Мышонок в пшеничном поле

      Серый утренний воздух благоухал насыщенным ароматом полыни, чья горечь забивалась в нос и, казалось, даже оседала во рту. Принося далёкие птичьи крики и стрекотание цикад, которые на скорости сливались в единую песнь, ласковый встречный ветерок приятно холодил лицо и хрупкие ладони, лежащие на шее скакуна. Управляемый верной рукой хозяина, Огненог ровно мчался во весь опор, и оставалось только диву даваться, как он ещё не оступился: кружево тумана стелилось по равнине до самого горизонта, а путь просматривался лишь на несколько ярдов. Не зная дороги, пожалуй, можно было бы с лёгкостью заблудиться в этом сумрачном море разнотравья… Но, очевидно, Эомер знал местность и потому позволял жеребцу нестись галопом.       Стремительно светало. Пока ещё прозрачное небо окрашивалось чистой лазурью, ночная тьма уползала прочь за верхушки гор, белёсая дымка поднималась вверх и таяла, обнажая буйную зелень, — теперь Эадкильд узрела степь во всей её необъятной пробуждающейся красоте. Пышный травяной ковёр расстилался вокруг, насколько хватало взгляда, а по нему, словно крошки, был рассыпан редкий кучерявый кустарник. Часто прямо из-под копыт вспархивали луговые пичуги, со свистом улетали прочь, и даже стая диких гусей, облюбовавших какую-то заводь, гоготала в отдалении. Здешние просторы не видели плуга и фермерской руки, одни только кони, пасущиеся в высоких волнах растений, будто в лесу, вытаптывали их.       Бросив короткий взор в сторону, девушка задумалась: на сколько лиг они отъехали от Эдораса, если уже добрались до пастбищ? Пастухи, по обыкновению, не пригоняли табуны близко к городу, когда же Огненог успел преодолеть такое немалое расстояние? Ведь, судя по занимавшейся заре, после отбытия минуло совсем немного времени… И хотя Эадкильд могла уточнить всё у сидящего позади Эомера, она не осмеливалась нарушить молчание, что висело меж ними мёртвым грузом. Терзающие её вопросы, ради ответов на которые она согласилась на эту поездку, нетерпеливо крутились на языке, однако мужчина и сам не проронил ни слова с момента их встречи, лишь усиливая её сомнения в правильности принятого решения. Но разве он обнимал бы так крепко, прижимал бы к себе так надёжно, если бы не дорожил ею?       Сверкнувшая сбоку красно-огненная вспышка вынудила деву отвлечься от мыслей и резко повести головой. Разгорался рассвет. Придержав поводья, Эомер мигом осадил и развернул коня на восток, предоставляя спутнице полный обзор величественной картины восхода.       — Как красиво… — поражённо выдохнула Эадкильд, не в силах отвести взор.       Над краем неизмеримых полей показалась ослепительная каёмка солнечного круга. Один за другим из-за горизонта прорывались яркие, острые лучи: точно стрелы, они пронзили лиловый небосвод с поблёкшими звёздами и золотистыми каплями брызнули на увенчанные росой макушки трав. Степь сразу запестрела цветами, что потянулись к теплу и свету своими распускающимися бутонами; в луговых зарослях проснулись насекомые, а жаворонки будто запели громче и, радостно взмывая в вышину, в причудливом танце уносились навстречу солнцу. Всё оживилось кругом и засияло.       Порывисто отвернувшись, Эадкильд зажмурилась и сморгнула слезинки, выступившие на глазах не то от нестерпимого солнечного блеска, не то от испытанного восторга. Когда она вновь распахнула ресницы и поверх плеча взглянула на Эомера, он читал её эмоции со смесью любопытства и насмешливости, будто бы подобный пейзаж был для него скучной обыденностью.       — Тебя таким зрелищем не удивить, верно? — немного уязвлённо буркнула Эадкильд.       — Верно, — кивнул он, — ведь я часто застаю рассвет на открытой местности. К этому красочному зареву быстро привыкаешь и уже не замечаешь всего его великолепия. Но закаты и рассветы, пожалуй, всё ещё остаются одной из самых приятных вещей в степи.       На её лице расцвела заинтересованная улыбка.       — А что тебе больше всего здесь нравится?       — Ощущение свободы.       Несколько мгновений они в молчании смотрели друг другу в глаза, а затем сократили разделяющее их расстояние и мягко соприкоснулись губами, поначалу едва уловимо, словно чего-то опасаясь и проявляя осторожность. Но в следующий момент вся эта излишняя сдержанность растаяла, как пелена утреннего тумана. Обхватив шею девушки своей широкой ладонью, маршал настойчивее повернул её к себе и углубил поцелуй. Капюшон её плаща спал, в груди сладостно сжалось сердце. Растворяясь в стальных объятиях, Эадкильд почувствовала, как по телу прокатился жаркий трепет, и там, где сосредотачивался весь огонь чувств, сделалось невыносимо тесно. Одну руку она положила себе на живот поверх тяжёлой руки Эомера и пальцами оплела его сильное запястье, другую — закинула ему за голову и, пятернёй зарываясь в густые пшеничные волосы, охотно ответила на поцелуй. И в этой страстной, жгучей ласке наконец сгорела вся её накопившаяся тоска по возлюбленному.       Чуть отстранившись, Эомер ещё продолжал удерживать её лицо крепкой ладонью: вынуждая замирать от лёгкой щекотки, большим пальцем провёл по нежной коже шеи, неторопливо очертил линию подбородка и погладил щёку.       — Скажи, куда мы едем, — требовательно прошептала Эадкильд, распахнув веки.       — Скоро узнаешь, — пообещал мужчина и, выпрямившись в седле и тронув поводья, направил Огненога на прежний путь. — Осталось совсем недолго. Мы добрались до пастбищ, значит, теперь поскачем быстрее. Держись.       Едва Эадкильд развернулась вперёд, как жеребец молниеносно сорвался с места и, заставив её вцепиться в луку седла, ринулся по равнине, залитой солнечным светом. Конь Эомера оказался невероятно резвым и мощным — таким, как и полагалось быть коню породы меарас. Он гнал так, что встречный ветер пронзительно свистел в ушах и хлестал лицо, мешая даже вздохнуть, а растительность под копытами смазывалась в неразборчивое изумрудное пятно… И это дарило неописуемые ощущения!       Девушка не ведала, сколько времени длилась такая дикая скачка. С непривычки у неё начало ломить мышцы и спину, к тому же на небо уже выкатилось дневное светило и припекало голову, напоминая о владычествующем в здешних краях раннем лете. Вскоре на горизонте она различила множество подвижных коричневых точек и сразу смекнула, куда её вёз Эомер. Когда Огненог подъехал чуть ближе и точки приобрели очертания лошадей, маршал замедлил ход, пустил своего скакуна рысью и, как только послышался грозный лай собак, остановил. Откуда-то с бархатного травяного покрывала поднялись двое пастухов и, переглянувшись, двинулись к незваным гостям.       — Мне надо подыскать коня, — ловко спрыгнув наземь, пояснил Эомер. — Не желаешь присоединиться?       — Нет, я останусь, — отказалась Эадкильд, низко натягивая капюшон плаща.       Мужчина снисходительно усмехнулся:       — Мышонок, поверь, этим людям нет дела до того, кто я и с кем я прибыл. Они простые трудяги, безразличные к сплетням и клевете. Их жизнь — это забота о стадах, а не дворцовые заговоры. Ты же этого остерегаешься?       — Я останусь, — повторила девушка тоном, не терпящим возражений, и ехидно добавила: — Присмотрю за Огненогом.       — Воля твоя. Хотя должен предупредить, что нрав у этого жеребца весьма вздорный и строптивый. Повежливее с ним, не то выбьет тебя из седла. — Эомер похлопал того по шее и, лениво дёрнув уголком рта, уверенной поступью направился к пастухам.       Теребя гладкие камешки браслета на запястье, Эадкильд с необъяснимой тревогой в душе наблюдала, как он, спокойный и важный, шаг за шагом отдалялся от неё. Для чего она находилась здесь? И почему принц вёл себя столь открыто? В этом статном горделивом муже, что властным жестом повелел проводить его к стаду, невозможно было не признать племянника конунга. Пусть он и доверял местным пастухам, но дева всё равно опасалась, как бы молва об их совместном приезде не дошла до Гримы. Гнилоусту ведь ничего не стоило прибегнуть к уловкам и надавить на кого-то, дабы выведать лакомые сплетни подобно тому, как он выведал о её отравлении.       — Строптивый, значит, — задумчиво хмыкнула Эадкильд и ласково потрепала Огненога, невозмутимо жующего зелень, по холке. — Не беда: с твоим хозяином сладила, авось и с тобой подружусь.       Звонко и непрерывно трещали кузнечики, удушливо пахли пряные травы, изнывающие под лучами степного солнца. В капюшоне, опущенном до самого подбородка, делалось жарко; леди чувствовала, как по вискам стекали шустрые капельки пота, однако предпочитала не показывать лицо. После того разговора с Гримой, когда он не постеснялся напрямую сообщить, что знал о многих её тайнах, Эадкильд действительно стало боязно. Это липкое ощущение поныне сидело глубоко внутри, около сердца, точно затаившаяся чёрная тень, заставляло невольно вздрагивать от каждого звука, который раздавался в пустых переходах чертога, и лишний раз озираться по сторонам. Девушка так и не смогла поведать Эовин о произошедшем, не хотела волновать Эомера и теперь несла жуткое бремя страха и тревоги, не представляя, как от этого избавиться. Иногда, будто забывая о силе собственного духа, она вновь превращалась в уязвимую маленькую девочку, брошенную всеми: младший принц всё чаще отсутствовал на границе, княжна была полностью поглощена здравием короля, а Эадмунд…       При воспоминании о нём поперёк горла встал колючий ком и так некстати нахлынула скорбь. Эадкильд порывисто отвернулась, словно кто-то мог увидеть её слабость. Она до сих пор безумно скучала по брату, его поддержке и защите, в которых сейчас нуждалась как никогда прежде. Временами её посещали серьёзные размышления о том, смогла бы она признаться ему о близости с Эомером или нет, и как бы он отреагировал на это. Но одно девушка знала наверняка: Эадмунд не дал бы её в обиду никому, даже скользкому советнику…       — Можешь уже слезать с Огненога, — прогремело рядом. — Взгляни, кого я привёл.       Нервное напряжение настолько сковало сознание, что от услышанного у Эадкильд на миг потемнело в глазах. Резко повернув голову к Эомеру, она почувствовала, как сдавившие её тиски тотчас распались: он всего лишь держал на поводу засёдланного коня.       — Я не стал заранее раскрывать цели нашего приезда сюда, — наморщив лоб, строго произнёс мужчина, — но, очевидно, следовало: ты точно на иголках. Что так тревожит тебя?       — Не хочу, чтобы нас видели вместе, — вздохнула дева, перекидывая ногу через спину Огненога и соскальзывая с седла. — Жители ведают, что мы дружны с малолетства, и не придают значения нашим беседам где-нибудь на рынке или в королевском саду. Но совместное появление за чертой города… сразу вызывает интерес. Я ведь и сменила платье на мужскую одежду, ибо помню о твоём предупреждении остерегаться посторонних взоров. Даже ты не узнал меня в таком обличии.       — Нужно остерегаться тех, кто распространяет гниль в Медусельде, пытается шпионить и посеять раздор в наших рядах. Простые же люди, живущие своей обыденной жизнью, всегда радели за короля и его семью, они не причинят нам зла. И я сомневаюсь, что те пастухи рассмотрели твоё лицо издали, да и тебя саму они знать не знают. Коль я не был бы уверен в этом, я бы не взял тебя с собою, — всё так же хмурясь, изложил маршал, а потом осуждающе покачал головой. — Помнится, ты однажды молвила, что предпочла бы уехать из Эдораса. Сегодня я предоставил тебе возможность отвлечься и провести время вне стен чертога, но ты всё равно удручена.       Эадкильд зло сверкнула глазами. Действительно, отчего бы ей не возрадоваться?! Может оттого, что Гнилоуст явно подозревал об их связи? Или что сам Эомер касался другой леди и пока не нашёл удобного случая, дабы объясниться? В разуме проносились десятки язвительных мыслей, однако она продолжала упрямо молчать, хотя не понимала, почему.       Видно, для того, чтобы придать сказанному ещё больший вес, мужчина отпустил поводья, шагнул ближе и, решительно откинув капюшон её плаща, заключил лицо девы в свои ладони.       — Мне ты доверяешь, — из его уст прозвучал даже не вопрос, но чёткое утверждение. — И я говорю, что нет причин для беспокойства. Ну а теперь принимай свой подарок и отправляемся дальше.       — Подарок?.. — растерянно вглядываясь в серьёзное лицо воина, переспросила Эадкильд и покосилась на великолепного коня рыжей масти, стоящего за его спиной.       — Я же обещал тебе нового скакуна.       Отпрянув, она приблизилась к животному, медленно, дабы не напугать, протянула кончики пальцев к гладкой морде, переливающейся на солнце всеми оттенками меди, и, не встретив сопротивления, любовно погладила широкую переносицу. Блестящие тёмные глаза посмотрели на неё совершенно равнодушно, словно повидали так много на свете, что их уже ничто не волновало.       — Его зовут Стормфола. Можно покороче — Шторм.       — Шторм, — иронично фыркнула Эадкильд. Конь стоял на месте и почти не шевелился, лишь мерно отмахивался хвостом от налетающих мух, и она пользовалась этим: чесала его меж остроконечных ушей, проводила ладонью по крепкой лоснящейся шее и иногда похлопывала, давая привыкнуть к своей руке. В конце концов, отныне он принадлежал ей. — Не похож он на ретивого и неудержимого, как буря. Он спокойный, будто каменный истукан.       — Именно, — подтвердил Эомер, завладевая её вниманием. Он подошёл к своей седельной сумке, вытащил оттуда большое зелёное яблоко и, буквально отобрав его у Огненога, который с поразительной быстротой отреагировал на появление лакомства и теперь смешно тянул к нему длинный язык, передал девушке. — Жеребёнком бури его прозвали в шутку, когда он единственный из молодняка не испугался грома. Шторм умный и смирный, он умеет отличать действительную угрозу от воображаемой и никогда не пойдёт на риск. Я посчитал, тебе нужен именно такой конь. Пастухи заверили, что он не оставит хозяина в беде и, ежели что-то стрясётся, унесёт с такой скоростью, даже моргнуть не успеешь. Но тебе нужно будет постараться, чтобы стать его хозяйкой: он, как сама заметила, немного… непробиваем для нежных чувств.       — И кого же мне это напоминает… — пробурчала Эадкильд столь тихо, что смог бы услышать лишь Шторм, уже хрустевший сочным яблоком, а потом обратилась к Эомеру: — Ни разу не встречала лошадей такого яркого окраса.       Мужчина скрестил руки перед собой.       — Я подумывал найти вороного, дабы сходства было чуть больше… — он на мгновение замялся, и на смуглых скулах его напряглись желваки. — Впрочем, нынче небезопасно иметь чёрного скакуна, да и не так просто им обзавестись. Шторм будет тебе отличным товарищем, вот увидишь. Поехали.       И хотя Эомер ни разу не сказал о Вилле открыто, Эадкильд всё равно вспомнила свою любимицу, с гибелью которой из её груди будто заживо вырвали кусочек сердца. Да, кобыла попалась трусливой и не слишком разумной, а недостойным поведением при виде опасности вызвала такую ярость у принца, что он пообещал лично подобрать девушке другого, более храброго коня… И всё же Вилла была безумно дорога, ибо Эадмунд подарил её на шестнадцатилетие. Но теперь не осталось ни брата, ни его подарка — только светлые воспоминания о них.       — Шторм просто красавец, — перебирая пальцами золотисто-медную гриву, улыбнулась леди, однако эта улыбка не коснулась ни её глаз, ни её души. Взяв жеребца за узду, она повернулась к маршалу, давая понять, что готова выдвигаться. — Спасибо тебе за него. Всё это время мне очень не хватало большого молчаливого друга.       — Пустяки, мышонок, — отбрыкнулся Эомер, достал из сумки второе яблоко и, взлетев в седло, скормил его Огненогу. — Это меньшее, что я был способен сделать, чтобы ты не тосковала. Если будешь помнить о безопасности, то можешь, как и прежде, выбираться на конные прогулки и заодно брать с собою Эовин. Ей не помешало бы развеяться… — угрюмо сведя брови к переносице, он кивнул на Шторма; подчинившись его невысказанному требованию, Эадкильд села верхом. — Догоняй — испытаешь своего жеребёнка бури.       Более не произнеся ни слова, мужчина развернул Огненога назад — и тот с места сорвался в галоп. Провожая их пристальным взором, дева склонилась к шее Шторма, заговорщически прошептала:       — Давай покажем этим выскочкам, на что мы горазды, — выпрямилась и, тронув мускулистые бока коленями, рванула следом.       Горячий сухой ветер ударил в лицо, подхватил чернильные локоны и наконец сдул все тревоги, неторопливо выедающие нутро. В воздухе стоял весёлый птичий гомон и жужжащий хор насекомых, солнце ласкало кожу, а степные ароматы пьянили. Блаженно прикрыв веки и отрешившись от мыслей, Эадкильд испытала то, о чём толковал Эомер: безграничное, как и раскинувшееся перед ней зелёное море, ощущение свободы.       Спустя какое-то время на горизонте слепяще заискрилась водная гладь, которая серебристой лентой вилась по равнине и уводила так далеко на восток, что, даже привстав на стременах, не представлялось возможным проследить за ней взглядом. Эадкильд не столь хорошо знала карту Марки, но эта речушка совсем не походила на могучую Энтаву, отделявшую южную часть страны от диких земель и нёсшую воды в великий Андуин, а значит это был её приток — Снеговая. И действительно, изящной волнистой линией река изгибалась вправо, к подножию горных хребтов, откуда брала своё начало и где в лучах солнца нежился проснувшийся Эдорас.       Рассматривая живописные пейзажи, что будто бы заново влюбляли её в Марку, леди едва не упустила момент, когда Эомер сбавил скорость и позволил их коням поравняться. Всю дорогу он не пропускал её вперёд: то ли пока не доверял Шторму, то ли сам Шторм просто не мог обогнать Огненога. Впрочем, никто и не затевал игру — после длительного перерыва Эадкильд было достаточно и такой скачки, дабы и насладиться, и слегка устать.       Устремив взгляд перед собой, она догадалась, что им предстояла остановка на поросшем клевером берегу Снеговой. Узкая речушка сверкала мелкой солнечной рябью, словно на неё сыпался мерцающий дождь, умиротворённо шелестел камыш и дружно квакали лягушки, а от воды, отражающей синеву неба, тянуло кристальной прохладой… Подъехав ближе, дева придержала поводья и улыбнулась: ей нравилась красота летних степей.       — Ты решил искупаться? — Она удивлённо вскинула брови, когда Эомер соскочил со своего жеребца и направился прямиком к водоёму, попутно сдёрнув через голову рубаху и швырнув её на траву.       — Да, — бросил он вполоборота и без малой толики застенчивости спустил штаны.       Внутри всё скрутилось в тугой, горячий узел, а в лицо тотчас хлынул жар, но теперь Эадкильд не отвернулась. Она глядела на рослого подтянутого мужчину, который неспешно, словно на правах хозяина, заходил в воду, и понимала, что безнадёжно пропала. Таких видных и благородных, подобно ему, в Марке больше не было, девушка знала точно, как знала и то, что только рядом с ним она чувствовала себя цельной, будто наконец обрела всё, чего столь долго недоставало. Эомер вселял безмятежность и защищённость, мог одним взором усмирить её непокорный нрав и посеять целую бурю эмоций, и потому Эадкильд дорожила им и не хотела лишний раз огорчить либо разозлить необдуманным действием — она всё чаще ловила себя на мысли, что попросту боялась его потерять. Должно ли так быть, когда безвозвратно отдаёшь своё сердце другому, или это всего лишь помешательство, инстинктивный страх остаться в одиночестве, усиленный смертью брата?       — Так ты идёшь? — вырывая из рассуждений, неожиданно окликнул маршал.       Окружённый расходящимися по зеркальной поверхности кругами, он стоял уже по пояс в воде и расслабленно разминал шею. Сморгнув отрешённость, дева уставилась ему в лицо и не сразу сообразила, что сказать.       — Я?       — Да, ты. С лошадьми я не купаюсь.       — Вдруг нас заметят, — возмущённо воскликнула Эадкильд, озираясь по сторонам. Только сейчас она осознала, что всё это время находилась в седле, а Шторм тоже не отказался бы от передышки, поэтому тут же спешилась.       — Оглянись, — в звучном, командном голосе отчётливо послышалась усмешка, — на многие лиги нет ни одной живой души.       — Зато есть течение, — подметила леди, — значит, вода холодная.       — Не холоднее, чем тогда в моей купели.       Кровь застучала в висках, и сладостной волной на Эадкильд накатили воспоминания об их первой ночи… и о первом утре, подарившем ошеломительные впечатления и, казалось, изменившем весь её мир.       — Не хочу мёрзнуть, — пробормотала она.       — Я согрею.       — Да и плаваю я неважно…       Эомер обидно расхохотался:       — Вот же несговорчивая девчонка! — и, махнув на неё рукой, опрокинулся спиной в воду, вздымая мириады ярких переливающихся брызг.       Эадкильд моментально вспыхнула: ну уж нет, она не позволит ему дразниться или считать, будто она оробела! Быстро скинув плащ и сапожки, дева ещё раз инстинктивно обернулась. Вся пронизанная золотистым светом, напоённая ароматами и звуками природы, пёстрая степь простиралась без края, до бесконечности. Под яркими солнечными лучами блестели снежные шапки Белых гор, небо было огромным и ослепительно-ясным, лишь по горизонту медленно плыло плотное молочное облако, и повсюду витало спокойствие. Распустив завязки на штанах, леди сняла их и небрежно отодвинула ногой.       — Отдыхай, — она легонько подтолкнула Шторма, — я буду рядом.       Отстегнув пряжку ремня на талии, Эадкильд стянула мешковатую тунику, положила к штанам и едва успела распрямиться, как глаза её встретились с пристальными глазами принца. Чуть склонив голову набок, он стоял на прежнем месте, неподвижный, строгий, и она кожей чувствовала его изучающий взгляд, плавно скользивший по всем изгибам её обнажённого тела. Сердце певчей птицей трепыхнулось в клетке рёбер и участило свой ритм, а в коленях появилась ватная слабость. Девушка видела, как Эомер был напряжён, и понимала, чего он ждал — она и сама ждала того же. Судорожно сглотнув, она с трудом напустила на лицо маску невозмутимости и устремилась к нему, шагая по травянистому ковру мягко, чуть крадучись. Горло пересохло, в ушах шумело, однако Эадкильд старалась ничем не выдать охватившего её нетерпеливого предвкушения.       С осторожностью она вошла в чистую лазурную реку и ступнями зарылась в рыхлый песок. Потревоженные плеском, бросились врассыпную зеленовато-голубые мальки с янтарными глазами. Прозрачная, точно льдинка, стрекоза закружилась перед носом, собираясь сесть, но испугалась и улетела в заросли белых лилий и жёлтых кувшинок, плавающих вдоль берега. После равнинного зноя и нескольких часов, проведённых в закрытой одежде, Снеговая показалась деве студёной, будто колодец. Почти беззвучно шипя, она погружалась глубже, и с каждым пройденным шагом её ощущения обострялись всё сильнее, а колючие мурашки стайками пробегали от затылка до пят. И Эомер заметил это.       — Как тебе вода? — едко спросил он, но лицо сохранило совершенно непроницаемое выражение.       Вся его загорелая кожа была покрыта каплями влаги, с кончиков мокрых волос на широкую грудь стекали тонкие струйки и, прочерчивая блестящие следы, шустро спускались вниз по крепкому животу. Заворожённо дотронувшись пальцами до светлого шрама на его боку, Эадкильд с жадностью втянула воздух и почувствовала, как он обжёг лёгкие — наверное всё это мгновение она стояла не дыша.       — Какая разница… — хрипло ответила девушка и подивилась звучанию собственного голоса. — Ты же меня не плавать позвал...       И прежде чем она вскинула голову, чтобы заглянуть статному воину в глаза, он склонился к ней, не церемонясь, ухватил за талию и накрыл её губы своими, впиваясь жёстко, властно, дерзко. Полыхнув внутри, по телу разнеслось пламя, и нутро окатила сладкая волна истомы. Опьянённая любовью, Эадкильд подчинилась мужскому напору. Привстав на носочки, вцепилась в плечи Эомера и выгнулась навстречу долгожданным ласкам, без малейшего смущения предлагая ему всю себя. Когда его пальцы требовательно потянули за туго заплетённую косу, принуждая запрокинуть лицо, а горячие уста прижались к шее там, где суматошно билась жилка, из её груди помимо воли вырвался глухой стон.       — Не бойся, — неровно дыша, шепнул Эомер возле самого уха и, вызвав новый всхлип блаженства, прикусил нежную кожу зубами. — Я держу тебя.       Не выпуская Эадкильд из объятий, поглаживая спину и сжимая ягодицы, как бы успокаивая и в то же время не позволяя отступить ни на шаг, он увлекал её на глубину. Она чувствовала жар его сильного стана и прохладную свежесть воды, которая доходила уже до лопаток, но ей было всё равно: неистовое вожделение тлело внизу её живота. Дыхание сбилось, бесстыдные образы и мысли мутили сознание, пробуждая лишь чистые инстинкты. Обхватив заросшие щёки Эомера ладонями, поймав шальной, потемневший взгляд, девушка повисла на нём и, обвивая ногами поясницу, ощутила его жажду и желание. И оно оказалось настолько нестерпимым, что он просто придержал её за бёдра и проник в неё, заставляя громко охнуть. По натянутым до предела нервам рассыпались искры жгучего удовольствия и безмерного счастья от близости с избранником сердца. Эадкильд окончательно потеряла разум.       Колышущаяся вода омывала их, окутывала плотным коконом, и деве чудилось, что она, будто невесомая пушинка, парила в пространстве, и только Эомер, его надёжные руки и настойчивые губы были её точкой опоры. Он крепко прижимал её к себе, направлял движения, подавлял томные вздохи своими поцелуями, а Эадкильд откликалась со всей страстью и совершенно искренне тонула в наслаждении. Всё потеряло смысл для неё, кроме тесных объятий и чувственного шёпота в уста: казалось, на свете не существовало ничего лучше и главнее этого единения, когда двое возлюбленных сливались телами, мыслями, душами. И долгожданная развязка никогда не была такой, как сейчас — бурной, точно сметающая всё на своём пути лавина.       Дрожащая от пережитого восторга, она по-прежнему цеплялась за плечи Эомера, беспорядочно покрывала его шею мимолётными поцелуями, запускала пальчики в густые волосы и, в приятной неге смыкая ресницы, никак не могла усмирить сердцебиение. Мужчина тоже дышал сбивчиво и тяжело, и Эадкильд невольно улыбалась, осознавая: причиной этому являлась именно она. Когда его дыхание выровнялось и от разгорячённой кожи перестал валить жар, он отнёс её обратно на отмель, поставил на ноги и, удержав возле себя, приподнял её разрумянившееся лицо за подбородок. Различив в его пронзительных зелёных глазах решимость, которая граничила с суровостью, девушка в смятении замерла.       — Мышонок. Хочу, чтобы ты раз и навсегда запомнила, что единственная важна для меня, и между нами более не возникало обид и недоверий. У меня предостаточно забот, причиняющих головную боль, и наши разногласия — это совсем не то, в чём я нуждаюсь по возвращении домой, — хмуро, но без гнева молвил Эомер.       Интуитивно понимая, что любой воин ищет в родных стенах покоя, а не новых волнений, Эадкильд уже открыла рот, дабы пообещать мужчине не доставлять лишних хлопот, однако тот строго мотнул головой, призывая молчать.       — Вчерашнее было глупой случайностью, по своей воле я не поступил бы так с тобою, не посмел бы обидеть. Меня интересовало, где найти тебе нового коня, а Торунн… Нас многое с ней связывало. Я давно отпустил прошлое, но не она, — он сурово сдвинул брови и, не давая даже тени огорчения коснуться девичьей души, сразу продолжил: — Клянусь, я улажу данный вопрос и впредь не допущу подобного. В моих мыслях и сердце есть лишь ты, и что бы ты нечаянно ни услышала обо мне или ни увидела — ни на миг не забывай об этом.       От незатейливых слов признания, что со стороны могли показаться чёрствыми и невыразительными, и последовавшего за ними мягкого поцелуя внутри Эадкильд пронёсся радостный трепет. Впрочем, как только она успела что-либо сообразить, Эомер быстро отстранился — и его стальной взор, которым он смерил её с высоты своего роста, обрушился подобно удару плети.       — Но если ты однажды снова прогонишь меня, как сделала накануне, — отчеканил он, — то я действительно уйду и более не стану искать встречи с тобою. Ясно?       На короткое мгновение от щёк Эадкильд отхлынула кровь, а затем они внезапно побагровели — и грудь, словно чугунными щипцами, сдавила мощная волна возмущения. Напыщенный, заносчивый гордец! Ох, как же хотелось высказать ему всё, что было на уме!.. Однако от клокочущих эмоций будто нарочно спёрло дыхание.       — Я… что?.. Да скорее ты лопнешь от непомерно раздутого самомнения! — девушка надменно вскинула подбородок и, упрямо разгребая воду руками, пошла прочь, но произнесённые Эомером слова буквально пригвоздили её к месту.       — Тем не менее, вчера ты заявила, что не желаешь меня видеть. Огрызалась, велела мне уходить, — сдержанные и до боли справедливые речи отрезвляли, охлаждая её воинственный пыл. — И всё же я не отступился, хотя мог бы и, пожалуй, должен был наказать тебя за дерзость. Уверена, что готова испытать моё терпение ещё раз?       Эадкильд порывисто обернулась, хлестнув себя длинной косой.       — Я была расстроена.       — Знаю и поэтому мы сейчас вместе, — мужчина ласково коснулся губами её лба и побрёл к берегу, громко провозгласив куда-то в пустоту: — Непомерное самомнение!.. Я молод и опытен, ношу знатное имя и почётное звание маршала… и имею права требовать к себе соответствующего отношения.       Последовав за ним, темноволосая леди устало закатила глаза: в своём напускном высокомерии племянник конунга был просто невыносим. Стоило бы не обращать на это внимания, но она всё-таки не сумела побороть жгучее желание проучить его: повинуясь сиюминутному порыву, стремительно преодолела разделяющее их расстояние и с яростным рыком запрыгнула Эомеру на спину. Едва её руки сомкнулись вокруг крепкой мужской шеи, а ноги обхватили бёдра — он резко наклонился вперёд, затем качнулся вбок и одним ловким движением плеча сбросил девушку с себя, словно дорожный мешок. Взвизгнув, она шлёпнулась на твёрдое дно, подняв тучу брызг. Вода накрыла с головой, попала в рот и нос; на зубах противно заскрипел речной песок, а в крови закипела злая досада. Неужели она надеялась свалить такого верзилу?! Брезгливо отплёвываясь и отирая мокрое лицо ладонью, Эадкильд приподнялась, села и исподлобья уставилась на маршала, который несколько мгновений с тревогой всматривался ей в глаза, а потом вдруг разразился раскатистым смехом.       — Мышонок, напрасно ты думаешь, что справишься со мною!       — Я не думаю, — вскочив, прошипела дева, — я сейчас же сделаю это!       Вдвоём они носились по мелководью, плескались и толкались, хохотали и просто наслаждались невинной детской потехой, позабыв обо всём на свете. А когда голоса осипли от криков и сердца вновь затопила отчаянная потребность друг в друге, мужчина подхватил Эадкильд на руки и отнёс на пригретый солнцем изумрудный берег, где надолго припал к её устам и овладел ею. Расслабленные, разморённые купанием и степным зноем и оба проведшие ночь накануне встречи лишь в лёгком забытье, они задремали прямо на траве и не заметили, как неожиданно испортилась погода.