Искусство быть.

Ночь прошла не очень. Аллен чувствовал себя отчаянно запутавшимся, перепуганным и жалким, проснувшись в одиночестве, обнимая сдавленную подушку и почему-то плача. При этом воспоминаний о том, что такого могло случиться в его сне, не осталось, но факт оставался фактом – последнее время ему снилось что-то тревожное. Ещё один симптом нервного расстройства? В котором ещё и чистая сила всеми конечностями пинается-брыкается. Аллен был даже рад, что сегодня Тики пришлось уйти рано, и, разбудив его ещё до рассвета, мужчина объявил о своём уходе, поцеловал на прощание и пожелал хорошего дня. Аллен планировал сразу покинуть комнату Микка: логично предполагалось, что в отсутствии хозяина слуги могли позабыть некоторые его запреты, но сил подняться не было, и чувствовал он себя слишком хорошо. А затем ему приснилось… Нечто. Сон остался в памяти лишь жалкими обрывками, покромсанными лентами, полными неясных образов и непонятных действий. Так бывало, что ещё сонным, только вставшим, Аллен мог даже первые минуты передвигаться по комнате, продолжая мыслить точно как во сне. Цепляясь за какие-то пару мыслей, что во сне имели значения. Но чем серьёзнее он пытался обдумать их, наконец приходя в полное сознание, тем страшнее становилось. Что за бредятина ему там снилась? А позже даже обмусоленные здравым смыслом обрывки забывались. Не сегодня. Аллен лежал с полчаса, но рассыпающаяся ткань нереального всё ещё оставалась с ним. Тёмная громада руин. Кто-то живой. Кто-то мёртвый. Может быть, эти два состояния даже имели какой-то совершенно иной смысл. И он понятия не имел, почему проснулся с лицом, залитым слезами. Но постарался поскорее позабыть о произошедшем, отвлечься как следует. День был ясным, счастливым, замечательным. Аллен радовался жизни как мог, но Тики не было дома, зато заглядывал и не ушёл Лави, а некоторые появившиеся у него вопросы хотелось решить. Не сказать, чтобы Лави выглядел счастливым. Аллен не знал, что расстраивало юношу больше: знание Уолкером его происхождения или же необходимость рассказывать о Теру и собственном прошлом. Но он попытался объяснить. Хотя сложно объяснить обыкновенное любопытство. Другое дело, что положение Лави и Аллена отличалось, так что в итоге они устроились поудобнее. Аллен извинился в третий раз. В третий же раз Лави заверил, что всё в порядке. — Говоря о Теру, люди здесь, во внешнем мире, обычно представляют нечто заброшенное, отсталое, одичавшее. — Лениво начал Довен и пока был прав. Именно так всё и представлялось. Только ещё с жестокой бурлящей жизнью в развалинах. — Опустевшие города с разваливающейся инфраструктурой, апатичное население, жаждущее лишь смерти поскорее, религиозные, зомбирующие моления и проповеди большую часть суток, запустение, грязь, разруха и ещё много чего не соответствующего действительности. Может, оттого и появляются часто люди, что из волонтёров и борцов, отправляющихся разоблачать и топить Теру в дерьме, сами заворожено глазеют, проникаются и становятся последователями. Остаются там до конца дней. Находят себе новый смысл жизни и призвание. — Значит, Теру живут не так уж и плохо? Я действительно удивлён, — кивнул Аллен. — Жизнь Теру базируется на общеизвестной вере. Точнее, известны зачатки её. Основы. Стать акума, его частью после смерти – мечта с трудом достижимая. Цель, раз уж всем ясно как и с помощью чего до неё можно добраться. И суть этого достижения заключается в простом секрете: чем больше людей будет тосковать по тебе в итоге, тем больше шансов достичь желаемого. Далеко не каждый умерший станет акума. Это – большая честь. К тому же распространено знание, будто чем больше народу по тебе тоскует, тем лучшим акума ты станешь после смерти. Быстрее эволюционируешь, дашь больше ему сил, энергии, ума. — А это часть стремления людей в Теру? — для Аллена это круто не звучало. Но Аллен никогда не заботился о том, что будет с ним после смерти. Может и глупо. Может, те, кто думал, были в разы умнее. Может, жизнь здесь и впрямь была лишь экзаменом для чего-то прекрасного и далёкого? — Кто может доказать, что акума плохие? — вопрос Лави прозвучал дерзко и уверенно. И страшно, как понял Аллен, стоило лишь подумать над ним хоть немного. — Людям мало что о них известно. Лишь то как страшно, когда души выдёргиваются с естественного пути. И что они так гадко себя проявляют, убивают экзорцистов, пытающихся уничтожить их создателя, и нападают на людей, что тоже им угрожают. И может быть, просто людей – тоже. Но тут можно и переубедить, если хорошо заморочиться. Сами же акума явно особенные, непобедимые обычным орудием. И ещё вопрос, демоны ли они или же что-то иное? Знамение о грядущем, каноничном конце света? Все знания о них приходят от Церкви. Не стоит забывать, что все заверения Церкви звучат по-детски неубедительно. Да и как же система мучеников, продвигаемая веками разными религиями и, возможно, имеющая одни и те же корни с жертвоприношением? Страдания? Изнуряющие посты? Стоять на горохе коленями, замаливая грехи во время многих часов, и подобные вещи – норма. Мучиться в аду за свои грехи в итоге – нормально. А вот стать частью акума, в котором, лишь по слухам и догадкам, души могут испытывать что-то нехорошее, боль, мучения или дискомфорт, что не имеет подтверждения, — это уже хреново. Алё! Где логика в этом всём? Это проигрышная позиция! Вы позволяете людям думать, и они видят несостыковки! Так залатайте хоть часть дыр! Аллен молча поднял ладонь, останавливая Лави и медленно, глубоко кивая. Да, он понял. Он осознал. Сказать больше нечего. Судьба стать акума может считаться завидной, если её правильно подать. Если правильно растить поколения людей, знающих и трепетно поддерживающих свою веру. — Всё истекает из этого стремления, и оно незыблемо, — продолжил Лави, проворачивая ручку между пальцев. — А так… Конечно, у Теру жестокие законы. Законы, а не бесчинство и резня! Казнь – обычное дело. Хотя и не такое частое, как кажется со стороны. Тем более казнь страшна тем, что она обличает тебя в совершении немыслимого, отвратительного преступления. И всем становится ясно, что никто по казнённому тосковать не будет. Нет никаких сомнений в том, что казнённый конченный преступник и ублюдок в глазах всего населения, даже тех, кто знал его хорошо и может позволить себе сомнения. Ну и даже если у них останется немного тоски на дне души к казнённому, всё равно Граф никогда не призовёт душу казнённого из того страшного места, в которое они отправляются. — А куда они отправляются? В ад что ли? — Считается, что путь души, не прошедшей очищение через акума, незавиден. Очень. Да. В основном это ад. — Хорошо. Казни это понятно, — Лави явно не желал вдаваться в подробности этой стороны религии Теру. Аллен понимал, что тема щекотливая. Довен не станет особо распространяться о системах управления, о религиозных мероприятиях. И пусть говорит, что может! — Тюрьмы? — Скорее трудовые лагеря, — улыбнулся юноша. — И только. И всего три, вроде, на всех. И это… это не распространено. Не чураются власть имущие, назначенные, выбранные, одобренные и стороной Графа калечить за провинность, это да. Такое присутствует. Так, чтобы всем видно, – человек руку потерял не просто оттого, что детей спасал там из пожара, а потому что вор. Распространена система показательного клеймения. Их ставят на виду. Голова или лицо обычно. Ходить в головных уборах и капюшонах запрещено, если это не часть формы, и если головной убор скрывает хоть немного больше необходимого, от солнца и тепловых ударов спасаться не очень удобно. Ходить в таком и при плохой погоде – тоже запрещается. Могут запросто задержать такого. — Выглядит не очень удобно и продуманно. — Да. Не очень. Но, как уже сказал, форма может предполагать убор, например, для работы в поле – можно надеть. Но идя домой ты обязан его снять. А дождь и вовсе не является уважительной причиной. Холод ещё может. Но с головными уборами реально сложно, они носятся только при определённых обстоятельствах, обязательно снимаются всё время. Когда здороваются со старшими, если вдруг в уборе, обязан снять и показать лицо. Там, кстати, не кланяются или кивают. А именно лицо демонстрируют и руки во время рукопожатия. Чистые, как намерения и стремления. — И какова судьба таких людей? — потянулся Аллен. — Часть клеймённых кончает жизнь самоубийством, потому как такое никак не скроешь. Хотя к самоубийствам у Теру и вовсе жуткое отношение. С другой стороны, врачи и наделенные властью имеют право убить страдающего от болезни, облегчая последние страдания, если он признан хорошим гражданином с достаточным количеством тоскующих. Хотя система врачевания это отдельная тема. — Лави махнул рукой, едва не сметая стакан с водой и торопливо принимаясь подбирать улетевшие на пол бумаги. — Что касается клейменных... у них есть выход – идти на службу искупления, постепенно заслуживая новые метки и благодарности, восстанавливая свой вес в глазах других. — А врачи? — всё же зацепился Аллен. — То есть… хм... там развита медицина? — Да. Неплохо развита. Знания такого образа тщательно собираются, сохраняются и считаются важными. Знания, помогающие нам содержать наше тело в порядке, чистоте и… функционирующими правильно. Врачи и болезни это очень сложная на деле тема, если посмотреть на все страны Теру. И относятся к ним по-разному в разных местах. Где-то всё ещё, я слышал, заставляют поверить, что попытка вылечить тяжело больного – грех. Он близок к смерти, хорошо бы отпустить, но, по сути, это уже ересь. Выжив, он сумеет порадовать большее количество людей и заслужить больше тоски, лучшую участь, соответственно. Лави вновь прервался, позволяя Аллену обдумать и самому сообразить, как продолжить рассказ. Чувствовалась определенная скованность в движениях и речи Довена. — Что ещё? Вспоминается то, чего полно у нас, — хмыкнул Лави. — Ну не полно, но… представить подобное в Теру очень сложно. Взяточничество. Само по себе в Теру существовать не может. Это одна из тех сфер, один из проступков, за которым следят пристально и наказывают соответственно. Бог видит – говорят здесь. Всё видит! За каждый грех ответишь. Но где, когда и перед кем, если прямо сейчас судит суд человеческий и по его же законам человек живёт, а? Да и успеешь если что отмолить потом, искупить. Ничего страшного. В крайнем случае совесть погрызёт как следует. В Теру же присутствие Графа ощущается постоянно. Он реален. Он существует. Его действия всем хорошо видны. Так же, как и его соглядатаи, верные и во всём подчиняющиеся. Даже сама мысль, что можно от него спрятаться, – нелепа. Особенно учитывая, что призовёт он твою душу, если решит, что ты достоин стать акума, и вроде как сумеет сразу увидеть, не скрывал ли ты чего действительно страшного. — А он может? — Без понятия. По Теру — ещё как может. Он божественный посланник. Предвестник конца света, что даёт шанс успеть спасти души! — Лави кашлянул, снова чувствуя, что разговорился не о том. — Что ещё там не как у людей? — Прочие грехи? — Там к некоторым вещам даже как к грехам особо не относятся. Есть общественные нормы. Да. Измена там. Жадность. Ложь вспоминается почему-то мне. Странно. Попытка выдать чужое достижение за своё и благодеяния чужие себе приписать. Это самое понятное. Но за тобой следят акума. Хотя в мелочах, конечно, обман есть. И будет. Даже если Граф в итоге всё увидит, но это считается даже допустимым. В детстве особенно по мелочам, выдумкам безобидным. Взрослым становится страшнее уже, они больше понимают. Настоящей проблемой в быту и жизни может стать банальная зависть и жадность человеческие. У кого-то что-то лучше, нарядней. Люди желают получить чужое не путём бартера, покупки или другими честными. Кому-то всё проще достаётся. Кого-то все любят. И хочется вредить… да. Такая дурь выбивается из головы с малолетства. Основательно и жёстко. — Религия, вера побеждают человеческую жадность, — хмыкнул Аллен. — Потому я и использую время от времени слова вроде «промывание мозгов» — улыбнулся Лави, наконец-то начиная расслабляться. Даже жестикулировать слегка. — А среди официальных бумаг всё чаще упоминается не религия, а секта. Жирная такая, но всё же секта. Но для местных, конечно, всё серьёзно... Материальные ценности мало значат в жизни людей Теру. Важными считаются твоя душа и больше осчастливленных людей. И поменьше обиженных. Кто-то этим манипулирует, конечно, разными способами, хоть строя из себя обиженного. Но в целом, найдя хорошую вещь, местные узнают не о том, в каком углу жилища оно красивей встанет, а кому она больше нужна, от кого больше признательности получат. Так можно и попытаться тайно украсть то, что, по твоему мнению, больше нужно другому. Вроде и обиженный не знает, что это ты. И благодарность будет. Только Граф в итоге всё узнает. Вот это плохо получается. — Всевидящее божество в действии. — Да. За тобой постоянно бдят. Порой, вся эта вещь с «получить благодарность» доводит до того, что люди начинают жить в ущерб себе. И это уже грех. Ты должен и о себе заботиться. Чтобы не вызывать жалость и вину у других. И, конечно, быть здоровым для выполнения своей работы – что тоже несёт радость прочим людям. А жалость вызывать грешно. Этот путь ведёт к клеймению. Если же ты выбираешь пусть аскетизма, принимая соответствующую мантию, то таких не жалеют. Есть такая группа людей, выступающая от лица власти. Да. Точно их функцию сейчас уже не назову. — Вряд ли ты интересовался подобным, когда покидал их, — предположил Аллен. Лави в ответ лишь промычал что-то неразборчивое. — К интересному можно отнести бродяг, бездомных, живущих где-то вот так, сами по себе. Все отслеживаются. Такие вещи, как алкоголизм, в Теру… с такими вещами очень строго. Забываются в своих поклонениях. Что ещё? Отсутствие сирот. И приютов. Детей в семьи отдают, их принимают как своих. Разделения на свои-чужие дети почти нет. То есть оно избегается. По разным причинам. — И дети по уши в религии тоже, да? Да ещё и… а как же законы и наказания? — К детям отношение попроще. Чтобы они оказались наказаны, необходимо, чтобы их глупость и впрямь приобрела масштаб и принесла серьёзные проблемы. И то там будут пытаться высмотреть – случайно или нет? Тут, кстати, система может сбоить, конечно. Могут ли они быть казнены? Да. Но до определённого возраста, что-то вроде шести лет, – крайне редко. Потом клеймо можно получить на руку. Это лучше, чем на лицо. И проще исправить. И отношение, строгость варьируется от города к поселению и к каждой отдельно взятой семье, так будет правильнее сказать. Но одно точно известно – всем детям с самого раннего возраста промывают мозги. То есть прививают ценности Теру. Им не позволено сомневаться в том, чем живут взрослые, а взрослые становятся авторитетами и предметами для подражания. Ни единого сомнения в Теру. Что они Теру. И все вокруг Теру. И они часть Теру. — И всё вокруг Теру, — не удержался Аллен. — Я жил в Теру, как ты знаешь, — с энтузиазмом кивнул Лави, подняв палец. — Среди Теру. Будучи Теру. Мне кажется, недаром дано одно имя, что не склоняется и не изменяется никак. И народу, и государству, и религии, и всему, что с ними связано. Это как-то роднит, объединяет. — А что дети думают о прочем мире? О мире вне Теру? Все прямо верят, что там все в грехах тонут? — А что, это не так? — Туше. — То-то и оно. Детям Теру достаточно рассказать правду. Одну её сторону. Так как сложно понять, в чём прелесть свободы инакомыслия и другой веры с непонятными невидимыми богами. Об экзорцистах и похлеще рассказывают, конечно. Им путь в Теру заказан. Они враги неведомого масштаба. Поборники демонических сил, что пытаются продлить существование человечества в их греховном, унизительном виде. Граф же избирает лучших для перерожденияя в новом виде. Их Церковь ведёт себя смутно и неподобающе. Более того, там ещё и другие религии встречаются. И всё это выглядит совершенно безумно, дико и неправдоподобно, когда вот он, рядом с тобой есть Граф и есть проверенная истина. И ничего больше не надо. — То есть Теру изолированы и не собираются иметь никаких дел ни с кем. Но своё место отстаивают. — И расширялись до недавнего времени, — напомнил Лави. — Продолжают манить людей. Вполне возможно, что в мир выходят их посланники, проповедники, заманивающие тоже народ. Ну и… У Теру есть и внешние контакты, в том числе и для торговли. Хотя в это обычно не верят. Да и скрывают. Все. Контакты Теру не афиширует по вполне понятным причинам. Но в основном это те, кому плевать на различия в религии. Или просто нужны деньги и им выгодно. Но кое-что заморское, радующее глаз и душу, к Теру попадает. В том числе и… — Лави запнулся, прикусил губу. Посмотрел на Аллена выразительно, и тот понял: выдавать сейчас возможные связи Теру Лави не собирается. По каким причинам – неважно. Может, таким как он, и вовсе запрещено. И они уже поведали всё, что могли, а теперь должны молчать. Или распространять мысль, что у Теру всё ужасно. Что, кстати, было интересным вопросом. Как здесь относились к беженцам? — В общем, приобретают и то, что пригодится в быту и хозяйстве. Неважно, — Довен махнул рукой. — Хорошо! Слушай, у меня вопрос появился, он может быть немного личным, но… как относятся у нас к беженцам Теру? Если вдруг это слишком… — Всё в порядке, — махнул рукой Лави. — Я не зарегистрирован комитетом, созданным Церковью. Но я могу рассказать об обоих случаях. — Ась? — Что? — Ты не зарегистрирован? Комитетом? — переспросил Аллен. — Да. Специально созданный для беженцев Теру комитет. Серьёзная организация, выполняющая множество функций, связанных с такими, как я, но теми, что попались. Чтобы ты сразу понял – таких подавляющее большинство. Я исключение, которому очень повезло. — Или ты просто чертовски ловок и умён! — Если бы! — хрипло рассмеялся Довен, качая головой. — Но, думаю… это утомительная и неинтересная тема. И её можно запросить и получить вполне реальный ответ о том, как живут беженцы. Сначала заключение с допросами. Многих выпускают. Под постоянным присмотром, на испытательном сроке. Явки их постепенно сокращаются, но о любых передвижениях они вынуждены докладывать. Нарушение любых установленных правил – тюрьма. Без разбору. Если только ты нарушил оттого, что твоей жизни угрожали, тогда выйдешь. А так нет. О том, что беженцы это беженцы, как бы не афишируется в шестидесяти процентах случаев. В зависимости от того, о ком идёт речь. К детям больше снисхождения. Хотя их и припихнуть куда-то сложновато. Вот среди простого населения к детишкам таким снисхождения нет. Говорят, вроде, чаще Церковь забирает служить себе. Это лучшая дорога для детей. Образованные взрослые могут устроиться. Но определённые службы всегда получают предупреждение, что их возможный служащий из Теру. Так что пробиться в серьёзные места не получится. Так же как и выйти за аристократа – те проверяют такие вещи. И их, бывает, оповещают, если поблизости появляется подобного рода личность. Так что во внешнем мире их жизнь во многом зависит от случая. Кого встретит, как его встретят. Что подумают. Узнают ли. Что касается самого побега из стран Теру… Границы тщательно охраняются и просматриваются. Отлавливают беглецов. Далеко не всем позволяют пройти. Кто-то сразу летит в тюрьму, но для них и такая судьба может стать благом. Сам комитет так же проводит операции по сбору, по засылу информаторов. Ты же понимаешь – им хочется знать, что там внутри происходит. А как знать? Сложно. Чужих видно издалека. Хотя они стараются по мере сил. Пытаются образумить. И всё такое. — Не получается? Вера Теру несокрушима? — тускло предположил Аллен. — Ну, иногда появляются беженцы. Или тоже… предатели с их помощью. Само собой в такой стране время от времени появляются еретики. Сами по себе в основном. И не те, что совсем отвергают Теру — такие не задерживаются на этом свете или в стране. Как повезёт, насколько быстрыми окажутся ноги и как соображает головушка. Но есть те, что находят альтернативные трактовки данных нам «заповедей». — У вас и заповеди имеются? — Да. И не смотри так на меня. Я не буду их тебе называть. Вообще, даже какие-то смутные цитаты религиозных книг это, знаешь ли, преступное дело. И я больше не о себе даже думаю, кто меня сейчас услышит? А о том, что ты потом ляпнешь где-нибудь, ну просто так. Не подумав. И да, тебе будет плохо. И мне тоже. И всем, кто ушёл из Теру и проживает рядом с тобой, – тоже. Потому что загребут нас всех. — Ох... Базиль, — пробормотал Аллен, понимая, как плохо всё может обернуться. Не то чтобы он часто выходил в люди и свободно болтал, но всё же! — Хорошо, у вас есть еретики, что неверно трактуют заповеди, так? — Да. Хотя это не так-то просто — исковеркать смысл данных Теру заповедей. Они всем знакомы, их значение тоже. И… — Лави поморщился, отпуская свои размышления и продолжая по делу, — Эти больные на голову обычно начинают бредить чем-то вроде «я убью их всех, чтобы поскорее их души стали акума». В общем, как раз тот тип людей, что, по мнению остального мира, и населяет города Теру. А на деле такие типы очень редки. И еретики. Их оперативно изымают из общества акума, конечно же. А вообще существование убийц в Теру тоже не такое прекрасное, как кажется со стороны. Против убийства тоже есть трактат не совсем официальный. И сложно сказать, сдерживает он убийц или же наоборот. — Какой? Или это тоже вредно? — Всё вредно. Но суть в том, что, мол, душа насильно убитого человека, она как бы… остаётся не совсем полноценной. Не прошла весь жизненный путь. И поэтому может дать акума меньше, чем могла бы. Конечно, если у вас вражда, это лишний повод, подстегивающий убить врага сегодня же. Чтобы он и побольше тоскующих не набрал. И вообще глаза не мозолил. Вот так. И с тем же убийство, как и самоубийство, становится самым большим и страшным преступлением. За такое тебя не будет ждать ничего хорошего. — А может быть, чтобы этот… «трактат» был истинным? — задумчиво предположил Аллен. Как-то уж и впрямь подозрительно цивилизованно и ладно складывалась жизнь в Теру. Ну правда! Чего Граф таким образом добивается? А вот если ему важно качество душ, и оно определяется каким-то образом, то создать общество, что будет растить отдающихся без спроса в акума людей – великолепная идея! — Без понятия. Я не знаю, сколько из того, что знают там люди, имеет реальное отношение к манипуляциям Графа. — И люди даже не пытаются изучить этот вопрос? — Прощупывают, конечно. Но в основном этим занимаются под флагами Церкви. Вы как давно видели опубликованные их официальные данные по каким-то проектам и исследованиям? — Никогда. — И не увидите. И мы уже это обсуждали. Церковь сама выкопала себе яму, и вся громоздкая, неповоротливая не может выкарабкаться никак. Тут экзорцист, бегающий от Церкви, не мог не согласиться. Да и находясь при Менстере и его команде, плюс ещё при Кроссе, он наслушался немало всякого разного безобразного об Ордене и их управлении. Хотя иногда в голове Менстера явно проскальзывали нотки тоски. Как будто раньше было лучше. Или что-то там в прошлом осталось хорошее, связанное с людьми оттуда. — А как Акума? Живут бок о бок с людьми и всё отлично? — акума, что встречал Аллен, обычно были кровожадны до безумия. Или просто выполняли задание. Но запоминались больше кровожадные. — Они там повсюду. И не безумные психопаты, машины для убийств, как их рисуют здесь. Они вполне очевидны, хотя далеко не все ходят в человеческой форме. Нет. А те, что ходят в виде людей, бывает, даже подражают, но, честно говоря, они легко отличимые от реальных людей. Хотя жители, бывает, путают. Меня всегда удивляло, — Лави невинно пожал плечами. — Есть зоны, в которые людям вход воспрещён. Там их и сожрут, и убьют. Там и акума друг друга уничтожают. Все это знают. Никто не возражает. И да, быть сожранным акума это не круто! И человеку ничего хорошего, его душа так не пойдет в акума, не станет его частью, и самому акума вроде как вредно. Ослабляет. — И акума действительно очень много? — Слышал об этом, да? — Да и из твоего рассказа понятно. Откуда столько? — Без понятия, — пожал плечами юноша. — Сам бы хотел знать. Несмотря ни на что, последние годы в Теру, вроде, постоянный прирост населения. Хотя изначально, конечно, вырезали немало. Это чувствуется. Заброшенные города есть. И, понимаешь ведь, раньше эти люди жили совсем другими богами, законами и понятиями, от которых не осталось и следа. Люди кучкуются и осваивают, обживают определённые зоны. У Теру всегда много детей. И подростков. Семь на пару, а семьи там традиционные — муж-жена. Без многожёнства, хотя повторные браки считаются обычным делом. Но и понятие семьи размытое, такого внимания к кровным связям никто не проявляет. Ну и на пару семь детей это нормально. Не все доживут. Человек пять. Потому как условия жизни неплохие. Такие проблемы, как голод, и вовсе никому неведомы. Для тяжёлых работ можно даже акума использовать, если что. Ты можешь слабо верить, но эти громадины вполне могут поля вспахивать, и засеивать, и тягать воду с самого океана и моря в засуху. Хотя солёная вода, конечно… не для питья, да. Случается разное. И единственное, что меня всегда удивляло по прибытии во внешний мир, так это болезни. Заразные болезни особенно. Я не уверен насчёт них. Может быть, детям не рассказывают, но на моей жизни к врачам шли с травмами, отравлениями. Кажется, я пропустил этот момент мимо себя. И, возвращаясь к примерным цифрам, один из пяти детей станет акума. Это если про официальные цифры. Один всего. А вот неофициально? Кто знает!? И выглядит, будто акума стало семеро. Или становилось, что больше напоминает правду. Будто темп снизился. Необходимое количество набралось. Сложно сказать, но мнение есть, что сейчас их там меньше, оттого что Граф в мир подался. И из мира стал акума создавать. А раньше только Теру. И как успевает, если подумать? Никогда не понимал! А вот Аллен понимал и сказать не смел. Он слышал про Завод акума, что помогал Графу в их быстром изготовлении. И знал теперь, что примерно тридцать лет назад этот завод стал недоступен. Остался в Ковчеге. Том самом, куда Аллену предстояло отправиться совсем скоро. — Люди не хотят слышать, но родиться и жить там было потрясающе, — неожиданно заговорил Лави, и Аллен, вздрогнув, обернулся обратно к секретарю. — Там нет… Там просто иначе. Там была семья, и я был ребёнком, мы цеплялись друг за друга и были всем друг для друга, зная, что и после смерти заступимся, зная, что ждёт нас. Я не думаю, что так везде в Теру. Я не идиот. Но этот сладкий дурман, обернувший головы всех, кого я знал, как ребёнок… Я никому не пожелаю из такого выпасть в реальность. Довен тихо вздохнул, а Аллен разрывался между чувством, будто подсматривает за чужой личной жизнью, и желанием услышать историю юноши. Во время всего разговора Лави всегда отдёргивал себя, замечая, что говорит в таком роде. Но не теперь. — Реальная проблема Теру, на мой взгляд, это… сублимация в искусство тоски. Или пренебрежение заповедью… — Я никому не скажу! — «Превыше всего ставь всегда душу свою!» — торжественно выдал Лави. И ничего преступного Аллен в том не увидел. В какой-то мере и обычная религия преподаёт подобное. Думай о том, как душа чиста твоя будет без грехов. Хотя почему-то подумалось, что это эгоизм, ведь надо думать и о душах других. Но это уже крестовые походы, бессмысленная жестокость. И он слишком долго беседовал с Дегэйром. — Свою ставишь – делаешь добро другим, — продолжил Довен. — Не забываешь заботиться и о теле, и личности своей. Как и приказано в следующей заповеди. Держишь их в балансе. Но появляется достаточное количество тех, кто тонет в тоске. Это и благо – ведь тосковать по другим к их же пользе. Так матери плачут о детях, хотя вот привязанность родительская к детям в Теру не поощряется. И там пытаются так поставить систему. Но бывает же. Эту привязанность сложно разрушить, хотя им удаётся. Но остаются и те, кто тонут. И ждут смерть. И вызывают жалость. В общем, некрасивая картинка складывается с их стороны. Но так редко смотрят. И здесь, в мире вокруг некрасивого ещё больше! И больше поводов возмущаться. Чувствовать себя неправильно. Там, особенно если ты полностью поддашься чарующей силе основ религии, поверишь, всё будет просто отлично. Лави снова замолчал, потянувшись в стакану с водой промочить горло, собраться с мыслями. Решиться. — А я однажды выпал. Я посмотрел в сторону. И мой взгляд задержался дольше положенного. Я сумел стряхнуть с себя паутину и струсил. Только чтобы остаться и продолжать предаваться постоянным сомнениям. Сомнениям, что однажды всё-таки перевесили. Лави не собирался вдаваться в подробности. Аллен не совсем понимал, но держал мысли при себе. И так он не имел права требовать Лави рассказывать о Теру. И лично о себе – тем более. — Я не смог уйти, когда нужно было, — Довен посмотрел прямо Аллену в глаза. — Я ушёл, когда было уже поздно. Ты не понимаешь, как я подставил тех, кто любил меня. Я до сих пор думаю о тех днях и пытаюсь уверить себя, что вся эта любовь и сплоченность были лишь результатом дурмана, ничем большим. Что таких чувств самих по себе среди людей не бывает, и всю свою жизнь я посвятил попыткам опровергнуть даже намёки на то, что такое возможно. И знаешь? Я всё равно вижу родителей, что любят своих детей и готовы отдать за них жизнь. Я вижу влюблённых. Я думаю, что не прав, копаюсь в их мотивах и снова убеждаюсь в своей правоте. Если ты реально думаешь, что я образец понимания, спокойствия, циничности, то ты идиот. — Я не думаю, я просто… — Аллен развёл руками. — Я не хотел потревожить тебя. И да, всё в порядке. Не смотри так. Я получил даже больше, чем когда-либо рассчитывал. Только… В каком возрасте ты оттуда сбежал, что так много запомнил? — Я всегда был умным малым. И я общался с некоторыми беженцами. Но сам сбежал очень молодым, это да.