначала тоже считал Ману странным. Может, оттого, что знакомство прошло в детстве и сам Аллен уже успел уяснить, что и он сам не нормальный. Иногда, наблюдая за общением этих двоих, Менстер думал о том, что именно Аллен выглядит взрослым и поучающим, искренне считая, что это так. А Мана, порой не к месту начинавший дурачиться…. Не к месту ли? Мана даже для Кросса и Менстера был загадкой. Может быть, и Неа не вполне понимал брата, хотя и больше всех ценил его, оберегал. Иногда Менстеру казалось, что именно Мана был корнем всех бед, восстаний и великим манипулятором и даже не подозревал, что является им. — Аллен. Не думаю, что ему долго ждать. Он жутко повзрослел. Не знаю, осознал ли он и поспеет ли за ним его чистая сила. И поспеет ли он сам за собой? — Это ещё почему? — У него много чего... случилось, — тихо произнёс Ал. — Профессор? — голос Люси вновь стал слабым. Присмотревшись к бледному лицу девушки, Менстер задумался, покачал головой. — Кто ещё умер? Если хорошо присмотреться, становится очевидно, что боль потихоньку возвращается. А ей неплохо было бы поспать. Он не был уверен, что в ближайшие часы можно будет опять давать хоть какие-то лекарства. Первые дни с Люси было очень и очень непросто. Так пусть бы сейчас отдохнула уже. Но раны не заживут лишь по его желанию. — Случилось сразу несколько весьма печальных происшествий, — медленно произнёс он. — Мы не можем точно сказать, случайность это или же закономерность. Или лишь какие-то из происшествий на самом деле случайны, а другие… — Что случилось? — скрипнула зубами девушка. — Совершено разгромное нападение на одно из отделений Ордена недавно, также теракт Умилитас куда больший, чем те, что проводили раньше, так… Ещё раньше…. В доме Уолкеров произошёл пожар. Зрачки девушки расширились, а рот приоткрылся в ужасе. — Выжили лишь те, кто отсутствовал. Аллен и его сестра. — О боже… — И в довершение… Мана. Он мёртв. Люси снова уронила голову, шепча что-то в ужасе, что-то непроизносимое, яростное, жуткое. Менстер наблюдал со стороны молча. Он никогда не отличался общительностью, привычной другим людям. И не всегда мог ответить правильно, угадать, что именно должно быть сказано в тот или иной момент. Он лишь остался рядом, так же погружаясь в мысли, что как и всегда обратились к Аллену. Ужасно осознавать, что ребёнок, ставший тебе родным, как сын, не заслуживает доверия. Что ты не можешь объяснить ему, насколько важна его роль и сохранённые в его големе ноты, какое значение имеет партитура и умение играть её. Не можешь, просто потому что ребёнок, пусть даже он остаётся в стороне и защищён от подозрений, может просто проболтаться, хвастаясь окружающим. Аллен после гибели родителей ненавидел их деятельность. Ну или думал, что ненавидел. Или ему нравилось так думать. По крайней мере, так о нём говорил Мана, и Ал всё же соглашался, присматриваясь к ребёнку в те редкие часы, что они могли провести вместе. Мальчик многое делал назло, срывался, сбегал, бродил где попало. И справлялся с ним только Мана. Удивительно вообще, что Аллен всё же понял, как важна партитура и что не следует рассказывать остальным о ней так же, как о големе. До сих пор ведь своих секретов не выдал. Вроде бы. Менстер в худшую пору сомневался и в этом. Да и никогда у него не получалось быть действительно отцом для Аллена. Ещё сестра всегда говорила ему, может быть, в шутку, что Менстер ужасен и не готов к отцовству. Особенно часто повторяла, когда Ал проведывал маленького племянника. Дон говорил, что Менстер должен перестать винить себя, и жизнь станет проще. Теперь Дона тоже не было. И нельзя было даже точно сказать, жив он или мёртв. И ничего нельзя было с этим поделать. Люси чувствует себя беспомощной? Аллен Менстер был здесь действительно беспомощным и глупым дураком. — Ковчег. Мы действительно можем его… — Люси пыталась найти что-то хорошее, как в былые времена. Даже под толстым, несмываемым слоем бед, страха, проблем пыталась разглядеть отблеск лучшего будущего. — Да. Мы имеем все шансы выиграть этот бой. — Менстер не мог гарантировать, но хотя бы постарался приободрить. — Как скоро? — Не уверен, но…. — Но? — настаивала Люси, и уже очевидным становилось, что девушка испытывает реальную боль, сжимая побелевшие кулаки и слишком резко выдыхая фразы. Словно на деле хотела стонать. — К сожалению, я не имею никакого права нарушать аккордовую последовательность. — Вы об Аллене? Или о… всём происходящем? Порядке запуска Ковчега? — Да, — не стал отрицать Менстер, не уточняя что именно. И они вновь потеряли слова, что могли бы произнести прямо здесь и сегодня и при этом не чувствуя себя неуместными шутами на похоронах. Порой бывает молчание-шедевр, в котором любое слово подобно разрушительному элементу. Менстер знал, что с каждой новой минутой девушке становится лишь хуже, и предполагал, что лучше бы им закончить обсуждение или, напротив, продолжить, попробовать отвлечь и развлечь её… И всё равно Ал закрывал глаза, прислушиваясь. Тишина – важнейший компонент мелодии. И мелодия сегодняшнего вечера говорила о сложностях, тяжести, боли и смятении. Всего в некоторых, едва слышных, простых и всем понятных звуках. Просто люди обычно даже и не пытаются слушать такую музыку, предпочитая то, что приносят им искусственно выработанными приёмами. — Иногда я хочу поверить, что мы сумеем победить и выжить. Раньше она верила. Сейчас хочет верить, но… Менстер не знал. — Иногда представляю, как оно может быть – жить после победы. Но разве будет что-то хорошее? Кто узнает о победе над Графом? — О нём многие знают. — Лишь как о легенде. Или герое легенд. Или великом мистификаторе. Я не верю, что правда о его природе выйдет наружу. — Я не верю, что правда о природе его уже известна. — О да. Но… Победа ничего не даст нам, не так ли? Ну, мы сможем гордиться собой, быть может. И ещё чувство удовлетворения. Ликование на пару дней, а потом мы окажемся лишними, давно отказавшимися от своей жизни. Как раз то, чего вы так желали избежать в случае с Алленом, не так ли? — Аллен, он… Я боюсь за него, так сильно боюсь, — прикасаясь к давним воспоминаниям, прошептал Менстер. — К сожалению, Неа был прав, и сейчас это становится лишь очевиднее с каждым днём. У него нет… Никогда не было… Его время на исходе… Он не хотел произносить этого. Он не хотел даже думать. — Я не хочу просто доживать и бороться. Что там ждёт нас, когда всё закончится? — Люси явно видела, как сложно говорить Менстеру о племяннике. — Победят одни или другие, мы всё равно оказываемся у обочины. — На наших плечах сюжет коды, допустим? — В этой «коде» есть хоть что-то немного важное? — С какой стороны вы предпочитаете смотреть, Люси. — Менстер улыбнулся. — Её можно не принимать в расчёт, изучая строение произведения, но она может содержать развязку. — То есть нам опять придётся постараться. — И вы одна из тех, чья помощь нам несомненно понадобится, — поклонился Менстер, намереваясь покинуть комнату. — Так что набирайтесь сил, моя дорогая. Впереди трудная дорога, но это не значит, что она непреодолима, слышишь? *sotto voce - вполголоса *Антифон – форма, предусматривающая поочередное участие двух групп исполнителей. Термин восходит к названию одного из жанров старинного литургического пения – антифона, который исполнялся попеременно двумя хорами.